Без мобильного телефона узнать реальный курс доллара к гривне было трудно, и ещё неизвестно, работает ли здесь GPRS. Вспомнив, что никто из разумных гражданских лиц на родине прилюдно деньги не пересчитывает, Иван Фёдорович на ощупь, в кармане, отделил сверху пачки три сотенных бумажки и отправился к обменному киоску, который теперь располагался на месте старинной «Союзпечати», в которой Пипетка регулярно приобретал еженедельник «Футбол-Хоккей».
В этой жизни мясо в жаркое кладут сверху, человек регулярно притягивает к себе все свои негоразды и, не начав даже обдумывать пути убийства хотя бы первого из своих недругов, Иван Федорович столкнулся лицом к лицу с Чалым. Он практически не изменился, такой же худой ковбой с пронзительными глазищами и едва заметными оспинами на лице. Чалый стоял в нескольких метрах от киоска в чёрной кожаной куртке, синих брюках со стрелочками от классического спортивного костюма «Адидас» и белых кроссовках того же братца Дасслера.
Иван Федорович был о себе лучшего мнения — участие в миллиардных сделках и множестве бизнес-конфликтов должно было закалить гендира. Но нет, он встал, как столб и вылупился на человека, к которому по всем канонам должен был подойти в темноте и со спины. Чалый не мог не обратить внимание на странного мужика, застывшего на подходе к «обменке», он зримо насторожился, пробыл в этом состоянии секунд пять, после чего одновременно начал улыбаться и шагнул навстречу.
«Коваль, ё-моё, какие люди без охраны!» — закричал он, не стесняясь базарной толпы и через мгновение обнимал человека, в котором как-то под Новый год любовь к людям была убита прямой наводкой из мочеиспускательного канала. Пипетка молчал, а Чалый дальше тараторил: «Коваль, пиздец-блядь, я смотрю, ты — не ты, красавчик вообще, приехал на район». И так далее.
Иван Фёдорович не вымолвил ни слова, а Чалый уже потянул его в сторону близлежащего кафе с крошечной витриной, на которой было написано «Ромашка». Чтобы ни у кого не возникло никаких сомнений по поводу значения этого слова, справа от вывески, под грязным стеклом был нарисован большой одноимённый цветок, в сфере которого не хватало одного лепестка. Наверное, это должно было означать начало гадания о любви.
Кафе оказалось наливайкой, всего два крошечных столика слева и длинная очередь из типичных доходяг и работяг справа. Чалый с ходу растолкал собрание и буквально вытолкнул героя дня к прилавку, за которым опухшая мадам с вызывающим макияжем двигала пластиковыми стаканчиками, как напёрстками в известной игре.
«Лора, дыбани, кого привёл!» — перешёл на тон вверх Чалый и театрально распростёр руки в направлении Ивана Фёдоровича. «Бывают в жизни злые шутки, сказал петух, слезая с утки», — ответила женщина, которая никак не могла быть Быковской, и в припадке радости разомкнула алое пятно, призванное подчеркнуть края рта, засветив при этом два-три зуба из жёлтого металла.
Ступор нарушился, и Ваня сам собой произнёс — «Привет, Лера». Чалый тем временем повернулся к очереди, которая начинала формировать в своём эпицентре недовольство происходящим. «Так, тер пилы, отканываем по-тихо му, у нас тут встреча одноклассников» (примечание переводчика: слово «встреча» тут следует произносить как в оригинале, т. е. «встрэча»).
Лера, по-прежнему улыбаясь дорогими резцами, откинула крышку стойки и освободила проход. Чалый с ходу цепанул со стеллажа бутылку коньяка, которая, судя по виду, содержала в себе пищевой спирт второй категории и изрядную порцию красителя. Лера пропустила их вглубь узкой кулисы, а сама вышла выгонять клиентов. Один высокий хмурый мужик начал гневную речь, налегая на причастия «хуйня» и «херня», но был прерван на полуслове — Чалый рванулся к стойке, моментально перегнулся через неё и метко залепил харчок прямо в лицо революционеру. На обратном движении он отклонился вниз и подхватил в косой витрине тарелку с котлетами, присыпанными вялой петрушкой.
Он закончил этот потрясающий пластический этюд, от которого прослезился бы сам Марсель Марсо, разворотом к ошарашенному Ковалю, обняв его рукой, в которой был коньяк, и потянул к приоткрытой задней двери.
Чалый подвинул ногой стул, поставил на него блюдо с котлетами, одним движением сорвал крышку с коньяка (судя по бутылке и этикетке, она вряд ли скручивалась, только срывалась), хлебнул из горла и неожиданно поцеловал одного из лучших топ-менеджеров Москва-Сити в губы. «Коваль, пиздец, я так рад, отвечаю!» Со словом «пиздец» Иван Фёдорович был, в принципе, согласен. Иначе происходящее не назовёшь.
В проходе нарисовалась по-прежнему улыбающаяся Лера, и тут Ваня наконец-то узнал имя Чалого: «Серёня, не заёбывай гостя», — сказала она и начала разбирать пирамидку прозрачных пластиковых стаканов. Иван Фёдорович лихорадочно пытался придумать, что делать дальше, и в паузе выпил. Пойло было резким и тошнотворным, но Лера поднесла пухлой рукой ломоть лимона, он зажевал его и стало проще...
Чалый, в отличие от своего гостя, имя «друга» знали пронёс через годы — «Ваня, как хорошо, что ты приехал!» Выпили по-второй, теперь уже с Лерой и тостом — «За встречу». Потом Чалый сделал серьёзное лицо, налил по третьей и сказал, что надо выпить за Шило, который не дожил до такой радостной встречи. Из комментариев Быковской Иван Фёдорович понял, что старший Шиляев умер из-за сердца три года назад. Задача сама собой упростилась ровно на пятьдесят процентов.
Известие о безвременной кончине Шила стало не единственным откровением. Как выяснилось, оба одноклассника были в курсе жизненных достижений Коваленко — Москва, бизнес, женитьба, дочь. Мир тесен, и мамина подружка Вера оказалась тёткой Чалого. Век живи, век удивляйся.
Выпили две бутылки, после чего отправились к кинотеатру «Жовтень», где в кафе встретились с Саней Васильченко и Севой Домановым, которые тоже учились в классе «А». Дальнейшее развитие событий спрессовалось, Иван Фёдорович начал говорить и поднимал тосты, Бычка опять плакала по Шилу и завучу Леониду Фёдоровичу, который умер на прошлые майские, подавившись куском шашлыка. К разговору присоединились ещё какие-то смутно знакомые личности, среди которых Коваль опознал только Чечендаева.
Потом кафе закрылось и пошли на школьный двор. Была глубокая ночь, и Чалому кто-то из окружающих вынес из дому гитару. Пели «Гоп-стоп» и «Марусю Климову», громко смеялись и снова пили, теперь уже водку. А потом Чалый отодвинул гитару, которая, дзвенькнув, упала на асфальт, и обнял Ивана Фёдоровича. «Ваня, на два слова», — сказал он. Отошли под турники.
— Я, блядь, вспомнил ту хуйню тогда.
Иван Фёдорович попытался держаться прямо и неумело сыграл этюд «непомнящего»:
— Ты про шо?
— Да когда отпиздили тебя под дискотекой. Я извиниться хочу за ту хуйню. Малые были, дурные. Не понимали, какой ты человек. Ты ж шо по физике, шо по химии лучший был. Как Ленин, блядь.
Темнота, дай ей бог здоровья, скрывала лицо потерпевшего, и, икнув, он сквозь сжавшееся горло сказал:
— Да забудь, Серёга, мало ли чего было.
— Ваня, Ваня, пиздец. Слушай, а чего я тебя по имени, как твоего пахана звали?
— Фёдор.
— Ваня, — начал Чалый и закачался ещё сильнее. — Я тебя так люблю, так люблю, Ваня, Иван ты Фёдорович, — потом закашлялся и добавил, — бля, как Крузенштерн в мультике прямо...
Чалый снова поцеловал его крепко, по-цыгански, в губы и потащил в круг. Опять пели старые песни, потом к школьному двору подъехала «десятка», из которой громко пел Юра Шатунов. Чистая метафизика, ничего нового.
Чечендаев и Чалый, шатаясь, отошли к машине и после краткого разговора, который Ваня не расслышал, потому что гитару подхватил Сева и запел «Таганку», фрайера по-быстрому рассосались между хрущёвок...
IX
Иван Фёдорович стоял посреди перекрестка у базарчика. Его шатало из стороны в сторону, но внутри было светло и легко. Начинался новый день, в котором не было Пипетки, он умер сегодня ночью. Зато наконец-то родился Крузенштерн, человек и пароход. И целый мир плавно покачивался под палубой на своих спиралях и орбитах.
Говорят, что в городе Базеле, на швейцарской границе, считается мотовством, если человек не живет на проценты с процентов.
Эрих Мария Ремарк. Жизнь взаймы, 1959
До 22.02
Толян гонял коляски в Борисполе. Обычно люди называли их багажными тележками, но сами пацаны проходили в аэропорту как колясочники и называли своё орудие труда колясками. Работёнка простая — собрать коляски, разбросанные по стоянкам, сделать паровозик и пригнать их на базу.
В принципе, это что-то типа грузчика в магазине, но только в очень блатном магазине. При совке были «Берёзки», так вот, если там были грузчики, они могли сравниться по престижу с колясочником в Борисполе. А товаровед из «Берёзки», наверное, мог сравниться с грузчиком из Борисполя. Всё наоборот, короче — те, кто грузил багаж, в этом мире ездили на собственных машинах и курили импортные сигареты с фильтром. Причем не просто импортные, а импортные-импортные, без пагубного участия родной табачки, которая могла под конец квартала испортить всё, как это не назови, хоть «космосом», хоть «мальбором».
