Катамарка была городом, где глубоко почиталась Святая Дева, и Виолета воспользовалась своими связями, чтобы открыть лавку церковных реликвий, и стала продавать медальоны, освященные в Риме, образки с Богоматерью для школ, обетные приношения для чудом исцелившихся больных и полные отпущения грехов для умирающих. Пилигримы стекались в Катамарку из самых отдаленных краев, и этот нескончаемый поток превратил Виолету в очень богатую женщину. Она была щедра с Церковью, держала столовую для бедняков, а в первую пятницу каждого месяца отвозила игрушки в детскую больницу. Малый рост и худоба, приносившие ей столько страданий в публичных домах, в Катамарке были восприняты как знак особого отличия. Виолете неоднократно предлагали руку и сердце, и каждый раз она со всей деликатностью отказывала претендентам. Я обручена с Господом Нашим, отвечала Виолета, Ему я вручила свою непорочность. Это было правдой, по крайней мере отчасти: секс ее никогда не интересовал, а уж тем более после всего, что она испытала против своей воли. Она ненавидела кислый пот и грубую силу мужчин. Она ненавидела весь человеческий род. Иногда она даже ненавидела сама себя.
Так Виолета прожила сорок пять лет. С радостью, которой она ни с кем не могла поделиться, она читала в газетах, как валятся один за другим мафиози из клана Цви-Мигдаль — их выдала одна отважная проститутка, и Виолета отправила медальоны с Пресвятой Девой комиссару и судье, упрятавшим их за решетку.
Виолета ничего не знала о судьбах своих сестер, но предполагала, что все они погибли в каком-нибудь концентрационном лагере; она никогда не помышляла о там, чтобы вернуться в Лодзь, и даже не проявляла интереса к тем немногим фильмам о Холокосте, которые добрались до Катамарки. Единственным местом, по которому Виолета тосковала, был Буэнос-Айрес, который ей не дали увидеть.
Когда Виолете исполнилось семьдесят лет, она решила умереть как важная дама в том городе, где прежде была всего лишь рабыней. Во время одного из своих редких посещений столицы она приобрела земельный участок в квартале скотобоен, на проспекте Корралес. Богачка обратилась в прославленную архитекторскую контору с заказом выстроить на этом месте дом — такой же, как особняки, которым она завидовала в Лодзи своего детства, со столовой на четырнадцать персон, с гардеробом во всю стену спальни, с мраморной ванной, в которой не нужно было поджимать ноги, и с библиотекой со шкафами до потолка, набитыми книгами в дорогих переплетах, которые она отбирала по цвету корешков и по размерам. Когда дом был готов, Виолета перебралась в Буэнос-Айрес, ни с кем не попрощавшись.
Поскольку в своих прогулках по долинам Катамарки старушка пристрастилась к созерцанию созвездий, во всех комнатах своего нового дома она заказала потолки из прочного стекла, что заставило архитекторов проектировать здание трапециевидной формы со сложной системой водостоков, тончайшими водонепроницаемыми мембранами и электрическими датчиками, позволявшими в ясные дни раздвигать потолки и изолировать комнаты от света по утрам.
И все-таки самой роскошной причудой явилась мраморная платформа, воздвигнутая между столовой и залом для гостей и огороженная резной балюстрадой, на которой разместили астрономический телескоп и кресло, подогнанное под маленькое тело хозяйки, точно хороший костюм. На эту платформу Виолета поднималась в маленьком лифте, который приводился в движение установленным на крыше механизмом, замаскированным под арку в стиле Тюдор, выкрашенную в зеленый цвет.
В Буэнос-Айресе Виолета вернулась к религии своих предков. Вечерами по пятницам посещала синагогу, научилась читать на иврите и выправила себе ктубу, написанную по всем правилам каллиграфии, — это было подложное свидетельство о браке, заключенном пятьдесят лет назад. Виолета заключила документ в бронзовую раму с барельефами, изображавшими четыре времени года, и приказала повесить его на самом видном месте в столовой. Рядом с каждой дверью в доме она повесила золотую мезузу с именем Всемогущего и стихами из Второзакония.
И все-таки одиночество ее угнетало. Альсира рассказала мне, что Виолета нанимала двух женщин для уборки дома, но обе они были уличены в воровстве шелковых отрезов и обе пытались вскрыть шкатулку с драгоценностями. В 1975 году почти каждую ночь слышались автоматные очереди и телевизор сообщал о том, что партизаны нападают на казармы. Виолета почувствовала облегчение, узнав, что правительство возглавили военные и что они бросают за решетку всех, кто оказывает сопротивление. Спокойствие ее длилось недолго. В конце осени 1978 года[57] Виолета два раза упала, выходя из ванны, и ее начали одолевать страшные приступы астмы. Доктор потребовал от нее перебороть недоверие и нанять сиделку.
Виолета провела пятнадцать собеседований и осталась недовольна всеми претендентками: одни слишком много ели, другие обращались с ней как с недоразвитой девочкой, кто-то просил два свободных дня в неделю. Однако последняя, явившаяся тогда, когда старушка уже потеряла всякую надежду, даже превзошла ее ожидания: это была девушка прилежная, молчаливая и, казалось, обладающая таким стремлением услужить, что — по словам девушки — предпочитала выходить из дому только в случае необходимости, раз в две недели за покупками. Она предъявила безупречные рекомендательные письма: первое было написано капитан-лейтенантом, который выражал «свою благодарность и восхищение подательницей сего, которая в течение четырех лет заботливо ухаживала за моей матушкой вплоть до ее кончины»; второе письмо было от капитана второго ранга, который был обязан сиделке выздоровлением супруги.
К тому же Маргарита Лангман обладала преимуществом веры: она была богобоязненной иудейкой. Виолета впала в зависимость от нее, подобно паразиту. Никто и никогда не предупреждал ее желаний. Маргарита предчувствовала их раньше, чем они появлялись. Почти каждую ночь, когда старушка наблюдала созвездия, девушка простаивала рядом с ней на ногах, подкручивая колесики телескопа и объясняя хозяйке незаметные глазу перемещения Южного креста. Казалось, у нее сделана прививка от усталости. Когда девушка не находилась при Виолете, она занималась посудой или шила. По телевизору и по радио без конца передавали предупреждения правительства, которые усиливали в обеих женщинах недоверие к чужакам: «Знаете ли вы, где сейчас ваш сын?», «Знаком ли вам человек, звонящий в вашу дверь?», «Вы уверены, что за вашим столом не сидит враг государства?». Виолета была женщина хитрая и полагала себя способной с первого взгляда распознавать двуличных людей. И хотя она испытывала к Маргарите инстинктивное доверие, ее настораживало, что девушка уклончиво отвечает на расспросы о семье и что ни один из родственников — Маргарита говорила, что у нее их двое, — не приходит к ней и не звонит по телефону. Виолета боялась, что ее сиделка — не такая, какой кажется. Теперь, когда старая дама познала счастье настоящего общения, она не могла себе представить жизни в одиночестве.
Однажды утром, когда Маргарита отправилась на рынок закупить продуктов на две недели, Виолета решила обыскать ее комнату. Умение тайно исследовать имущество своей соседки в клане Мидгаль или содержимое сумочки продавщицы в церковной лавке Катамарки не раз позволяло ей вовремя предотвратить кражу или клевету в свой адрес. Однако на сей раз, через несколько минут после того, как Виолета отперла дверь и едва-едва успела рассмотреть опрятную постель с вышитыми подушками, несколько книг на ночном столике и чемодан на платяном шкафу, она услышала шум открывшейся входной двери; пришлось отступить. Теперь старушка сожалела о том, что выдала Маргарите весь набор ключей, но куда ей было деваться? Врач предупредил Виолету, что еще одно падение может приковать ее к постели, а в этом случае она вообще поступала в полное распоряжение своей сиделки. Лучше было испытать ее, пока этого не произошло.
Я забыла шаль, сказала Маргарита. К тому же на рынке было слишком много народу. Я лучше вечером схожу. Мне не хочется оставлять вас надолго одну.
Всю следующую неделю Виолета приходила в раздражение, даже заслышав, как Маргарита моет посуду. Она платила девушке сто песо в месяц, и каждый сентаво напоминал ей о своих юношеских муках. Виолета ненавидела энергию, с которой Маргарита могла сновать по дому до самой поздней ночи — притом что ей самой оставалось только выжатое израненное тело. Она не могла выносить Маргариту с книгой в руках, потому что ей самой не разрешали держать книгу в руках, пока она не стала свободной — в двадцать лет, когда ничто уже не вызывало у нее любопытства. Ей не нравилось, как девушка на нее смотрит, форма ее головы, растрескавшиеся руки, монотонность ее голоса. Но больше всего Виолету угнетала невозможность остаться дома одной и раскрыть все тайны своей сиделки.
