Здесь начинается история.
Но сначала я обременен продекламировать мою приятную наружность. Я недвусмысленно высок. Я не знаю женщин, которые были бы выше меня. Знакомые женщины, которые выше меня, — лесбиянки, и для них 1969 год был очень знаменательным годом. У меня красивый волос, расщепленный посередине. Это потому, что пока я был маленьким мальчиком, Мама расщепляла его сбоку, и, чтобы ее занервировать, я перерасщеплял его посередине. «Алексий-не-нервируй-меня! — говорила она. — С такой волосорасщепленностью ты похож на психически ненормального». Она так не хотела, я знаю. Мама очень часто изрекает вещи, которые, я знаю, изрекать не хочет. У меня аристократическая улыбка и кулак, которым я не прочь звездануть. Мой живот необычайной силы, хотя в данное время лишен мускулистости. Отец — толстый человек, Мама — тоже. Это не обеспокоивает меня, потому что у меня живот необычайной силы, даже если и выглядит толстым. Опишу свои глаза и тогда начну повествование. Глаза у меня голубые и сияющие. Теперь начинаю повествование.
Отец получил телефонный звонок из американского офиса Туров Наследия. Они нуждались в водителе, гиде и переводчике для молодого человека, который собирался в Луцк на заре июля месяца. Это была хлопотливая просьба, потому что на заре июля Украина готовилась отмечать первый день рождения своей ультрамодерновой конституции, которая до того преисполняет нас национализмом, что сразу много людей отправляется в отпуск по зарубежным местам. Ситуация была невозможная, как на Олимпиаде в 1984-м. Но Отец — наводитель благоговейного ужаса и всегда получает то, что жаждет. «Шапка, — сказал он мне в телефон, когда я, сидя дома, наслаждался величайшим документальным фильмом современности Как снимался «Триллер»,[2] — какой там язык ты изучал в этом году в школе?» — «Не обзывай меня этим», — сказал я. «Алекс, — сказал он, — какой там язык ты изучал в этом году в школе?» — «Язык английского», — сообщил ему я. «Овладел ли ты им глубоко и полностью?» — спросил он. «Как рыба об лед», — сообщил ему я, надеясь сделать его достаточно гордым для покупки чехлов из зебровой кожи, о которых столько мечтал. «Отлично, Шапка», — сказал он. «Не обзывай меня этим», — сказал я. «Отлично, Алекс. Отлично. Ты должен обнулить все планы, которыми обладаешь на первую неделю июля месяца». — «Я не обладаю никакими планами», — сказал я. «Нет, обладаешь», — сказал он.
Теперь будет подходящим упомянуть о Дедушке, который тоже толстый, и даже толще, чем мои родители. О'кей, упоминаю о Дедушке. У него золотые зубы и обильный волос на лице, который он культивирует для ежедневного расчесывания в сумерках. Пятьдесят лет он горбатил на разных трудоустройствах, в основном сельскохозяйственных, а позднее — машиноманипуляционных. Его заключительное трудоустройство было в Турах Наследия, где он начал горбатить в 1950-х и упорствовал в этом до последнего времени. Сейчас он умственно состарился и живет на нашей улице. Бабушка умерла тому уже два года от рака в мозгу, и с тех пор Дедушка стал очень меланхоличным и еще, он говорит, слепым. Отец ему не верит, но все равно купил ему Сэмми Дэвис Наимладшую, потому что сука-поводырь нужна не только слепым людям, но и людям, снедаемым негативом одиночества. (Мне не следовало употреблять слово «купил», потому что, по правде, Сэмми Дэвис Наимладшую Отец не покупал, а всего лишь получил из дома для забывшихся собак. По этой причине она не настоящая сука-поводырь, а также умственно ненормальная.) Большую часть дня Дедушка рассеивается у нас дома за лицезрением телевизора. Часто он на меня орет. «Саша! — орет он. — Саша, не будь таким ленивым! Не будь таким бесполезным! Сделай что-нибудь! Сделай что-нибудь стóящее!» Я никогда не вхожу с ним в полемику, и никогда не нервирую его с намерениями, и никогда не понимаю, что значит стоящее. До смерти Бабушки у него не было этой неаппетитной привычки орать на нас с Игорьком. Вот почему мы уверены, что он этого не хочет, и вот почему мы в состоянии его простить. Однажды я обнаружил его плачущим перед телевизором. (Джонатан, эта часть о Дедушке должна остаться промежду тебя и меня, да?) Экспонировали прогноз погоды, поэтому я был уверен, что его слезы не были спровоцированы меланхолией из телевизора. Я об этом никогда не упоминал, потому что не упоминать об этом было элементарной вежливостью.
Дедушку тоже зовут Александр. Дополнительно и Отца. Все мы — первородные дети в наших семьях, что кладет на нас огромную честь, сравнимую по масштабам со спортом бейсбол, который изобрели в Украине. Своего первого сына я обзову Александр. Если хотите знать, что будет, если мой первый сын будет девочкой, я вам скажу. Он не будет девочкой. Дедушка был произведен на свет в Одессе, в 1918-м. Он никогда не отбывал за пределы Украины. Его наидальнейшее путешествие было в Киев, когда мой дядя женился на Корове. Когда я был мальчиком, Дедушка наставлял, что Одесса — самый красивый город в мире, потому что водка дешевая и женщины тоже. Пока Бабушка не умерла, он, бывало, запускал с ней шутихи про то, как был влюблен не в нее, а в других женщин. Она знала, что это всего лишь шутихи, и смеялась объемисто. «Анна, — бывало, говорил он, — пойду посватаю вон ту, в розовой шапочке». А она в ответ: «За кого же ты ее посватаешь?» А он ей: «За себя». Я очень смеялся на заднем сиденье, а она говорила: «Ведь ты же не батюшка». А он на это: «Сегодня я батюшка». А она: «Ты и в Бога сегодня веруешь?» А он говорит: «Сегодня я верую в любовь». Отец распорядился никогда не упоминать Бабушку при Дедушке. «Это делает его меланхоличным, Шапка», — сказал Отец. «Не обзывай меня этим», — сказал я. «Это делает его меланхоличным, Алекс, и ему начинает казаться, что он еще слепой. Дай ему забыть». С тех пор я никогда не упоминаю о ней, потому что обычно делаю, как Отец говорит, если только не не хочу. К тому же звездануть он умеет.
Оттелефонировав мне, Отец телефонировал Дедушке проинформировать его о том, что ему предстоит быть водителем нашего путешествия. Если хотите знать, кому предстояло стать гидом, то вот ответ: там не будет никакого гида. Отец сказал, что гид не такая уж и незаменимая вещь при Дедушке, который нашпигован всякими знаниями после всех своих лет в Турах Наследия. Отец обозвал его экспертом. (Когда он его так обозвал, это прозвучало вполне разумно. Но, Джонатан, что ты об этом думаешь в люминесценции всего происшедшего?)
Когда в ту ночь мы втроем, трое Алексов, собрались в доме Отца, чтобы пособеседоваться о предстоящем путешествии, Дедушка сказал: «Я этого делать не хочу. Я человек умственно престарелый и не для того достигал умственной престарелости, чтобы снова исполнять подобное говно. Я с ним покончил». — «Плевать я хотел на твои желания», — сообщил ему Отец. Дедушка звезданул по столу с избытком насилия и крикнул: «Не забывай, кто есть кто!» Я думал, что это положит конец обмену общением. Но Отец сказал что-то странное. «Пожалуйста». А потом он сказал что-то еще страннее. Он сказал: «Отец». Должен признаться, что есть еще столько много вещей, которые я не понимаю. Дедушка возвратился в стул и сказал: «Это последний раз. Больше никогда этим заниматься не буду».
И мы сделали планы заполучения героя на львовском вокзале 2 июля, в 15:00 пополудни. Затем на протяжении двух дней нам следовало пребывать в окрестностях Луцка. «Луцк? — сказал Дедушка. — Ты ничего не говорил про Луцк». — «Луцк», — сказал Отец. Дедушка стал в задумчивости. «Он разыскивает город, из которого пришел его дедушка, — сказал Отец. — И какую-то Августину, которая уберегла его дедушку от войны. Он жаждет написать книгу о дедушкиной деревне». — «О, — сказал я, — значит, он наделен интеллектом?» — «Нет, — поправил Отец. — Мозги у него низкопробные. Американский офис информирует меня, что он им телефонирует каждый день и фабрикует многочисленные полуумные запросы о нахождении у нас пригодной к поеданию еды». — «Колбаса будет несомненно», — сказал я. «Конечно, — сказал Отец. — Он полуумный». Здесь я повторю, что герой не полу-, а многоумный еврей. «Где этот город?» — спросил я. «Он называется Трахимброд». — «Трахимброд?» — спросил Дедушка. «Это вблизи 50 километров от Луцка, — сказал Отец. — Он обладает картой и сангвиничен в координатах. Все должно быть просто».
После того как Отец отошел на покой, мы с Дедушкой еще несколько часов продолжали лицезреть телевизор. Мы оба люди, остающиеся в сознании сильно запоздночь. (Я был на волоске к написанию, что нас обоих услаждает оставаться в сознании запоздночь, но это недостоверно.) Мы лицезрели американскую телевизионную программу с русскими словами внизу экрана. Она была про китайца, преуспевшего во владении базукой. Мы также лицезрели прогноз погоды. Погодник сказал, что на следующий день погода будет очень абнормальной, но что на следующий день после вернется в норму. Молчание промеж меня и Дедушкой можно было резать ятаганом. Единственный раз, когда кто-то из нас заговорил, было во время рекламы МакПоркбюргера из Макдоналдса: он сделал ко мне разворот и сказал: «Мне не хочется десять часов рулить в какой-то уродливый город ради того, чтобы присматривать за каким-то очень избалованным евреем».
