— Да не бизнесмен я никакой, — пришлось перебить. — Сто раз говорил: я просто рабочий. Работаю у своего хозяина грузчиком. Он бизнесмен.
— Ну какая, в принципе, разница! — Голос соседа не изменился, ему, как я заметил, все равно, о чем говорить, только б произносить звуки, шевелить языком и, может, заодно слегка и мозгами. — Он главный бизнесмен, а вы помогаете. Без таких, как вы, они бы ничего не смогли. Согласитесь.
Я усмехнулся, но спорить не стал — пускай гонит свою пургу. Скучны, конечно, эти наши вечера, только что еще придумать — в клубе торчать тоже уже надоело, Маринка ночует дома, а спать рано…
— Да, пользы нет, зато развращение — в грандиозных масштабах. Я не о вас и вашем этом… хозяине, а в целом по стране. Я телевизор смотрю, газеты читаю, хожу по улице и вижу: зреет уже кое-что. — Сергей Андреевич взял бутылку, плеснул в рюмки по чуть-чуть. — Вижу, Роман, негодование зреет. Про «Атлант»-то слышали?
— Про что?
— Ну, магазин такой мебельный есть на Литейном. Огромный такой, трехэтажный. Неужели не видели?
Я пожал плечами:
— Мало ли их…
— Ну, этот везде рекламируют. Мебель для господ… Ну ладно, не в этом дело. Сейчас… — Сосед не чокаясь выпил; я тоже выпил, конечно. — Ну и вот… Решили там такую акцию сделать. В витрине соорудили как бы комнату, обставили так… мебель, все прочее. Я сам ходил, видел — ну, как в квартире настоящей, богатой. Евро, в общем… И понимаете, засунули туда парня и девушку, живых. И они там стали жить, показывать, как им там хорошо, удобно при такой мебели.
Я опять усмехнулся, но теперь сам почувствовал, что усмехнулся веселей. Действительно забавно, если не врет соседушка. И уточнил:
— И ночевали там же?
— Ну. Постель у них, балдахин, все прочее.
— Надо съездить посмотреть. Где, говорите, находится?
— Уже, — хехекнул Сергей Андреевич, — уже не находится. Инцидент там случился. Буквально вчера по телевизору было, на шестом канале. Лопнуло терпение у этих, у лимоновцев, — пришли и стали закрашивать витрину красной краской… — Рука соседа тем временем снова плескала в рюмки «Сибирскую». — Люди на улице аплодируют, эти, из «Атланта», выскочили, охранники всякие. Наряд вызвали. Драка случилась, кто-то стекло раскрошил… Ну, в общем, прикрыли позор…
— Почему же позор?
— Да как! — Мое несогласие слегка взволновало соседа. — Как не позор, когда каждый стоит и глазеет, как ты там живешь в витрине. Еще не хватало, чтоб унитаз выставили, — развращение, так уж давайте по полной программе!..
— Но погодите, — перебил я, — им же, наверное, заплатили за это, и не слбабо, думаю.
— Да уж само собой. Только, Роман, вы поймите…
И так два-три раза в неделю. То он доказывает мне, что надо творчеством каким-нибудь заниматься (сам он рисует питерские пейзажики), то про религию рассуждает — дескать, без Христа в душе человек почти что животное, — то вот всячески ругает сегодняшнюю жизнь, нравы. Развращение, как он выражается…
Я то и дело пытаюсь спорить, но вовремя останавливаюсь, понимаю: не стоит. Лучше уж так сидеть, пропуская время от времени по тридцать граммов. Постепенно опутываться дремой. То же самое я делаю и сейчас. Отмалчиваюсь, курю «Бонд» сигарету за сигаретой, чтоб ускорить действие водки. А сосед, рассказав об инциденте у магазина «Атлант», занялся вспоминанием прошлого:
— Вот вы, Роман, вы вряд ли знаете Невский другим. А знаете, как было красиво — дома без всяких этих реклам, строгие такие, открытые. Идешь и видишь не «Мальборо», «Нескафе», «Обмен валюты», а саму архитектуру. Были, конечно, вывески, но неброские, чисто информационные — «Гастроном», «Кинотеатр», «Котлетная», «Пельменная»… Совсем другой вид наш Ленинград имел, а теперь — бирюлька какая-то… Нет, вы б лет десять назад на него посмотрели, вы по-другому бы…
«Да видел я, видел! — захотелось выкрикнуть. — Видел — тоска каменная».
— Бедность, убогость, говорят, тогда были, — продолжал пилить мне мозги сосед. — На самом же деле, клянусь, — нет. Совсем нет! И не верьте им, Роман. Другое было — умеренность. Понимаете? — умеренность. Вот давайте логически порассуждаем…
Да, это его излюбленное словосочетание — «логически рассуждать». Не может он жить, чтоб не рассуждать, как, впрочем, кажется, все представители этого типа, «соловьи»… И, заглотнув порцайку «Сибирской», стараясь поймать мои глаза своими, он медленно, чуть не по складам начал:
— Сейчас вот жалуются на безденежье. Так? Так. Все причем! Но одно дело — когда действительно есть нечего, а другое… — Сергей Андреевич чуть замялся, видимо, подбирая слова, — ну, когда платят, и нормально, в общем, но денег все равно не хватает. Дело в том, что сейчас никаких денег не хватит! Два миллиона, три миллиона, пять, десять — все равно мало. И причина тому, — он вновь оживился, словно нашел ответ на сложнейший вопрос, — причина, Роман, — в развращении! На каждом углу, из каждого магазина, отовсюду: «Покупай!» Эти киоски с шавермой, «Макдоналдсы», куры-гриль на всех углах, и все вопят: «Подходи! Покупай! Жри!» Пассажи, бутики свое: «Одевайся! Распродажа! Давай-давай!» А из телевизора… Как тут не купишь, не клюнешь… Совращают, развращают людей, вот в чем проблема. Потому и убивают друг друга, чтоб деньги из кармана вытащить и шавермой обожраться. Потому и работать не хотят на нормальных местах — зачем работать за копейки, ведь все равно зарплаты не хватит, чтоб человеком побыть. Понимаете, Роман?.. Вот поэтому… поэтому я и против времени этого со всеми его свободами, хотя и рад был, когда оно наступало, — против бизнесменов, которые на самом-то деле спекулянты простые…
— Да почему спекулянты-то?! — оскорбился я за Володьку, Андрюху, других знакомых ребят. — Имеют свое дело, крутятся.
— Свое ли? — Сосед как-то кривовато, саркастически улыбнулся, выжидающе уставился на меня. — У, молчите. Хм… Чужое они дело захватили, государственное… То есть даже не захватили, а Гайдар с Чубайсом им сами все спихнули. Заводы, скважины нефтяные, банки… Приватизацию помните? Ваучеры?.. Вы свой, не секрет если, куда дели?
— Продал.
— М-м, ясно… А за сколько?
— За семь тысяч. Выпивали с парнями, — пришлось разоткровенничаться, — я тогда с родителями в другое место переезжал… Ну и обмыли…
— Хоть с пользой какой-то. А я свой в «Хопёр» отдал. Думал, на проценты жить буду. — Сергей Андреевич хмыкнул, взялся за бутылку «Сибирской». — Хорошо хоть, что просто ваучер, а кой-кто даже квартиры продавали, меняли на бумажонки… Жили, например, в двухкомнатной, а захотелось три комнаты… А в итоге — на улице… Пропустим?
— Давайте… — Тянуло возобновить разговор, узнать, почему это Володька и такие, как он, — спекулянты (по-моему, так они даже полезное делают, насыщают рынок), но не хотелось напрягаться. Пускай сосед бормочет, что на ум придет, а я буду просто сидеть, пить, закусывать…
Некоторое время сидели молча. Из комнаты — красивая песня с арабскими мотивами. Она убаюкивала, точно и слова в ней были о том, как хорошо лечь в постель, раствориться в сладости сна… Бутылка почти опустела, сосед, кажется, устал от речей. Свесил голову, в руке — забытый надкушенный кусок ветчины… Задремал, что ли?..
Но я ошибся. Оказалось, он просто думал, готовился к выплеску очередной волны размышлений.
— Приватизация, всякие залоговые аукционы… Да собралась просто кучка в двадцать рыл и разделила все, что семьдесят лет миллионы строили, создавали. После войны… У меня ведь родителей сюда в сорок пятом привезли из-под Рязани откуда-то. Им тогда семнадцати еще не исполнилось, здесь и сошлись, поженились… Вкалывали на Кировском заводе, жили на казарменном положении в доме, где и при царях рабочие жили. Хуже крестьян… Отец сразу, как можно стало, сбежал, а мать ленинградкой себя почувствовала… и что — в тридцать шесть лет первую группу инвалидности получила… Лучшие годы на нее потратил, горшки таскал… А теперь?.. Все, что такой ценой досталось, — у них… И мы все у них, а кто лишний — мечтает о том, чтоб тоже к ним в кабалу… Как же я могу их любить? Да я их душить всех готов.
— Но не все же такие, — не удержался, возразил я. — Есть нормальные бизнесмены. Володька вот…
Сосед-собутыльник сморщился, махнул рукой:
— А-а, знаю я вашего Володьку. Чем он лучше? Перекупщик, как все, спекулянт. Чем он там занимается? — обувью, говорили…
— Обувью. Обувает народ в нормальное…
— В чужое обувает! В чу-жо-е! — перебил, прямо вскипел Сергей Андреевич. — Вот если б он эту обувь сам шил, сам продавал в лавочке, вот тогда б я его, может быть, зауважал. А так… Было время правильное, короткий, правда, период… Помните, о кооперативах везде трезвонили? В конце восьмидесятых примерно. А?
— Ну было вроде…
— Да не вроде, не вроде, а точно. Вот тогда, Роман, было справедливо!.. Я кроссовки на Гоголевском рынке купил. Было это… гм… в восемьдесят восьмом, в восемьдесят девятом, не позже… Позже уж ничего хорошего не было… Ну и носил их пять лет без проблем. Представляете? И симпатичные такие кроссовки, хотя самодельные явно. А главное — пять лет! Носил, пока подошвы не стер. До сих пор на полочке стоят. Как память.
