В утреннем выпуске местной газеты уже появилась статья, где обстоятельно и в красках рассказано о происходящем, ее втиснули между прогнозом погоды и объявлением о конкурсе среди садоводов; но ведь ты теперь столичный житель, так что остерегайся читать ту статейку — я хочу, чтобы история сохранила для тебя аромат новизны, и расскажу ее во всех подробностях, какими только может располагать очевидец.
Вот как все было. Когда юношу (пишу «юноша», потому что на вид ему не больше двадцати лет) привели ко мне в кабинет, он находился в состоянии психоза. Не стану вдаваться в детальное описание симптомов, там ничего особенного; даже то обстоятельство, что пациент не отвечал на задаваемые ему вопросы и, несмотря на отсутствие патологий на физиологическом уровне, не мог произнести ни слова, — совершенно обычная вещь и легко объяснимая, речь идет о последствиях сильной психической травмы. В подобных вопросах ты разбираешься лучше меня и, разумеется, можешь подумать, какой бес меня попутал, зачем рассказывать о столь банальном случае. Повторяю, я пишу не коллеге-врачу, а любителю разгадывать загадки и распутывать хитрые дела, которому — если, конечно, в нем найдется еще капелька терпения — эта история послужит неплохой пищей для размышлений.
Словом, психоз и отсутствие речи — явления вполне рядовые, это ясно нам обоим; беда в том, что они плохо поддаются лечению, но все же не представляют научного интереса. И нас совершенно не смутило, что у пациента нет при себе никаких документов: наверняка он потерял их в пути (допустим, но в пути куда и откуда?) или, скажем, в воде, если его и вправду прибило к берегу, как утверждает медсестра. Но вот что действительно странно (сейчас в тебе должно наконец проснуться любопытство): нам не удалось найти ничего позволяющего хоть что-то узнать о юноше. Зацепиться ровным счетом не за что.
Когда санитары принесли его в больницу, он был одет во фрак — ни больше ни меньше, поверь мне на слово. Ладно скроенный фрак, но настолько изношенный и линялый, что из черного он превратился в коричневато-серый. Так скажи теперь, что привело человека во фраке на наш крохотный пляж, при том что в округе нет ни одного места, где можно было бы щеголять в вечернем костюме — кстати, при теперешней погоде это не самая подходящая одежда, — и даже самые отважные туристы сейчас ни ногой в наш Богом забытый угол. Но это еще не все! Ни на одежде, ни на обуви мы не обнаружили и следа этикеток, словно кто-то аккуратно срезал их все или, скорее, их вообще никогда там не было. Ни единого намека на отпоротую бирку, понимаешь, а внутри ботинок, на стельках, нет такого липкого прямоугольника, который обычно остается от ярлычка с названием фирмы. Ну и как тебе все это? Разве не Тайна с большой буквы?
От него ничего невозможно добиться. Дали бумагу и ручку — он не удосужился написать ни слова, точно не понимал, чего мы от него хотим. Только смотрел на меня, на молодую медсестру-негритянку, на озадаченных врачей, присутствовавших в кабинете, — смотрел огромными испуганными глазами, в которых я не мог прочесть ничего, кроме величайшего смятения. Кажется, именно так он смотрел на пляже, когда безропотно позволил отвести себя в больницу, не понимая, однако, что происходит. Знаешь, иногда бродячие собаки, подчиняясь какому-то неясному порыву, увязываются за нами на улице, а потом вдруг резко сворачивают в сторону и исчезают так же внезапно, как появились. Поведение юноши напоминало повадки этих собак. Правда, ему бы не позволили, разумеется, свернуть в сторону, и вот он здесь, в хорошей палате, под бдительным оком врачей. В конце концов, случается ведь, что приручают даже бродячих собак.
Так и вижу тебя сейчас: с огоньком в глазах, сгораешь от любопытства и от нетерпения высказать мне свои догадки. Но не торопись, мы еще далеки от развязки, когда, по традициям детективного жанра, персонажи собираются вокруг сыщика, которому удалось распутать нити сложного дела. Я еще не все рассказал тебе, а точнее, не рассказал главного.
Прежде чем пуститься в рассуждения о бродячих собаках, я отметил, что наш пациент был не в состоянии написать ни слова на предложенном ему листке бумаги. Однако спустя некоторое время, уступив, может быть, моим мягким уговорам, он взял наконец ручку и, сосредоточив на бумаге не только взгляд, но и, кажется, всю свою душу, медленно, судорожным жестом вывел несколько линий. Что же он нарисовал? Попробуй-ка, догадайся! Так и быть, скажу сам, потому что ответ настолько неожиданный и странный, что тебе он в жизни не пришел бы в голову…
Весть быстро разлетелась по больнице. И не только по больнице: вскоре после разговоров санитаров с поставщиками лекарств и благодаря одному из полицейских, которому пиво развязало язык, так что все оброненные им подробности завсегдатаи «Красного льва» подобрали бережно, словно жемчужины, — вскоре об этом знал весь город. Паренек, которого нашли на пляже, вместо того чтобы написать собственное имя или хоть что-то способное прояснить ситуацию, медленно, но уверенно вывел на бумаге контуры рояля.
Местная газета тут же подхватила любопытную новость, которая не ускользнула от внимания прессы даже в соседнем городе. Однако в больнице никто еще не подозревал, какая слава ждет нового пациента; на редкие телефонные звонки из редакций газет главный врач отвечал коротко и сухо, подтверждая истинные факты и опровергая ложные и стараясь как можно скорее отвязаться от собеседника на другом конце провода. Впрочем, и он сам, и все врачи продолжали ломать голову над этим странным случаем, в особенности их занимал рисунок, который все утро переходил из рук в руки и был объектом самых разных догадок и толкований.
Юноша нарисовал рояль, в этом сомнений не было. Именно рояль, а потом сразу отложил ручку в сторону, словно хотел показать, что ему прибавить больше нечего, — значит, этот инструмент имел для него особое значение. Кстати, музыканты ведь выступают на концертах во фраке. Окутанным тайной (а вернее, Тайной) казалось и само появление на пляже музыканта, испуганного и в полном смятении, но, по крайней мере, первый шаг к разгадке был сделан, установлена связь между фраком и фортепьяно; теперь предстояло проверить эту догадку, только бы избежать горького разочарования.
Иными словами, пациенту предложат сесть за фортепьяно, — к счастью, в больнице имелся рояль, совсем старый, правда, но все-таки «Стейнвей». Несколько лет назад его подарил какой-то благодетель, рояль откатили в зимний сад и там время от времени на нем играли во время праздников. С последнего прихода настройщика прошло меньше двух месяцев, так что, скорее всего, инструмент в порядке, нужно только стереть пыль. За это охотно взялась Надин, молодая медсестра, готовая сделать все что угодно ради пациента, которого, по ее словам, она спасла из воды.
И вот она впервые оказалась в зимнем саду одна: прозрачный купол с тонкими металлическими осями, покрытыми блестящей краской, напоминал перевернутый венчик цветка. Она не слишком хорошо представляла себе, что такое зимний сад и почему он так называется, здесь уже давно не было никаких растений, только старые, рассохшиеся плетеные кресла и несколько хромоногих столиков по углам; но она догадывалась, что в те времена, когда, судя по всему, в старинной усадьбе жили лорд и леди, в зимнем саду росли папоротники, карликовые пальмы, цвели орхидеи с продолговатыми тигровыми лепестками и в холодную пору это место заменяло хозяевам настоящий сад.
Рояль, притаился в глубине зала, на небольшом возвышении, черный и блестящий, хоть и весь покрытый пылью, — точно аэроплан. Поборов страх, Надин приблизилась к нему, два или три раза обошла вокруг, присматриваясь к чудно́му, незнакомому предмету, осторожно коснулась его ладонью, словно хотела погладить неведомое животное и приручить его; потом провела тряпкой по лакированной поверхности — не должно остаться ни пылинки, а пыли было предостаточно, и в свете солнечных лучей, бьющих через стеклянный купол, это не могло укрыться от зоркого взгляда медсестры. Натерев до блеска даже клавиши, она провела по ним кончиками пальцев, пробудив целый каскад звуков; потом расставила кресла полукругом в два ряда.
Довольная проделанной работой, она пошла сообщить главному врачу, что все готово, и решила сама зайти за пациентом. Тем временем врачи, каждый с блокнотом и ручкой, спешили в зимний сад, чтобы присутствовать на этом эксперименте.
Наконец вошел юноша в сопровождении Надин. Едва переступив порог, он вдруг встал как вкопанный и поднес руку к глазам, словно защищаясь от яркого солнечного света; потом медленно отвел ладонь, и всем стало ясно, что он смотрит на рояль, пристально, не отрывая взгляда. Врачи решили ничего ему не говорить, не подталкивать его ни к какому действию — пусть он сам, если захочет, сядет за инструмент и начнет испытание, на которое возлагались столь большие надежды. Настала тишина, все ждали, затаив дыхание, в том числе Надин: нехотя оставив своего подопечного, она тихонько присела в одно из плетеных кресел.
