— Летаю, например, завтра в Венецию снимать кино. На три дня.
— И много их будет, женщин?
— Женщин в кино много не бывает, если только это не кинотеатр.
— Я не очень люблю кино, — продолжала разглядывать кухню Фортуна.
— Что так?
— Не зовут.
— Как же? Вы просто не слышите.
— Со слухом у меня все в порядке.
— Нет, вы не слышите, как я вас зову, — отхлебнул чаю Павел и замер, уставившись на Фортуну.
— Кино, Венеция… с вашими козырями никакой игры. Павел, может, вы все же сядете, а то неудобно разговаривать.
— Любите игры? — добавил кипятка в заварник Павел и сел напротив.
— Только сексуальные, в них нет проигравших.
— Игры я вам не обещаю, но поцелуи точно будут. Пейте, чай остывает.
— Главное, чтобы вы не остыли, вдруг я соглашусь.
— А вы остры на язык.
— Вы же мне нож не дали.
— С меня хватило и пистолета. А пушка у вас откуда?
— Дедовский, наградной. Хотите взглянуть?
— Не знаю, я к оружию равнодушен. Пробуйте клубнику, может, она вам скрасит этот вечер, — пододвинул он варенье к ней еще ближе. — Откуда такая страсть к оружию?
— От беззащитности или от недостатка эмоций. Приходится выкручиваться. Зачастую именно чувство юмора позволяет покрыть недостаток всех остальных.
— Шутка была хорошая, если вы о грабеже, но мне почему-то было не смешно.
— Есть шутки замедленного действия. Потом как-нибудь она вас обязательно рассмешит. А у вас откуда такое равнодушие к оружию?
— По сравнению с вашими глазами это вообще не оружие, а кусок железа. Из всех мужских страстей, будь то оружие или машины, я предпочитаю женщин.
— И как вы их предпочитаете? — обменяла свою улыбку на комплимент Павла Фортуна.
— С клубничным вареньем, — достал из вазочки большую ягоду Павел и проглотил.
— Я давно уже не знакомилась с мужчинами.
— Не было времени?
— Скорее необходимости при живом-то муже.
— Вы его тоже убили?
— Нет еще, а почему тоже? — понесла ложку с вареньем ко рту Фортуна. Но одна тягучая капля медленно шмякнулась на скатерть.
— Ведь и меня вы могли прикончить.
— Вас нет. Смерть еще нужно заслужить, — стерла она пальцем сладкую слезу со скатерти и стала ее рассматривать.
— А он заслужил? — протянул ей Павел салфетку.
— Пожалуй.
— Чем?
— Не оправдал моих надежд.
— Каких надежд? Что бы ты хотела от жизни?
— Я хотела бы домик у моря с видом на настоящего мужчину.
— По-моему, вы только так говорите, на самом деле никуда вы не хотите, — напомнил ей Павел о своем предложении.
— Хочу. Хочу, чтобы вы мне рассказали, о чем будет фильм.
* * *
— Ты меня любишь?
— Еще бы.
— Не успеем, давай вечером, опаздываю на работу. — Она поцеловала губы, которые продолжали спать на моем лице, и стремительно выплыла из постели. Я приоткрыл глаза, но поздно. Взгляд мой остался без завтрака. Изящной фигуры Лучаны уже не было. О чем думает мужчина, когда остается без женщины? С одной стороны — облегчение. Но с другой… Другой нет. Да и нужна ли она, другая. Даже если с ней фантазия нарисует прекрасное будущее. Она ничем не будет отличаться от предыдущей: потеря времени, денег, достоинства. Необходимо научиться любить ту, что рядом. Мне повезло — я любил, и даже учиться мне не пришлось. Однако всякий раз, когда она уходила, меня не покидала навязчивая мысль: а если она уйдет навсегда?
— Ты вставать собираешься? — вошла она снова в мою жизнь.
— Нет. Хочу проваляться в постели до следующей субботы. Ты со мной?
— Я бы с радостью, но работа. Не жалко тебе жизнь на сон тратить?
— Нет, жалко тратить на пустую работу.
— Кофе будешь или еще поспишь?
— Да какой сон без тебя.
— Сладкий.
— Тогда мне кофе без сахара.
— Что у тебя на сегодня? — спросила Лучана, поправляя волосы.
— Море любви. Поедешь со мной? — лежал я в постели, наблюдая за движениями своей женщины.
— Я же говорю, что на работу опаздываю.
— И с кем мне тогда там купаться?
— С добрым утром.
— Много ли в нем добра? Когда я не высплюсь, «доброе утро» звучит для меня как ругательство.
— Ты только представь: утро приходит. А тебя еще нет. Оно долго сидит в одиночестве, ждет. Открывает окно, как буфет. Достает солнечный мед. Варит чай. Ест и пьет, наблюдая фарфоровый хоровод облаков. Поглядывает на часы, молча думает. Тебя все еще нет. Наконец, не дождавшись, уходит, оставляя записку коротенькую на столе:
«Буду завтра. Чай еще свеж. И хватит сопеть, поднимайся, иначе скоро наступит день и придавит заботами.
Твое доброе утро»
— Сто лет уже не получал записок. Красиво, но как-то реальности маловато. Твое утро не умеет материться.
— А должно?
В этот момент, подтверждая мою правду, завизжал будильник в телефоне.
— А как же. Человек нуждается в жестоком обращении, иначе не дойдет… до работы, — дотянулся я до телефона, обнаружил там время и отключил его. «Подумать только, его можно отключить одним пальцем», — осенило меня.
— Все, что тебе нужно, написано на моем лице. Читай внимательней. Ты дома будешь сегодня? — цокала каблучками Лучана.
— Да, надеюсь прикончить вторую часть книги.
— Я еще и первой не видела. Когда ты мне дашь уже потрепать свой роман?
— Тебе что — в жизни их не хватило?
— Нет, представь себе, не хватило. Как себя помню, читаю одну и ту же книгу: увесистый том, величественный талмуд, ходячую энциклопедию, священную Библию.
— Черт, после таких сравнений я начинаю себя любить несмотря на утро. Иди ко мне, я тебя почитаю, вслух, — хотел ухватиться я за подол ее платья, но поймал только его тень.
— Кто-то же должен работать, — собралась выходить из комнаты Лучана.
— Хорошо, что у меня нет долгов.
— А как же твои читатели?
— Я же с ними не живу.
— Зато они с тобой периодически.
— Что-то я не почувствовал.
— Вот! И я замечаю, что ты становишься бесчувственным.
— Это точно, когда я вижу тебя, нюхаю, трогаю, слышу, пробую, я все время думаю: зачем мне эти пять чувств, не будь шестого.
— Ну как мне после такого работать? — отпустила она ручку двери и подошла к кровати, где я тут же скомкал ее в свои объятия.
— Повышенная влажность белья?
— Откуда в твоей лохматой башке столько женщины? — начала она ласково шерстить мои волосы.
— От тебя.
— Или от тех, с которыми ты спал.
— Мне даже подумать страшно, с кем только я не спал.
Лучана глянула на меня неодобрительно. Как всякий голый мужчина, я начал оправдываться:
— Ты сама только что так сказала. А представь, со сколькими переспал Шекспир или Толстой? Спать с книгой считается изменой?
— А как же. Так что дописывай, чтобы я тебе не изменяла с другими. Все, мое время вышло, а я еще нет, — выскользнула она из мужских сонных объятий и поспешила в коридор к зеркалу, которому обязательно должна была понравиться, чтобы выйти из дома с подходящей маской.
* * *
— История любви? — поинтересовалась Фортуна.
— Мужчина и женщина. О чем еще можно снимать в Италии.
— А как они познакомились?
* * *
«Будучи женщиной самодостаточной, я легко могла привлечь, соблазнить, влюбить, но влюбиться… Как это было неосмотрительно с моей стороны, как опрометчиво, как безумно, как сногсшибательно…» — пыталась она причесать эту непослушную мысль, нежась в утренних лучах мужских поцелуев.
— Никогда не спала с первым встречным, — сказала она мне, лежа на кровати и наблюдая, как я натягивал джинсы.
— Ну и как? — застегнул ширинку.
— Что-то в этом есть.
— В этом — это во мне? — накинул рубашку на свое мускулистое тело.
— И в тебе тоже.
— На самом деле, это я был в тебе, — посмотрел на нее с улыбкой.
— Ну, и что там?
— Честно тебе сказать или соврать? — нашел под кроватью свои сандалии.
— Лучше соври, мне еще целый день работать сегодня.
— Хорошо. Там было необычно, — снова сел на кровать, которая еще не остыла от ночи, и обул одну ногу.
— Что значит необычно?
— Хочется повторить, — влез ногой во вторую.
— Спасибо! Из тебя вышел бы отличный любовник.
— К счастью, из меня могу выйти только я, и то не самостоятельно, а когда выведут. Забыл, где у тебя выход. Ты не помнишь, как я к тебе вошел?
— Через сердце, — стянула она с плеча простыню и оголила в знак доказательства левую грудь. — Выход там, — указала мне рукой на проем в стене.
— Никак не могу привыкнуть к твоему окну. Ну пока, — поцеловал я ее на прощание в сосок. — И извини, что вошел так бесцеремонно.
— К черту извинения, продолжай, ничего такого раньше не чувствовала.
