Дуглас Коупленд - Пожар на фабрике «Ативана»

Для Вайета истинная архитектура ХХ века создавалась на микроскопическом уровне: клонированные белки, сверхпроводники, патентованные моющие средства, лекарства, выдаваемые только по рецепту… Еще бы, одна молекула «венлафаксина» (антидепрессанта, также известного как «веллбутрин») покрыла первый взнос за дом. Ее форма послужила прототипом космического крейсера пришельцев в фильме категории "Б", который едва не провалился в кинотеатрах, но наверстал сборы на видео и заграницей. Вот это была молекула! Только самые мерзкие и ужасные пришельцы могли придумать такое. Повезло им. И «венлафаксину» тоже.

В свое время Вайет хотел попробовать «венлафаксин». Из-за бесплодия он уже два года постоянно пребывал в напряжении, почти не вылезал из депрессии и все же отверг «венлафаксин», опасаясь за качество спермы. В итоге все обернулось плотной зависимостью от «ативана», крошечных и безобидных белых таблеточек, близких по своему химическому составу ко всем прочим успокоительным, таким как «занакс», «дарвон», «валиум». Стоило один раз пропустить прием, и Вайет чувствовал, что его мозг застывает как эпоксидка. Все попытки снизить дозу заканчивались полным провалом. По таблетке два раза в день — доза была окончательной и ненавистной. Вайет ненавидел свою зависимость, но не видел другого выхода. Хорошо еще, что никто, кроме Кэтлин, об этом не знал.

Кэтлин сама перепробовала уйму марсианских антидепрессантов и, в конце концов, выбрала старый добрый «элавил» — препарат, который во время Второй Мировой войны выдавали контуженным английским летчикам, после чего они, как ни в чем не бывало садились по самолетам и снова летели в бой. Жизнь ее потекла более спокойно (если не сказать, отрешенно), теперь Кэтлин способна вытерпеть даже рождественские каникулы — результат, о котором она не могла и мечтать.

Сейчас Кэтлин в Саскачеване, ухаживает за слегшим от алкоголизма отцом, счастливым обладателем печени, дряблой и разбухшей, как наполненный водой воздушный шар. Вайет, здесь в Ванкувере, получил приглашение на новогоднюю вечеринку к Донни и Кристин, но сильно сомневался, что пойдет. Дом Донни и Кристин — совсем не то место, где он всю жизнь мечтал встретить двадцать первый век. С раннего детства воображение рисовало картины — как проведет он эту необыкновенную ночь? Будет кушать желе из шампанского с Дайаной Росс на верхушке Эмпайр Стэйт Билдинг? Заниматься любовью в невесомости на борту космического корабля? Купаться в Японском море с дельфинами, говорящими на двух языках? Нет, Вайет никогда не представлял себя 31 декабря 1999 года в 11:59:59 в доме Донни и Кристин — на шестьдесят процентов пьяным от модного пива недели, с одной лишь мыслью о том, что нужно принять лекарство сразу после того, как часы пробьют полночь, — в доме, где о приходе Нового года возвещает песня U2 «New Year's Day», которую Кристин заводит из года в год с таким неизменным упорством, что ей благополучно удалось обратить это в маленький прикол.

И тут его осеняет: ни он, ни Кэтлин тут не при чем, — виноват весь этот проклятый век. Столетие крайностей. Столетие молекул, прежде невиданных во вселенной. Век действия и прогресса, деловой активности и злого рока. Век, постепенно пропитавший все существо Вайета: жировые клетки головного мозга и нейроны спинного мозга, плоть его ладоней и глаза, его печень, почки и сердце. Теперь век пульсирует в нем — век, от которого он никогда не сможет избавиться. Или все-таки сможет?

Вайет достает из держателя бумажный стаканчик — здесь эти стаканчики используют для разведения пластмасс, а не для питья.

Вайет наполняет его водой из-под крана в кафетерии и смотрит на содержимое. Безобидная прозрачная жидкость. А может не такая уж безобидная. Медь. Хлорка. Бактерии. Вирусы. Он оставляет стакан на столе и выходит через черный ход, погасив свет и включив сигнализацию.

На улице непривычно большое движение для этого района и времени суток — пять тридцать, все возбужденно готовятся к ночи. Идет сильный дождь, но дождь как раз не редкость в это время года. На шоссе в районе Лонсдейл небольшая заминка, но уже через несколько минут Вайет подъезжает к своему дому в Эджмонт Виллидж. На автоответчике два сообщения. Одно от Кэтлин, она перезвонит ближе к полуночи, и от Донни с просьбой захватить на вечеринку немного льда. Вайет стирает оба сообщения и стоит в передней: какие-то счета, разлохматившийся с краю половик, ботинки и непрочитанная газета.

«Я хочу, чтобы этот проклятый век, до вонючего атома, вышел вон из моего организма. Я хочу освободиться от него начисто. Что бы ни принес двадцать первый век — мне все равно, но я хочу, чтобы двадцатый век вышел из меня вон, и прямо сейчас».

Эта мысль пронзает Вайета. Она реальна, это не какой-то спонтанно возникший фантастический образ. В это мгновение Вайету становится ясно: он должен очиститься.

Вот и прекрасно.

В спальне он откапывает наручники — воспоминание о тех временах, когда они с Кэтлин еще могли заниматься любовью не прячась под покровом темноты. Оттуда он идет в холл и натягивает, одну поверх другой, сразу три куртки проходит через раздвижные стеклянные двери и выходит в темноту — на площадку обшитого деревом балкона. Здесь он садится на белый пластмассовый табурет за $9.95 — дешевка, дерьмовенькое сиденье, из тех что собираются в компактные штабеля; они, появившись в один прекрасный летний день года два назад, стерли с лица земли все прочие стулья для патио. «Абсолютный лидер в своей категории», — как сказал продавец.

Он садится на этот стул и пристегивается наручниками к металлическому ограждению. Не давая себе опомниться, он выбрасывает ключ подальше в кусты, туда, где с альпийским задором стремительно бежит местный ручеек.

И вот именно сейчас, когда шум ручья сливается с шумом дождя, в то же время наступает тишина. Полная тишина. Дождь стучит по капюшону напяленной сверху желтой куртки.

Сначала это раздражает — резкий контраст между пробирающим холодом снаружи и приятным теплом, оставшимся в доме. Но потом глаза привыкают к влажной и густой темноте, кожа к промозглости, а уши к звучанию непогоды и окружающего пространства.

«Вот именно так я и хочу встретить Конец Двадцатого Века», — говорит про себя Вайет. — «В одиночестве… наедине с самим собой… со своими мыслями… в процессе очищения».

Он смотрит на часы. 10:45 — как пролетело время. Понимая, что все еще смотрит на часы, он снимает их и швыряет в ручей, вслед за ключом от наручников.

Его начинает бить дрожь. Пальцы рук одеревенели от холода. Температура тела стремительно падает. До него доносится шум машин, разъезжающих по предместью. Слышны какие-то хлопки — это у самых нетерпеливых вырвался преждевременный салют.

Очень скоро зубы Вайета начинают стучать, и он думает: уж не ошибка ли все это? Он приподнимается со стула и хочет потянуть за перекладину ограждения, но поскальзывается, и стул отскакивает в дальний конец балкона, попутно ударяя Вайета по колену, так что он оседает на мокрый деревянный настил. Именно в этот момент раздается телефонный звонок, и Вайет проклинает себя и весь мир. Телефон звонит десять раз и умолкает. А буквально через полминуты в городе поднимается оглушительная пальба, праздничные толпы начинают ходить ходуном, радуясь появлению на свет трех новеньких нулей.

Прощай, тысяча девятьсот девяносто девятый.

Еще через час свистопляска заканчивается. Мир не перевернулся. Здесь мало что изменилось — или это не так? Вайет не может уснуть — он не сможет спать еще несколько дней; для его организма такие понятия как «сон» и «ативан» давно неразделимы.

Температура тела продолжает падать, и он пытается докричаться до соседей, чтобы те пришли и избавили его от безумной идеи, но шум дождя, сливаясь с шумом ручья, перекрывает все крики, и даже ему самому собственный голос кажется сдавленным, еще до того как слова вырываются из окончательно задубевшего тела. Попытка высвободиться лишила последних сил. Похоже, он застрял всерьез.

Около трех часов ночи мозг восстает против своего хозяина. Глаза забегали — еще немного, и случится припадок. Костлявая рука стиснула череп. Дыхание сделалось прерывистым и натужным. Он ощущает каждый свой вдох, но как бы издалека, продолжая удаляться все дальше и дальше.

«Холодно, — думает он. — Холодно». Этим все и закончится — холодом. Все три куртки промокли насквозь. Ему кажется, что в доме снова звонит телефон, но он не уверен, что ему не почудилось. Ему хочется лишь одного — чтобы скорее закончился этот холод. Мечтая об этом, он вспоминает, как впервые попробовал «ативан», который сразу ему понравился. Он вспоминает шутливый разговор с терапевтом на тему гипотетической зависимости.

— А что если я подсяду на эту штуку?

— Не подсядете.

— А что если я все-таки подсяду, а фабрика, производящая «ативан» сгорит — что мне делать тогда?