А когда заметил, думает Глин, то, как водится, запаниковал, так ведь? Твой приятель и деловой партнер и его свояченица, а ты из их компании и со всеми дружишь и вечно торчишь в доме.
Он не видел Оливера Уотсона много лет. Тот практически не изменился — та же самая слегка извиняющаяся манера говорить, слегка самоуничижительная, но в то же время самодовольная. Кажется, сейчас у него небольшая типография. Небольшой офис, заставленный компьютерами. Даму, которая явно больше, чем просто деловой партнер, его появление определенно заинтересовало. Оливер сразу же поспешил расставить акценты, сказав быстро:
— Глин Питерс — Сандра Челкотт. Сандра — мой партнер. Пойдем-ка в паб, там и поговорим. Как ты меня нашел?
— Элейн.
— Ты рассказал Элейн!
— Мне нужно было установить некоторые факты. У меня не оставалось выбора. — Глин не то, чтобы оправдывался, скорее ему не терпелось продолжить разговор.
— Ник?
— Это Элейн решать, как поступить с Ником. Откровенно говоря, Ник меня мало интересует.
Оливер делает большой глоток из кружки, но пиво не помогает. Он хотел бы вновь очутиться в своем офисе. Хотел бы, чтобы Глин был где угодно, но не здесь. Он раздражен и в то же самое время отчасти понимает Глина. Есть что-то евангелическое, библейское в том, как подходит Глин к этому делу — точно одержимый проповедник.
Глин не унимается:
— Все эти годы ты, должно быть, частенько видел Кэт?
— Ну… да. Она часто к нам приходила.
К чему это он клонит? Боже ж ты мой… неужели пытается обвинить меня в том, что и я тоже с ней… того?
Глин откидывается на стуле. Опускает руки на стол, сцепив пальцы, кладет на них подбородок и смотрит задумчиво и доверительно.
— Признаться, эта находка меня здорово перетряхнула. Пойми меня правильно. Мне пришлось… столкнуться с разрушением незыблемости собственного прошлого. Нашего с Кэт прошлого. Я не собираюсь становиться обвинителем в этом бракоразводном процессе постфактум. Мой интерес — чисто судебный. Ты меня понимаешь?
— Не совсем, — признается Оливер.
— Я хочу знать: была ли у Кэт привычка крутить романы на стороне? Мне нужно узнать о ней это.
Оливер ушам своим не верит. Ради всего святого, хочет сказать он, ведь это ты был на ней женат. Поздновато уже об этом говорить.
Глин допивает свое пиво и жестом показывает Оливеру: давай допивай — и еще по одной.
— Думаю, одной мне хватит, — говорит Оливер.
Но Глин его не слышит — он уже направился к бару. Вернувшись, он начинает говорить, не успев усесться на свое место:
— Мне придется отнестись к этому так же, как я отношусь к остальным своим исследованиям. Каждая зацепка должна подвергнуться тщательному рассмотрению… Мне придется взглянуть на факты беспристрастно, тщательно собрать доказательства и как можно пристальнее рассматривать и самую незначительную информацию… — Отдельные фразы набегают одна на другую, перекрывая фоновый шум паба; Оливер делает вид, что внимательно слушает, сам же принимается размышлять. Что это с парнем? Интересно, он всегда таким был? В общем и целом — да, таким же. И этот голос — большое подспорье. Голос, отполированный многими поколениями уэльских проповедников. — Методично и терпеливо. Ты начинаешь с чистого листа и готов ко всему, что можешь узнать в процессе. Но это не означает, что ты никогда не руководствуешься предчувствиями и подозрениями — понимаешь? Расспрашивать вот тебя бесполезно, как я вижу, но это того стоило. Отныне Кэт — мой предмет исследования.
— Но Кэт — не предмет, — обрывает его Оливер. — Она женщина. Была.
Глин умолкает. И пристально смотрит на него. Кажется, он раздражен. Но настрой переменился.
— Сказано в точку. В этом-то вся проблема, так?
Оливер смотрит во вторую кружку пива — и понимает, что не хочет его пить. На это он не ответит.
— Тогда скажи мне. Было ли это в ее характере?
— Понятия не имею.
— До того как мы поженились, у нее водились… поклонники. Без сомнения.
— Это да, — соглашается Оливер.
— Вот я и намерен установить: было ли распутство чертой ее характера?
Оливер начинает сомневаться в том, что этот разговор происходит на самом деле. Он оглядывает паб. Видит других мужчин: кто-то пришел обмыть удачную сделку, кто-то — просто пропустить по кружке пива и поболтать о политике, о спорте или о том, что вчера вечером показывали по телевизору. И только Оливер вынужден отвечать на вопросы сущего маньяка, а он-то решил, что этот человек уже не появится в его жизни.
— Должно же у тебя было сложиться общее впечатление о ней как о человеке.
Хватит, думает Оливер.
— Послушай, — говорит он. — Кэт… умерла. Ее здесь нет. Она не может ни объясниться, ни оправдаться. Разве это честно?
Глин разводит руками:
— С усопшими так всегда. Ты совершенно прав. Им уже все равно. Их не достанешь. Не достучишься. В отличие тех из нас, кто еще барахтается на плаву и пытается найти во всем здравый смысл. Одержимые вроде меня выбирают это своей профессией.
— Что ж, — говорит Оливер. — Это твоя точка зрения. Я — другой. Что ж поделаешь.
Глин понимает, к чему клонит собеседник. Это ни к чему не приведет. Такому невозможно объяснить, что от него требуется. Обструкция — вот как это называется. Но зачем? Что у него на уме? Может быть, ему что-то известно? В таком случае быстро он оклемался. Полчаса назад, когда я пришел к нему, он понятия не имел, о чем я собирался с ним говорить. В любом случае, продолжать бессмысленно.
И он улыбается — искренне и спокойно:
— Я прекрасно вас понимаю. Но, уверен, вы тоже меня поймете. Я ведь пережил неслабое потрясение.
Да, Оливер его понимает. Во всяком случае, в тот момент. Такой удар в спину, надо думать. Он кое-как изображает сочувственную улыбку.
Глин одним глотком осушает кружку:
— Что ж — рад был повидаться спустя столько лет. Жаль, правда, что по такому поводу.
Оливер бормочет что-то в таком же духе. Оба встают и направляются к выходу. На улице Глин останавливает его:
— Та, вторая, пара… на пикнике. Женщину звали, кажется, Мэри Паккард. Вы с ней общаетесь?
Оливер отрицательно качает головой — он уже готов сорваться с места и бегом бежать в офис.
— Кажется, художница или кто-то в этом роде?
— Гончар, — безнадежно выдает Оливер. — Жила где-то в Уинчкомбе. — Предательство, конечно. Но что ему какая-то Мэри Паккард? Он готов на что угодно, лишь бы отвязаться от этого сумасшедшего. — Пора бежать. Вот-вот клиенты подойдут. Приятно было увидеться.
Кэт. Не могу поверить, что все случилось из-за Кэт.
То есть перво-наперво хочу сказать — она была такая славная. Я обожала ее. Так что я, наверное, пристрастна, но так уж я к ней относилась. Считала, что она лучше всех. Конечно же маме это совсем не нравилось. Она и мама… давно это было, хотя, как выяснилось, не очень. И по большей части со стороны мамы. Она вечно ругала Кэт, критиковала ее, а Кэт мило отшучивалась. Полагаю, в этом-то и крылась проблема — Кэт делала что хотела, а остальным оставалось только наблюдать, и немудрено, что многие смотрели косо. Хотя, если честно, какое им дело? То есть Кэт жила полной жизнью, и, по мне, ничего такого в этом нет.
Она была такая красивая. Лицо. Как она двигалась, стояла и сидела — за ней невольно хотелось наблюдать. Не то чтобы Кэт гордилась своей наружностью, она никогда особо не парилась по поводу одежды или там прически — ей, конечно, это было и не нужно, но дело-то в том, что она этого и не осознавала. Ей попросту было все равно. Конечно, так можно себя вести, только будучи очень привлекательным, так что, полагаю, подсознательно она все же понимала это — словом, с чего начали, к тому и пришли.
Но самоуверенности в ней не было ни капельки. Скорее какой-то внутренний свет, что ли. Она не могла сидеть на одном месте — всегда бежала, с кем-то встречалась, прыгала в машину. Не домоседка. Как будто бы ей не хватало смелости остаться, если подумать. Как будто бы, если она остановится, что-то настигнет ее. В любом случае, самоуверенность и надменность не были ей знакомы. Но она наверняка осознавала, какой эффект производит ее наружность. Мужчины, в конце концов… Скорее это никак на ней не отражалось. Эгоизм был ей чужд — насколько может быть чужд эгоизм тому, кто привык делать то, что захочет. Гм… все, оказывается, сложнее, чем я думала.
Вспоминаю, как меня бросил мой первый бойфренд — я тогда в колледже училась. Что? Да, редкостная скотина. Ага, хочешь сказать, я и сама не подарок? Ну ладно, ладно. В любом случае, я плакалась в жилетку Кэт, а не мамы. Кэт сказала: «Да, они такие». Пожала плечами и улыбнулась странной полуулыбкой. Помнится, я сказала тогда: «Тебя, наверное, ни один не бросал». Она задумалась и ответила: «Ну, именно так — нет, но всякое бывало». Я прекрасно помню ее голос и эти слова. Я тогда не поняла, что она имеет в виду, да и теперь не понимаю. Женщины тоже бросают? Естественно. Еще как бросают. Я же не в общем говорю, а про Кэт, понимаешь? А потом она потащила меня по магазинам, и мы купили мне какое-то жутко нелепое платье — сама бы я в жизни не купила себе такое, — а потом роскошно пообедали в итальянском ресторанчике. В этом и была вся Кэт — приедет, вернет тебя к жизни, развернется и уедет, позвонив кому-нибудь из друзей.
