Вопросы, вопросы. Все зыбко, неясно, ничего окончательного. Потому и понадобилось ему так тщательно, словно разглядывая их в микроскоп, воссоздавать нюансы семейного быта, обстановки, отношений между людьми, своих (простите, Зильбера) детских переживаний. Воссоздавать, восстанавливать во всех «подробностях, которые одни только и составляют суть дела» (цитата). А коли так, то надо, просто необходимо описать, например, всю технологию той зашифрованной для постороннего глаза (учительницы или пионервожатой) пытки, которую учиняют одноклассники под дирижерством малолетнего антисемита своему соученику-еврею. Вспомнить (хотя что вспоминать — вот же они, на слуху!) словечки и недомолвки, касаемые лиц «несоциалистической нации в социалистическом государстве».
Юрий Карабчиевский не был ни юдофилом, ни сионистом, даже собственное еврейство было для него под вопросом (естественно, не в смысле генетических корней, а, так сказать, в общекультурном плане). Он пытался понять себя в этом мире. И в силу этой склонности был, конечно, «ушиблен национальным вопросом». В написанной несколькими годами позже «Тоске по Армении» вопрос о национальной самоидентификации — себя как писателя, себя как человека — явился чуть ли не лейтмотивом. Карабчиевскому очень импонирует, как армяне умеют гордиться тем, что они армяне. Услышав от своего знакомца название рассказа Сарояна «Где бы ты ни был, кричи: я армянин!», он попытался обернуть сказанное на себя. И вот что из этого получилось:
«Здорово, говорю я, ничего не скажешь, здорово, ладно, кто его знает, возможно, ты и прав… И тут же, примерив на свой аршин, дважды наполнив это название иным содержанием, я испытываю острую зависть к армянам. Где бы ты ни был, кричи: я армянин! Прекрасно. Гордо, мужественно, трогательно. Где бы ты ни был, кричи: я русский! Глупо. Русский так русский, чего орать-то. Глупо и — подозрительно. Где бы ты ни был, кричи: я еврей! Смешно, пародийно, анекдотично. Да и кто это станет кричать, какой идиот?..»
Вопросы, вопросы… Таков Карабчиевский (и Зильбер-старший).
Зильбер-младший словно бы соткан из другого материала. То есть вряд ли он совсем уж чужд всяким там вопросам, но национальный точно не по его части. Он давно уже все решил: он — еврей. И по барабану ему все эти родительские сложности и метания. Еврей — и баста! Впрочем, ни о чем таком в «Переводчике» не говорится, нет там никакой истории, как он к этому пришел. Вспоминая Зильбера-старшего, можно только вообразить, какие споры звучали в доме, даром что Зильбер-младший сбежал оттуда в возрасте двадцати лет. (Интересный, кстати, нюанс: ведь и Зильбер-старший в юности порывался уйти из дома, только решимости не хватило, мать и отчима пожалел. У младшего — хватило).
Так что — никакой предыстории по данной теме. И вообще — никаких детства — отрочества, Мартын не любит вспоминать время, когда он «был еще куколкой» в смысле — не бабочкой. Разве что юность, когда его уже охватила мечта, о которой не без сложной патетики говорится: «С метлой и лопатой; в дождь и в снег; в кругу друзей и в вагоне метро; под музыку Вивальди и под гудение политинформатора; лаская ли подругу, утешая ли сам себя; во дни печали и в минуты радости — я пламенно мечтал добраться до Израиля и припасть к народу своему».
Вот так — к народу своему. И никаких сомнений, колебаний, рефлексии — ничего такого, что мучило и глодало его отца. Собственно, с таким самоощущением можно и героически уезжать, и героически оставаться — по самому большому счету это уже неважно. А если уехать, — как это сделал Мартын Зильбер, — то, пообвыкнув и восстановив природное чувство юмора, можно даже вдоволь поиронизировать над жителями Земли Обетованной и ее порядками и даже попытаться от них спрятаться…
Александр Зильбер, простите, Юрий Карабчиевский в «Тоске по Армении» не знает, что ответить своему приятелю, который убеждает его, Карабчиевского, что ты, дескать, хороший человек, но бессознательно, просто в соответствии со своей природой участвуешь в общем стремлении евреев к мировому господству, — не знает и мучается. Мартын же Зильбер с таким человеком просто не станет разговаривать. И знаете, почему? Потому же, почему Карабчиевский в одном из своих последних эссе написал: «С годами все явственней осознаешь, что спор с противником — это бессмыслица, спорить можно только с единомышленником».
Вспоминается Коржавин:
«Когда устаю, начинаю жалеть я,
Что мы рождены и живем в лихолетье,
Что годы растрачены на постиженье
Того, что должно быть понятно с рожденья».
Зильбер-младший вряд ли «растратил годы» на это самое «постижение» — его поколение не то чтобы все с рождения понимало, но прошло ускоренный курс. И в этом — мучительная заслуга тех, чьи годы действительно были «растрачены», однако не только на «постиженье» — и на отдачу.
Не знаю только, готов ли Мартын признать эту, быть может не очень легкую для себя истину.
Аркан Карив, похоже, готов. И признает ее — дав своему герою фамилию Зильбер…
Леонид БАХНОВ
Милуим — ежегодная резервистская служба. Отсюда милуимник — солдат резервистской службы (иврит).
Лама азавтани! — Почто ты меня покинул! (иврит).
«Ноблес» — марка дешевых израильских сигарет.
Файруз — ливанская певица. И автор, и герой считают ее Эдит Пиаф Ближнего Востока.
Цдака — подаяние (иврит).
Ниагара — разговорное название сливного бачка (иврит).
Зачем ты притащил эту девушку (англ.).
Что такое «засос»? (польск.).
Так пани полька? Я тоже говорил немного по-польски, но уже все забыл (польск.).
Простите, может быть, можно, наконец, заказать? (иврит).
Имеется в виду поэт и кулинар Михаил Генделев.
Дос — презрительная кличка еврейских ультраортодоксов (иврит).
Караван — домик-времянка (иврит).
Я не разделяю эту точку зрения (англ.).
Этого примечания нет публикации в Журнальном Зале (прим. верстальщика).
Конец недели (иврит).
Этого примечания нет публикации в Журнальном Зале (прим. верстальщика).
Наркотики не нужны? (англ.).
Изыди! (лат.).
Пани хочет ехать или идти пешком? (польск.).
Носик — Антон Борисович Носик, культовая фигура русского интернета, [email protected]
Песах — еврейская Пасха (иврит).
Шекем — солдатский ларек (иврит).
Седер — длинная и нудная пасхальная церемония (иврит).
Гимель — четвертая буква еврейского алфавита, означающая также порядковый номер четыре (иврит).
В действительности гимель — третья буква алфавита, четвертая — далет (прим. верстальщика).
Эфод — пояс с подсумками (иврит).
Бэтуля — девственница (иврит).
Тиронут — курс молодого бойца (иврит).
Галут — изгнание (иврит).
Сабра — коренной житель Израиля (иврит).
Черная кипа — черный цвет ермолки указывает на высокую степень ортодоксальности.
Алон Швут — название нескольких поселений на оккупированных территориях.
Начинается новая жизнь (лат.).
Тиюлит — израильский гибрид автобуса и грузовика (иврит).
Мазган — кондиционер (иврит).
Кайтан’а, ах’и! — Пионерский лагерь, брат! (иврит).
