— Это не трущоба! Здесь живут приличные, уважаемые люди.
— Очень уважаемые! Продавцы, шоферы автобусов, почтальоны, несчастные заезженные клячи, которые перебиваются с хлеба на воду. Вроде меня. — Он встал и заметался по кухне из угла в угол. — А что будем делать, когда я постарею и не смогу работать по десять-двенадцать часов в сутки? Что тогда? Цены-то растут прямо на глазах! И мы с каждым годом будем жить все хуже и хуже.
Про цены он говорил чистую правду. С каждым послевоенным днем жизнь становилась дороже. А Джозеф не зарабатывал ни центом больше. Это тоже была чистая правда.
— Анна, мне страшно. Я смотрю в будущее, и мне страшно — впервые в жизни.
На висках у него тонкие венки. Одна набухла и подрагивает, подпрыгивает при каждом его слове. Анна не замечала ее прежде. А руки у него забрызганы краской. В пятнышках, как у старика. Он выглядит много старше своих двадцати восьми лет, подумала Анна. И ей тоже стало вдруг страшно.
Однажды Джозеф влетел домой возбужденный и сразу, с места в карьер, выложил новость:
— Знаешь, что сказал сегодня водопроводчик Малоун? Здесь, неподалеку, можно купить дом, совсем за бесценок! Владелец прогорел, потерял на какой-то афере кучу денег, и, ко всему прочему, его дети больны астмой. Один чуть не умер зимой. Они поэтому срочно переезжают и хотят продать дом побыстрее. — Джозеф ходил взад-вперед по комнате. — Малоун и еще один парень предлагают мне войти с ними в долю. Нужно внести две тысячи. Где мне взять две тысячи?!
Еда на тарелке осталась нетронутой. Машинально взятая газета тут же выпала из рук.
— Твой журнал пришел, лежит на столе, — сказала Анна.
Он всегда прочитывал «Сатердей ивнинг» до последней строчки. Этот субботний журнал да еще вечерняя газета и составляли все его чтение. На утреннюю газету у него не хватало времени.
Он полистал журнал без всякого интереса и тут же отложил, всецело поглощенный одной заботой: где раздобыть две тысячи долларов. Ничего-то у него не получится, с жалостью подумала Анна и села штопать сыну штаны. Тишина висела гнетущая. Анна понимала, что надо бы разрядить обстановку, но не знала как.
Наконец Джозеф произнес:
— Анна, я кое-что придумал.
— Что же?
— Когда ты жила у Вернеров, они ведь были добры к тебе, правда? Может, если ты попросишь, они дадут нам в долг?
— Что ты, конечно, нет!
— Почему? Я верну с процентами. Они же богатые люди! Может, они даже обрадуются, что есть возможность сделать доброе дело! Я слыхал, у богачей так бывает.
Анна ослабела от ужаса. О чем он ее просит?
— Ну позвони! Попытка не пытка!
— Джозеф, пожалуйста, не надо! Я готова сделать для тебя что угодно, только не это.
— Но я не прошу тебя ни о чем дурном! Ты что, слишком гордая? Не можешь взять денег в долг?
— Джозеф, не кричи, разбудишь Мори.
Спать легли молча. Она видела, что муж очень рассержен. Сердился он редко, и Анне было страшно.
— Джозеф, не заставляй меня, — прошептала она и тихонько погладила его плечо.
Он отодвинулся, отвернулся и притворился, что засыпает.
Утром он снова завел вчерашний разговор:
— Сколько я, черт возьми, мог бы сделать, достань я эти деньги! Мы с Малоуном отремонтируем дом собственными руками, повысим плату за аренду, а потом продадим! Это же начало! То самое начало, которого я ждал столько лет! И все уплывет из рук! Другого случая может не быть!
Он меня доконает, подумала Анна.
— Я бы сам пошел, но я их толком не знаю. А тебе они поверят.
На третий день она сдалась.
— Хватит, замолчи, Бога ради! Завтра я позвоню миссис Вернер.
Субботним утром она поднималась по ступеням знакомого дома на Семьдесят шестой улице. День выдался не по-мартовски теплым, но все же не настолько, чтобы потеть. А она чувствовала на спине, меж лопаток, капельки пота. Эта женщина… Она скажет: «Вы чудесно выглядите, Анна. У вас родился мальчик? Как славно!» Потом выпишет чек — неужели выпишет? — и протянет мне с милой, полной достоинства улыбкой.
Она позвонила. И представила, как по дому раскатился перезвон колокольчика. Минуту спустя дверь открыл Пол Вернер. В пальто, с каким-то свертком в руке.
— Анна, — сказал он. — Анна!..
— Ваша мама назначила мне встречу.
— Но мама уехала в Лонг-Бранч, на неделю. Там сейчас вся семья.
— Она велела мне прийти сегодня в десять.
— Сегодня? Давай посмотрим у нее на столе. Может, она оставила записку? — И, видя, что Анна не двигается с места, он позвал: — Пойдем же наверх, Анна.
Комната миссис Вернер ничуть не изменилась. Канапе, обтянутое тканью с цветочным рисунком, на нем корзиночка с вышиванием. На письменном столе новая фотография: портрет ребенка, явно сделанный профессионалом. Чей ребенок? Его?
Он посмотрел бумаги.
— Ничего нет. А, погоди, вот ее календарь… Анна, вы договорились на следующую субботу! Ты пришла на неделю раньше.
Бог мой, какой же я выгляжу дурой! А деньги Джозефу нужны к среде.
— Анна, бедняжка, как нескладно получилось. Все уехали на неделю к кузине Бланш. Там большое семейное торжество. И миссис Монахан поехала, и Дейзи. Дейзи — новая горничная, она пришла после тебя.
Оказывается, она забыла его голос. Низкий, густой, словно виолончель.
— Анна, может быть, я могу помочь? О чем ты хотела поговорить с мамой?
— Я хотела просить ее одолжить нам денег.
— Вот как? У вас неприятности? Садись же, расскажи, что случилось.
— Но я вас задерживаю. Вы же в пальто, вы собирались уходить.
— Значит, я сниму пальто. Я заскочил домой на минутку, за этим свертком. На дневной поезд я вполне успею.
Она рассказала историю Джозефа, рассказала о его мечте. Рассказ получился коротким. В доме было очень тихо. Это дом-крепость, надежная и неприступная, отгороженная от любых невзгод. И неприступность ее незаметна, смягчена коврами, шелками, подушками…
На его лицо она не глядела. Сидела, опустив глаза, и видела только длинные ноги — нога на ногу — и блеск начищенных ботинок из мягчайшей кожи. О, эти длинные стройные ноги никогда не состарятся: им пришпоривать лошадь в парке, им бегать на теннисном корте… А у Джозефа уже варикозные вены. Доктор говорит: от стоячей работы.
— Я не хотела ни о чем просить! — воскликнула она вдруг почти зло. — С какой стати вы дадите две тысячи совершенно незнакомому человеку?!
Он улыбнулся. Неужели глаза могут так сиять? Ни у кого больше нет таких живых и глубоких глаз.
— Ты права. Но я дам твоему мужу эти деньги. По той простой причине, что я хочу их дать.
— Хотите?
— Да. Ты очень храбрый, мужественный человек. Я хочу сделать это для тебя.
Он достал из кармана чековую книжку, взял ручку. Как же просто, как небрежно можно жить, как легко властвовать над чужой жизнью!
— Как зовут твоего мужа?
— Джозеф. Джозеф Фридман.
— Так, две тысячи долларов. Отдай ему, пускай подпишет вот здесь. И отправь на мое имя. Или нет, лучше сюда, на мамино имя. Я уверен, она бы тебе тоже не отказала.
— Я даже не знаю, как благодарить…
— Да никак не надо.
— Мой муж будет так рад. Он, мне кажется, и не надеялся. Просто цеплялся за последнюю соломинку… Но нам больше не у кого попросить, мы никого не знаем.
— Да-да, конечно.
— Он очень хороший человек. Очень честный, порядочный человек, поверьте! — Чего это она разболталась?.. — Ой, я глупости говорю, да? Какая женщина скажет, что ее муж нехороший и непорядочный?
Он засмеялся:
— Ну, во всяком случае, такую женщину встретишь нечасто. Надеюсь, эти деньги вам помогут.
Поднимаясь по лестнице, Анна расстегнула жакет. Теперь она заметила, что взгляд его скользнул к вороту ее блузки, спустился по кружевной вставке меж грудей. Надо встать, поблагодарить еще раз, повернуться к двери. Но она не шевельнулась.
— Анна, расскажи про своего мальчика.
— Ему четыре года.
— Похож на тебя?
— Не знаю.
— Рыжий?
— Нет, совсем светлый. Но может быть, с возрастом потемнеет.
— А ты стала еще красивее. Ты об этом знаешь?
— Да?..
Руки безвольно лежали на коленях — не поднять. И когда он опустился возле нее на колени, когда повернул к себе ее голову, ее рот — сил уже не было…
Девять жемчужных пуговок на блузке. Нижние юбки — из тафты и муслина, с голубой кружевной вставкой. Корсет. Нательная сорочка…
Его голос доносился откуда-то издалека, словно из другой комнаты. И обрастал по дороге гулким эхом. Глаза ее были закрыты, руки и ноги тяжелы — густой вязкий мед… Он перенес ее на канапе…
— Хорошая моя, ты совсем замерзла, — сказал он нежно и, потянувшись, накинул на них обоих пикейное покрывало. Они лежали в блаженном тепле. Его губы касались ее шеи, она слышала и одновременно чувствовала его частое, прерывистое еще дыхание. И подумала: сон.
