— «Росс» пора продавать. Выдыхается, — неторопливо ответил президент.
— Зачем? — с недоумением главного делателя денег сводит бровки у переносья Боба. Его лысая черепушка, всегда полная куцых прожектов, светится благим недоумением. — Такие бабки!
— Бабки у дедки, дедка у репки, а репка вздорожала, — спокойно выговаривает Бобе Главпальто. Он понял сразу президента: какой дурак станет скупать «секонд хэнд» за зеленые при скачущем курсе и последнем заявлении тимурывокоманды ужесточить валютную политику? РЭМ и тот перестроился. Разве сам Тимурывокоманда, секонд хэнд Бориса Ельцина.
— На репке и надо сейчас деньгу делать! — не унимается Боба. Перепрофилировать магазин на сельхозпродукты! Картошки нет в городе, скупить быстренько и попридержать до весны. Колоссальный навар, шеф! кипит наш сувенирного образца самовар.
— А не занять ли мне место исполнительного? — спрашивает Главпальто. Простенько так спрашивает, бесцветно. Теперь наш Боба, догадываемся мы, закусит удила и врежется, подобно президентскому «мерсу», в чугунную ограду. Настал, выходит, его звездный час, для чего и пестовал Бобу президент: всем нужны матросовы, космодемьянских из них делают лещинские, а статью подбирает прокурор.
— Ты — исполнительным? — презирает Боба Главпальто. — Тут фантазия нужна, поэзия коммерции. Нет, шеф, назначайте меня. Так чудесно и решилось болезненное мероприятие. За двойной дверью течет обычный земной вечер, а нас занимают подсчеты в уме, какие делишки надо завершить, пока «Олед» на плаву. Пора, братцы, рога трубят. У всех нас, кроме Бобы на приставном стуле, на черный день отложено стояще и только в СКВ, домики там и сям, землица. Есть кое-что сокровенное за пределами Родины: личные счета в приличных банках — у Главпальто в Дженерал-банке, у главпотеха в Цюрихском, а в Люксембурге по дачке на брата. «Олед» — он и есть «Олед»: пока мосюки митинговали, умные люди дела делали. Они и сейчас митингуют, да и коммуняки зашевелились, того и гляди, заорут эти оратаи не от сохи: «Мужики, в топоры!» Опять ильичи на страну навалятся — зачем это приличным людям? В семнадцатом было что делить, ныне только наши шкуры и «мерседесы». Не густо мы Россиюматушку обогатили, не много и с нас возьмешь.
«Олед», каких много, контора тихая. Ничего мы не производим. Скупаем, перепродаем, посредничаем в купле-продаже. Есть под крылом нашей фирмы ресторан, этот самый, магазин «Росс непобедимый», торгует за деревянные и валютное казино — веселенький такой карусельчик, деньги туда-сюда по кругу, чтобы налоговая инспекция шибко рта не открывала на наш каравай. Зато фирма занимается меценатством: слилась с Фондом ветеранов-генералов и законно налог не платит. Ну, подкармливаем авиаклуб, они нас на рыбалку возят, летать учат. Наш президент не хуже любого дипломированного аса пилотирует. И Главпальто умеет, и главюр, главпотеху — сам Бог велел, один Нюма летать не любил. Сауна с девочками — в порядке вещей, а самолет — блажь. Как-то наш главбух, в очередной раз переводя деньги на содержание авиаклуба, обмолвился ворчливо: «Пруста им мало, не жалеют денег».
Что поделаешь, у каждого своя Красная площадь. Кто в наше глупое перестроечное безвременье кинулся в бурное море коммерции, должен загодя подумать, как потом на твердый берег выйти.
Многие кидались и ныне: искус велик денег заработать как бы из ничего. Да не копеечный интерес — миллионы крутят по телефону, обзванивая того-другого знакомого на предмет перепродажи партии видеотроек, КамАЗов, цемента и арматуры. С вечера женам докладывают: вот эта сделка — верная, не сорвется, лимончик налом получим. А утром исчезают куда-то воздушные миллионы — опять испорченный телефон подвел. Но искус-то остается! И выстраиваются в очереди вчерашние мэнээсы, помзавы, инженеры и техники по исполкомовским приемным на регистрацию, чтобы — в этот раз повезет! — легально окунуться в коммерческую стихию. Подобно леммингам, идут они гуртом топиться, и не втемяшить им в головы, что без начального капитала нечего делать в этой сырости и непредсказуемости. Верит каждый в свою счастливую звезду, что сосед-то по очереди глупее, а он — кандидат таких-то наук или кстати на бухгалтерше женился. Ах, сколько их, крутых и речистых, каждый со своим «ноу-хау» толчется по исполкомам, регистрируя каждый свой «Олед»! Подуставшие от безденежья, отчего малословные, сходятся они поредевшим числом в другой очереди у Минфиновской приемной, чтобы исчезнуть вскоре навсегда, так и не обогатившись на шару. Выплывают единицы. Есть и патриоты — фермеры, подельщики, надевшие хомут по привычке трудиться честно. Ну и что? О поле, кто тебя усеял белыми костями! Нет морковки. Пшеница канадская. Баранина австралийская. Бараны наши. Кредитов не дают.
«Олед» зачинался в счастливую пору прятания партийной кассы. Куда угодно, лишь бы холопам не досталась! Зачинатель, Альберт Григорьевич, застенчивый тупица со Старой площади, бабой обладал нахрапистой. Как только прямой эфир перестал скрывать огрехи генсековской речи, она созвонилась с подругами по дачам в Красногорске, вызнала необходимое и объявила мужу решение: пора создавать «фирму». И взять исполнительным директором одного знакомого ее подруги, который Крым и рым прошел. А деньги для уставного фонда и на обзаведение выколотить у того знакомого, который им туалет заблевал в позапрошлый Новый год. Он у Кручины в отделе. А если заупрямится, то она ему напомнит, как в 1977 году на майские праздники она, еще не замужем за таким балбесом, и Зойка с Каляевской… В общем, напоминать не пришлось. Пока регистрация, то да се, на расчетный счет фирмы упало полтора миллиона рублей, деньги до августа девяносто первого крупные. Через год расторопный исполнительный директор накрутил к изначальной сумме пару ноликов, открыл ресторан, магазин и с почетом выпроводил Альберта Григорьевича из учредителей. Тут прежние связи не помогли. Новый глава фирмы на Зойку с Каляевской не ссылался бы, Альберт Григорьевич в его силках запутался сразу.
Разошлись полюбовно, с хорошей компенсацией за молчок. Но раньше-то Альберт Григорьевич насиловал телефонный аппарат для себя, для общего дела, так сказать, теперь выполнял просьбы своего бывшего зама. Кляня тот день, когда свела их нелегкая, он обзванивал дружков-приятелей, терпеливо торя дорожку к единственно нужному человеку. Коммунякиаппаратчики — самое прочное полковое товарищество из ныне существующих. Таких не водилось в ордене Иисуса Сладчайшего, Игнатий Лойола и не подозревал, сколь продуктивно расхристанные большевистские вожди использовали его генеральную линию «цель оправдывает средства». Тот обогащал свой орден, аскетствуя, эти себя не обделяли в первую очередь. Тот обирал сиятельных владык, эти драли шкуры с единственного — своего народа. Народ и партия едины. Вступим в светлое будущее, там и поделимся. Чудненько устроились. Мелкий августовский озноб перемогли и опять народ смущают, еще и огрызаются.
«Как так, — сокрушался Альберт Григорьевич, исполняя очередную просьбу своего бывшего зама, — такая силища была, в один день типчики, подобные моему заму, растоптали! Меня, до мозга костей осторожного, как непотребную девку, подмял под себя за три целковых!» Ну, не за три рубля, а за три тысячи зеленых, но подмял — точно. Уговорил он Альберта Григорьевича подмахнуть немцам вполне невинный контракт на поставку промышленных отходов. И проскочили за бугор некоторые редкоземельные металлы. Что такое благородные металлы, Альберт Григорьевич понимал, а редкоземельные относил наивно к «никуды не годным». Таблица Менделеева из его головы давно выветрилась, а в Университете марксизма-ленинизма учили руководить. Потом он обучался в Академии внешней торговли и приналег было на английский язык, но крепко опарафинился, доказывая на приеме в американском посольстве, что extraordinary в переводе с английского означает «самый обычный, заурядный». Экстра — самый, все это знают, а ординари — пардон, заурядный. С тех пор он подобные потуги оставил. Его дело — руководить, а географию пусть извозчики учат, им платят за это. Примерно так он вычислял своего зама. Еще и радовался, как ему толково служит зам, с какого-то дрянного контракта обещал долларов дать, нигде не учтенных. Контейнер с осьмием по сорок пять тысяч долларов наличными за грамм благополучно пересек границу, но Альберт Григорьевич волновался очень: не забудет ли зам выполнить обещание, не обманет ли с долларами, три тысячи посулил… Не облапошил зам. В одно прекрасное утро вручил ему тридцать бумажек с портретом президента Франклина. Разулыбался Альберт Григорьевич: верно служит беспородный! На Старой площади всякого вида довольствия хватало, но все оно подотчетное, везде инструкция, кому, чего и сколько положено, а тут живые доллары без росписи в ведомости, ноги домой просятся, жену порадовать и вместе в «Ирландский дом» махнуть, а зам невинно бросает: «Только никому, Альберт Григорьевич, ни слова, будто и не было никакого контракта». «Как это — не было? — из благостных грез вернулся Альберт Григорьевич. — Семен, приятель мой, замминистра, его курировал, Николай Петрович опять же пробивал, пусть и отдуваются в случае чего». «Что вы, — наставляет зам, — тут хищением пахнет в крупных размерах, Сеня и Коля контрактов не подписывали». С небес на бренную землю, называется. Там и добровольный уход с поста главы фирмы, и отлучение из учредителей, и служил он потом своему бывшему заму бесплатно, лишь бы не всплыл злополучный контракт, а три зеленые тысячи хранил без огласки в «Справочнике по экономике для партийных работников», обходя его взглядом.
