Пока Уилл лежал, не сдернув покрывала, на кровати, которую ему предстояло делить с Диком Бёрбеджем, а младшие члены делегации рыскали в поисках смазливых испанских мальчиков или мавританских проституток, пришел слуга графа Рэтленда и объявил о предстоящих развлечениях. Выяснилось, что вечер им надлежит провести в Большом зале университета, где состоится представление по пьесе никому не известного автора по имени Лопе де Вега, а следом будет сыграна комедия самого господина Шакспеаре. Так что времени у них в обрез: надо срочно сократить пьесу, чтобы публика не заскучала.
— Это безумие, — сказал Бёрбедж. — Часть публики не знает испанского, а остальные английского. Лучше бы устроить театр масок! Пантомиму про дружбу испанцев с англичанами. Бен, будь он с нами, тотчас придумал бы эдакую штучку. Эдакая штучка была бы очень кстати… Ну, что играем?
— Что попроще, — ответил Уилл. — Народные сцены из «Кошмаров в зимнюю ночь». А о Бене Джонсоне больше ни слова. Он бы, разумеется, придумал тебе пантомиму. Как раз к возобновлению войны, не раньше. Бен сочиняет стихи, точно кирпичи укладывает. Думает, на вершину Парнаса можно по стремянке влезть.
— Умора. Кто это сказал?
— Пока никто. И в лицо ему это говорить не стоит. Пузо у Бена, что твоя гора, но кинжал всегда наготове. Орудует им куда ловчее, чем словами.
— Если мы покажем народные сцены, испанцы решат, что мы — скоморохи сиволапые, деревенщина. Давай-ка нарядимся получше, если конечно морской воздух и соленая ванна не испортили наши костюмы. Блеснём остроумием и красноречием! Сыграем картины из благородной жизни, например, «Что угодно» или «Как вам это понравится». Хотя последнее название по нынешним временам не годится. Испанцы сочтут за намек, будто мир придется им не по вкусу.
— Полагаю, все мои комедии придутся им не по вкусу, наш юмор они вряд ли оценят. Вот что: покажем кровавые сцены из «Тита Андроника». Меня в этом их королевском городе непрерывно тошнит. Почему не ответить тем же? Пускай даже самые крепкие духом и животом испанцы проблюются сегодня вечером от ужаса и отвращения. Итак: насилие, кровь и человеческая плоть, запеченная в пироге. По крайней мере, зевать публика не будет.
С наступлением сумерек чуть посвежело, и Дон Мануэль устроил пешеходную экскурсию по городу для тех членов королевской труппы, которые не развлекались с проститутками или мальчиками и не лежали пластом от крепкого местного вина. Изволите видеть: Вальядолид стоит на реке Писуэрга в месте её слияния с Эсгевой. Все богатство этого края связано с реками: зерно, вино, оливковое масло, мед и воск доставляют по воде. Видите собор? Новехонький, построен не более двадцати лет назад, потому что весь Вальядолид сгорел в пожаре в 1561 году, и король Филипп восстановил город из пепла — ведь это его родина. А девяносто девять лет назад здесь у нас умер Христофор Колумб. Вон в том доме живет господин Мигель де Сервантес Сааведра, отец Дона и Санчо, и Санчева осла впридачу. А вот и он сам, смотрите-смотрите, выходит из дома, уставился себе под ноги, и больше никуда не глядит — ни вперед, ни назад, ни вправо, ни влево. Одинокий, старый совсем, седой, ему уже пятьдесят семь лет. Жизнь его крепко побила, а он целый мир собственный в голове насочинял. Его пьесу исполнят на торжествах по случаю подписания договора, но самого Сервантеса это нисколько не занимает. Он трудится во имя театра беззаветно, о наградах не думает. Нет-нет, знакомиться не рекомендую. Вашего языка он не разумеет, а по-кастильски изъясняется односложно. Иногда, впрочем, он произносит длинные тирады по-мавритански — выучил язык в совершенстве, пока был рабом и заложником.
— Я немного понимаю мавританский, — оживился Уилл. — Ни рабом, ни заложником не был, но слов нахватался, когда сопровождал лорда Саутгемптона в Рабат. Мы с ним торговали арабских лошадей для военных действий, которые затеял в Ирландии лорд Эссекс. Покупка сорвалась, да и кампанию ирландскую проиграли… О, живот-то мой, похоже, наладился. Теперь можно и поужинать.
— Превосходно, — одобрил Дон Мануэль.
Пьесу Лопе де Вега-и-Карпио «Глупая для других, умная для себя» королевские комедианты решили не смотреть: на что им всякая глупость? Они остались за кулисами: вытряхивали костюмы, подбирали реквизит и поочередно подставляли лица Дику Бёрбеджу — он был, помимо прочего, гримером. В конце спектакля, сыгранного студентами местного университета, к британским актерам зашел сам автор.
— Ну что, варвары, — сказал Лопе де Вега издевательски. — Видали, что такое настоящий театр?
По-английски он говорил бегло, поскольку служил когда-то секретарем у герцога Альбы и маркиза де Мальпика, и оба его хозяина считали, что язык врага следует знать. Кроме того, в 1588 году он служил в Великой Армаде и узнал о враге многое, не только язык. Эти англичане — кровожадные хищники, им лишь бы нажраться мяса и пудинга, нахлестаться пива, а к зову духа и мысли они глухи.
Уилл растерянно покусывал нижнюю губу. Рафинированные испанцы скоро увидят девушку с отрезанными руками и языком, увидят, как ее отец убивает насильников, запекает их в пирог и заставляет их мамашу этот пирог съесть. А мавра Арона закопают заживо, и он умрет, изрыгая проклятия. Не оплошать бы: испанцы всё же знают о маврах куда больше нашего… Ну да ладно, менять сюжет поздно, сыграем как есть!
Британцы и их смуглые хозяева увидели в тот вечер усеченную версию «Тита Андроника», в которой крови осталось больше, чем стихов, — актеры нарочно купили и закололи свинью. Многих испанцев явно мутило, и сдержаться удалось не всем: плотно поевшие и крепко выпившие выбегали вон, чтобы опорожнить животы. Британцы же наслаждались зрелищем и радостно приветствовали все ужасы, вплоть до пирога с человечиной. Позже, лежа бок о бок на просторной кровати, Уилл и Бёрбедж признались друг другу, что отчасти предали эстетические и интеллектуальные устои родины, этой новой страны под названием Британия, где правит король, известный в христианском мире как первейший дурак.
— От представлений надо отказаться, — размышлял Уилл. — Так играть невозможно. Слова наши тут никому не понятны, а язык действий внушает испанцам одно лишь отвращение. Зачем только этот Богом проклятый шотландский пьяница и содомит, нас сюда послал? Его Величество туп как пробка.
— Придержи язык, Уилл. При делегации есть таинственные личности в черном с туманными обязанностями. Они вполне могут оказаться шпионами короля Якова. А шорохи, что доносятся из-под двери, мало похожи на топот крысиных лап. Боже, храни короля Якова Шестого Шотландского и Первого Британского! — Возвысив напоследок голос, Бёрбедж повернулся спиной к Уиллу и тотчас заснул. Спал Бёрбедж крепко, но беспокойно. Он храпел, чередуя пятистопные ямбические рулады с внезапными всхлипами и драматическими хрипами. Уилл же проспал совсем мало. В этой Испании он тратит время попусту! Лучше бы налоги в Стратфорде собирал. Да и пахотную землю он там намеревался прикупить, вот и ехал бы — авось сторговался бы подешевле. В кишках у него урчало и бурлило. Ему привиделся короткий, кошмарный сон о его дочке Джудит — будто она прижила, неизвестно от кого, волосатое горбатое чудище. Под утро подоспел совсем короткий, но прекрасный сон: будто он плывет по родному Эйвону под Клоптонским мостом. Воздух сладок, на полях зреют хлеба… Но проклятый Стратфорд так и кишит пуританами, ненавистниками этого писаки Шугспара или Чикспера — как только его имя не коверкают. Он проснулся от яркого испанского солнца и вскоре узнал, что на этот день назначен бой быков.
К полудню трибуны вокруг арены заполнились простолюдинами, которые громко насмехались над пышно разодетыми британцами. Уилл со товарищи, облаченные по торжественному случаю в королевские ливреи, сидели в тени и грызли орехи. Представление началось с высокого, протяжного трубного гласа, а затем на тощей — кожа да кости — запаршивевшей кляче в круг выехал длинный худой старик в картонных доспехах и подвязанном веревочкой шлеме, со сломанным, перемотанным грязной тряпицей копьем. Следом, верхом на осле, трусил толстячок. Он то и дело прикладывался к бурдюку, и вино проливалось и капало с всклокоченной бороды. Этих двоих встретили бурной овацией — они явно были любимцами здешней публики. За ними, на почтительном расстоянии, хромала пара мужчин в монашеских балахонах, у каждого в руках было по шесту, а между шестами было растянуто полотнище с красными буквами: PAX ET PAUPERTAS, «МИР И НИЩЕТА». Толпа одобрительно завопила и снова освистала британцев. Уилл спросил у Дона Мануэля:
— Этот тощий нескладный рыцарь и его жирный слуга — кто они? Герои книги?
— Совершенно верно. Но в книге им тесно. Они вырвались со страниц, словно из тюрьмы.
Уилл скрипнул зубами. Гамлет и Фальстаф заперты каждый в своей пьесе надежнее, чем в темнице. Им не ступить на залитую солнцем арену, не услышать восхищенных криков публики. Но какое, собственно, ему до этого дело? Заботиться следует о земле, о том, чтобы запасов ячменного солода хватило в случае недорода. А пьесы — это всего лишь пьесы. Однако же он стонал и скрежетал гнилыми зубами. Когда неуклюжий рыцарь и толстяк-оруженосец удалились и стихли последние крики восторга, началось главное действо. Вышли матадоры со шпагами наголо, а дамы в черных мантильях принялись осыпать их цветами. Затем на арену с ревом выскочил бык. Его нещадно искололи тонкими пиками толстозадые пикадоры. Бык в ответ продырявил рогами пузо мосластой клячи: дымящиеся кишки вывалились на арену, и публика разразилась хохотом, словно от развеселой шутки.
