Медсестра раздала вечерние уколы и таблетки.
Погасили свет, воцарился покой. Затихли всхлипывания «десятиклассницы».
Серафима отчаянно пыталась думать о хорошем.
Через некоторое время тишину прорезали крики.
– А-а-а! А-а-а! – Маша орала в полный голос, хватаясь руками за живот.
Девчонки зажгли свет, Серафима увидела окровавленную простыню под соседкой и пошла искать медсестру. У самой тело тряслось и колотилось сердце.
Вернувшись из сестринской, услышала, что Маша вопит уже не в палате, а в туалете, линолеум до которого густо измазан алым.
Вдруг звериный крик вырвался из санузла и отозвался в Симином животе резонансной болью.
– Машка родила, – спокойно констатировала толстуха, заглянув за ободранную дверцу. – Зародыш в унитазе плавает, хочешь – погляди...
После увиденного Серафима опять поплелась на пост и упросила сделать себе магнезию и димедрол.
Машку на каталке промчали в операционную – чистить. Через некоторое время ее сбросили на койку: пустую и спокойную.
Скрючившись пополам, Сима в третий раз побрела к сестре.
– Не спится, все болит. Сделайте что-нибудь: я потеряю ребенка!
– Чего ты выдумываешь! Матка спокойная, выделений нет. Выпей пустырник и спи.
Палата была непереносима...
Сима натянула свитер и легла спать на кожаной танкетке в коридоре.
Едва смежила веки, две сгорбившиеся тени в темноте потащили мимо больничный матрас.
– Мы напротив. К барменчику в пивбар. Не выдашь?
Беременная кивнула. Ну и ну! Обоим теткам осложненные аборты сделали. А они к барменчику.
На следующее утро привезли тихую Ларису. Немолодая, некрасивая, очень спокойная – до безразличия ко всему. Врачи ломали головы над ее состоянием: беременности нет, но матка увеличена, кровотечение, температура сорок, и еще что-то настораживало. Истаскав пациентку по кабинетам, врачи выбили из нее признание – подпольный аборт. Соседка помогала Ларисе вытравливать плод: скребла матку чем-то вроде заостренной спицы, пока не прорвала стенку насквозь. Врачи проверили – точно, сквозная дыра.
– Если б вы признались на сутки раньше, матку можно было бы сохранить... – вздохнул хирург. – Клизму и ничего не есть...
Лариса даже не переменилась в лице. Ей было все равно. Она никогда не испытывала оргазма.
Усатая продолжала сочно описывать оральные ласки. Машка, очнувшись, настаивала, что и в рабоче-крестьянской позе можно получать удовольствие – главное чтоб с душой.
– Зачем же ты с мужем, если без оргазма? – удивились обе.
– Да вроде так мужик роднее становится.
– И все?!!
– Все.
После удаления матки Лариску отвезли в реанимацию.
– Это потому что без оргазма. – Толстуха искренне жалела плохо выебанных баб.
Жалела она и Лизу – неряшливую обжору с двурогой маткой. И с одной-то маткой сладу нет, а тут с двумя. Лиза жила в палате третью неделю, а ведь пришла на денек – аборт сделать. Не заладилось...
После первой чистки каким-то чудом осталось живое плодное яйцо. Посмотрели на ультразвуке, у Лизки сердце дрогнуло:
– Ладно, пусть останется, раз такое живучее.
Накупила горку салатов в буфете – ребеночка после чистки подкармливать.
– Девчонки, а как вы думаете, ему там ничего не срезали – ножку или ушко?
– Все отлично будет, сколько таких недочищеных выживает.
Лизка еще и пирожков набрала – жует, как все беременные. Разулыбалась, довольная...
Перед выпиской на всякий случай посмотрели матку еще раз на ультразвуке, а яйцо почему-то умерло. Лизку опять повели на чистку. Запутавшись в лабиринтах двурогой матки, аборт сделали неудачно: матка не сокращается, полости заполнены кровью, температура. Прокололи антибиотики, промыли растворами. А Лизке все хуже. На обходе беседуют неохотно и, избегая комментариев, бурчат:
– Понаблюдаем...
Успевшая представить себя мамашей, Лизка теперь уже горюет о малыше во всю сентиментальность женского сердца, будто и не сама приперлась на аборт.
Светка на Лизку не похожа – холеная, павушка. Вплыла в палату в понедельник, сопровождаемая любящим мужем. Он стирал ей трусы и не изменял НИ-КОГ-ДА.
Застелил жене кровать и ласково погладил ее мадонновые руки. Она вся была – белокожая иконописная спокойница. Муж Светы утомительно долго сидел сначала в палате, потом в коридоре, не сводя взгляда с лица жены – вдруг чего-нибудь попросит? Потом вырезал ножичком на грейпфруте «Сетя» и, поцеловав ангельскую щечку, ушел. Светка легла обследоваться на четырнадцатой неделе: у ребенка перестало биться сердце.
Уже на следующий день поставили диагноз: замершая беременность. Оказалось, зародыш умер на десятой неделе, но не разлагался, а кальцинировался в матке. Отчего? Кто знает. Беременности замирают с такой же неопределенностью, с какой останавливаются часы.
Светке советовали родить мертвого младенца естественным путем. Для здоровья матери так предпочтительнее. Накололи стимуляторами, и она разрешилась на том же унитазе, где и Машка. Зародыша выловили и положили в полиэтилен, чтобы отправить на исследование в лабораторию. Вдруг чего отыщут...
Но Светка уже знала злую правду... Строгая и беспощадная, как судия, она держала в руках кулек с красно-мясным «вроде сыном» (кулек украла из холодильника) и говорила, что свекруха сглазила ее здоровье. Свекруха – корень всех бед. И точка.
Безутешный муж, который НИ-КОГ-ДА, прижимал к себе Светкины кровавые трусы и, стоя на коленях, обещал, что они уедут на край света, где ни свекровь, ни сам черт не помешают их счастью. В тот же вечер он унес свое сокровище на руках домой долечиваться, и вся палата вздохнула свободно.
Тем временем больные продолжали ежедневно уповать, а врачи ежедневно делать обходы. Бесстрастные, как стрелки часов, люди в белом обходили пациентов, попеременно поворачиваясь то к сохраняющим беременность, то к мечтающим избавиться от нее – даже выражение лица сменить некогда.
Выскоблить, успокоить, снова выскоблить, снова успокоить...
Проходя с тарелкой жидкой кашки-пшенички по коридору, утром Серафима натыкалась на очередь из абортниц, которые планово чистились и через пару часов уходили домой.
Врач в длинном, почти до пола переднике выглядывал с интервалом в пятнадцать–двадцать минут из операционной:
– Следующий!
Передник окровавливался до такой степени, что с него капало.
Освободившихся с алебастровыми лицами вывозили на каталках. Чтобы проверить, как девки трезвеют от наркоза, медсестра каждую обязательно спрашивала:
– Тебя как зовут?
– Люба.
Сваливают на кровать.
– Тебя как зовут?
– Наташа.
Сваливают на кровать.
Вычищенные продолжают спать еще минут двадцать, потом наиболее крепкие и боевые одеваются и ржут...
– Я под наркозом какие-то облачка видела, прыгала, даже весело. У меня одиннадцать абортов, и все от любовников. От любовника хоть удовольствие получаешь, а от мужа аборты глупо делать, ему просто надо не давать...
– А я как в горле лекарство почувствовала, так все белые коридоры, коридоры, коридоры...
– Говорила тебе, кетамин – это дрянь.
– С чего ты взяла, что кетамин?
– Слышала...
Очередь постепенно рассасывалась.
Хорошенькая домашняя девочка держала в руках маленького медвежонка и боязливо пропускала всех вперед, пока не осталась в коридоре одна.
Серафима съела свою кашу, отнесла тарелку в столовую и тайком подглядывала за девочкой: до последнего момента казалось, что за ней кто-то придет, заберет, унесет отсюда. Но дверь открылась, и вышел тот, в переднике...
Через пятнадцать минут:
– Тебя как зовут?
– Вита.
Девочку с медвежонком сбросили на кровать.
...На седьмой день в Симе что-то надломилось. Выпив пузырек пустырника, прямо в тапках и халате она вышла из здания, где сохраняли и вырезали матки. Ее трясло и гнало прочь от коек с измученными телами. Женщина шла пешком через весь город, звериным чутьем отыскивая дорогу домой. Железные ангелы «03» проезжали мимо нее, не опознавая свою жертву – не такие уж чуткие у них сенсоры. Надо как следует вмазать по рецепторам, чтобы они обнаружили сошедшую с ума живую клетку большого города...
2
Во второй раз «скорая» доставила Серафиму не в больницу, а в роддом. Кафель побелее, линолеум почище.
– Я боюсь потерять ребенка, матка в тонусе, – ничего нового в приемном покое Сима не сказала. Пять лет она не могла забеременеть, потом у нее случился выкидыш, и теперь она помешалась на жажде материнства – кривой, косой, ЛЮБОЙ – ее малыш должен был родиться. В коммуналке соседка-медработник колола ей по необходимости магнезию, иногда помогала по дому. Но Сима все равно беспокоилась и не справлялась с собой и своим страхом...
Врач слегка недоумевала:
– Не вижу у вас ничего серьезного. Конечно, возраст – тридцать пять. Наверное, переживаете, волнуетесь. Ну что ж, будем сохранять... У вас приличный срок, 26 недель. Может, вам психолога? – Она подозрительно присмотрелась к пациентке.
