— Кэт, — сказала Элейн.
Любопытно — стоило произнести ее имя, как она тут же появилась. Всего на секунду — стоит и смотрит на него. И он чувствует… что жизнь прекрасна, чувствует, как мгновенно улучшается настроение. Кэт это умела. Мимо него пронесся целый вихрь Кэт — Кэт из разных времен и разных мест. Вот она танцует с Полли — совсем малышкой Полли. Вот она — молодая супруга Глина, стоит рука об руку с ним и лучезарно улыбается. Вот сидит по-турецки в саду и плетет венок из маргариток. Она… и снова она.
— Что — Кэт? — спросил он.
Они редко вспоминают Кэт. Во всяком случае, никогда не вспоминают именно о ней. Но то и дело ее имя приходит на ум по тому или иному поводу. Что неудивительно. То и дело говорится: «Помнишь, когда… Кэт была здесь, да? Кэт часто ездила туда-то…» И Полли часто о ней говорит. Они с Полли всегда были не разлей вода.
Так с чего вдруг?
— Ты и Кэт, — говорит Элейн.
Вот и удар под дых. Кажется, комната закачалась. Хоровод Кэт исчез без следа. Остались они с Элейн, сидят в оранжерее, а за окном стрекочет газонокосилка да жужжит пчела над голубыми цветами свинчатки. Все настолько реальное и четкое, к сожалению. Сегодня вторник, половина одиннадцатого утра. В это время он должен ехать в спортзал, а вместо этого сидит здесь, и в животе у него неприятно щемит.
Что происходит? Нет… Она ведь не могла… Но как?
— Я видела фотографию, — говорит Элейн. — И записку, которая к ней прилагалась — ее написал ты.
О господи. Стоило ей произнести это, как до него дошло. Та самая фотография. Ну конечно. Он живо представляет себе этот снимок. И вспоминает, как смеялся, когда впервые его увидел. Как не смог удержаться и послал фото Кэт. Что, она его не сохранила? Глупышка, она не спрятала его подальше?
— Я вижу, ты понимаешь, о чем я, — говорит Элейн.
Господи Ииусе… Постойте, откуда…? Оливер. Это Оливер отдал ему фотографию. И… Оливер в своей «правильной» ипостаси. Он же сказал, что выбросил негатив. Неужели чертов Оливер… Или она отыскалась где-то еще… Где?
— Глин нашел ее, — говорит Элейн.
Теперь комната точно ходит ходуном. И пол шатается. Пчела жужжит пронзительно и монотонно, как бормашина. Этого не должно было случиться! Однако это случилось.
Собраться. Взять себя в руки. Дело плохо, но все вполне разрешимо, как и многое другое. Разумеется, Элейн расстроена: новость шокировала ее. Ему понадобятся все силы и возможности.
— А… Глин, — говорит он.
Теперь очередь Глина появиться в комнате. Ник отчетливо видит его, и вид у того самый грозный. Ник не слышит того, что он говорит, но, наверное, это и неважно. Глин — надо же, досадное затруднение. Но все по порядку.
— Послушай, любимая, — сказал он. — Надо просто посмотреть на случившееся с другой точки зрения. Хорошо, я не собираюсь оправдываться или врать. Жаль, что так вышло, но раз уж… хорошо, я буду честным до конца. Да, мы с Кэт когда-то, совсем недолго, мы…
— Я не хочу знать, — говорит Элейн. — Знать, когда, где и как долго. Достаточно того, что это было.
— Послушай, — начинает Ник, — да почти ничего и не было. Глупо, по-идиотски… и быстро закончилось. Все закончилось давным-давно. Задолго до ее…
— Не сомневаюсь.
— К нам с тобой это не имеет ни малейшего отношения, — частит он. — Что тогда не имело, что теперь. Глупая ошибка, и все. Кэт сказала бы точно так же.
— Вполне вероятно.
Не выходит. Значит, он задел не те струны. И сама Элейн лишает его силы духа. Сидит и спокойно смотрит, и он не может выдержать ее взгляд. Теперь он яснее, чем когда-либо, видит, что перед ним не родная жена, а чужая женщина.
Пчела умолкла. Джим отключил газонокосилку и ушел. Он вновь чувствует почву под ногами, комната перестает раскачиваться, но становится совсем другой. Все осталось на своих местах, но стало совсем не таким, как прежде.
— Что я могу сделать? — говорит он. Голос его очень тих. Ласковый и грустный голос.
— Я хочу, чтобы ты ушел, — говорит Элейн.
Ушам своим не веря, он уставился на нее:
— Куда ушел?
— Твое дело. Подальше отсюда. Прочь из этого дома.
Он собирается было запротестовать: «Но это мой дом», — но тут же понимает, что это не так. Это дом Элейн. Элейн выплатила первоначальный взнос, Элейн выплачивает ипотеку.
— Пока ты здесь, — говорит Элейн, — само твое присутствие будет напоминать мне о том, что случилось. Только взглянув на тебя, я стану чувствовать себя так же, как чувствую сейчас. И провести обозримое будущее с подобным чувством не входит в мои планы. У меня полным-полно других дел.
— Но я здесь живу, — говорит Ник.
— Пока.
Мысли путаются. Да это и не мысли вовсе — панические вспышки. Но она же не может! Вполне может. Что я стану… Где я смогу…? Это так нечестно. Столько лет прошло. Я же не преступление совершил. Я хочу сказать, столько людей…
Так, спокойствие — вот что нужно. Ласковый голос разума. Элейн — разумная женщина. Она скоро поймет, что… перегнула палку. Конечно же ее это потрясло. А кого бы не потрясло?
Тихий, спокойный голос. Нежный, убеждающий:
— Послушай, я прекрасно понимаю, как ты теперь себя чувствуешь. И сочувствую. У самого на душе кошки скребут. Но мы справимся. Нельзя позволить этому испортить нашу жизнь, нашу семью. В свое время мы научимся с этим жить.
— Тебе, очевидно, прекрасно удавалось это делать долгие годы, — говорит Элейн. — А вот лично за себя я бы утверждать не стала.
В доме снова звонит телефон. И тут же умолкает. Ник замечает, что Элейн поглядывает на часы.
— Право, милая, — говорит он. — Это уже слишком. Надо немного остыть, переждать, а через несколько дней спокойно поговорим.
Элейн встает.
— Через несколько дней тебя здесь не будет, — обрывает она его. — Я скоро уезжаю. Вернусь завтра к вечеру — надеюсь, что к этому времени ты уже уйдешь. На твой счет поступят деньги, и будут исправно поступать каждый месяц. Хватит снять комнату и скромно жить. Можешь забирать свою машину. И книги. Остальные твои вещи разберем как-нибудь потом.
И она уходит. В саду снова орудует газонокосилкой Джим. Прилетела еще одна пчела. День продолжается.
Черт подери! Столько шуму. Спустя столько лет. И все из-за какой-то злополучной фотографии. Оливер чувствует, что его загнали в ловушку. Вот он сидит в знакомом пабе недалеко от офиса, но все не так. Вместо того чтобы полчасика тихо посидеть за кружкой пива и газетой, он оказывается лицом к лицу с Глином Питерсом. Пиво-то на столе, но толку? Над ним навис, его допрашивает с пристрастием Глин. Настойчиво наваливается грудью на низенький круглый отполированный столик, вертит пальцем подставки под кружки. И пристально смотрит на Оливера своими блестящими темно-карими глазами.
— Вот что я хочу узнать… — говорит он.
Лучше бы тебе совсем ничего не знать, думает Оливер. Оставь это в покое. Теперь-то что сделаешь. Все давно кончено. И… нет, я не знаю, сколько это продлилось, и знать не хочу, да и тебе не советую. Ко мне это не относится и никогда не относилось. А то можно подумать, что я теперь какой соучастник преступления.
— Зачем ты их сфотографировал? — спрашивает Глин.
О господи! «Слушай, я и не заметил, пока снимки не напечатал. Просто щелкнул всю компанию, когда они друг с другом болтали. Я и не заметил, что Кэт и Ник…» — и пожимает плечами.
А когда заметил, думает Глин, то, как водится, запаниковал, так ведь? Твой приятель и деловой партнер и его свояченица, а ты из их компании и со всеми дружишь и вечно торчишь в доме.
Он не видел Оливера Уотсона много лет. Тот практически не изменился — та же самая слегка извиняющаяся манера говорить, слегка самоуничижительная, но в то же время самодовольная. Кажется, сейчас у него небольшая типография. Небольшой офис, заставленный компьютерами. Даму, которая явно больше, чем просто деловой партнер, его появление определенно заинтересовало. Оливер сразу же поспешил расставить акценты, сказав быстро:
— Глин Питерс — Сандра Челкотт. Сандра — мой партнер. Пойдем-ка в паб, там и поговорим. Как ты меня нашел?
— Элейн.
— Ты рассказал Элейн!
— Мне нужно было установить некоторые факты. У меня не оставалось выбора. — Глин не то, чтобы оправдывался, скорее ему не терпелось продолжить разговор.
— Ник?
— Это Элейн решать, как поступить с Ником. Откровенно говоря, Ник меня мало интересует.
Оливер делает большой глоток из кружки, но пиво не помогает. Он хотел бы вновь очутиться в своем офисе. Хотел бы, чтобы Глин был где угодно, но не здесь. Он раздражен и в то же самое время отчасти понимает Глина. Есть что-то евангелическое, библейское в том, как подходит Глин к этому делу — точно одержимый проповедник.
