Он вздохнул, потом поднял глаза к небу и попросил:
– Господи! Я знаю, что ты мне поможешь, но, пожалуйста, не откладывай!
– За что же тебя обижают другие нищие? – спросил незнакомец.
– Э! – Шимон махнул рукой и снова принялся за еду.
– Когда-нибудь в другой раз расскажешь, – улыбнулся человек, закутанный в платок, и поднялся. – Прощай, мудрец, надеюсь, нам ещё доведётся встретиться и поговорить.
Он направился к Храму. Шимон ещё некоторое время смотрел ему вслед. Вдруг он заметил, что человек забыл свою флягу и окликнул его. Но тот не услышал.
Король Шломо вошёл в Храмовый сад и остановился. Вокруг никого не было. Каждая травинка, каждый листик, будто в микву, окунались в солнечный свет. Они смотрели в небо и пили пронизанный тёплом утренних лучей воздух. От предощущения чуда Шломо не мог справиться с дрожью во всём теле.
Вдруг веки его будто огнем обожгло, он зажмурился и тут же услышал нарастающий гул, от которого затряслись медные чаши, расплёскивая священную воду. Шломо тут же вспомнил, что в Учение говорится о «голосе Господа, идущего по саду среди веянья дня».
Так вот каков он, Его голос!
Опять от крика «Рассвет! Рассвет!» пробудились обитатели Храма. Они поднимались с подстилок, приводили себя в порядок и готовились к будней службе. Все священнослужители Эрец-Исраэль были разделены на двадцать четыре «череды», и каждый месяц две череды приходили в Ерушалаим проводить службу в Храме. А на праздники все двадцать четыре череды сходились и вместе несли храмовую службу.
За порядком в Храме следил старший по возрасту коэн. День начинался с того, что священнослужители в его присутствии бросали жребий. Работ, распределявшихся по жребию, было три вида: уборка пепла, принесение ежедневной жертвы всесожжения и воскурение ароматических трав на Золотом жертвеннике. Считалось, что те, кто выполняют эти работы, особенно угодны Богу. Коэны усаживались в круг, и каждый поднимал палец: людей считать у иврим запрещено, а пальцы – нет.
Сели, договорились, с кого начнут счёт.
– Вон кто-то идёт в нашу сторону! – заметил один из коэнов.
– Да это же Михаэль, – отозвался другой и шёпотом добавил: – Самый глупый человек во всём Ерушалаиме.
– Мы же его не в Школу Мудрости приглашаем, – сказал третий коэн и крикнул: – Михаэль, окажи услугу, назови нам какое-нибудь число.
– Двадцать три, – сказал Михаэль и пошёл дальше.
– Двадцать три, двадцать три, – бормотал старший коэн, входя в круг и начиная считать пальцы.
Коэны знали: тот, на ком закончится счёт, получит сегодня желаемую работу.
Ежедневные службы в Храме шли своим чередом, ерушалаимцы начали привыкать к молитвам. Шломо запомнил первую ночь новогоднего праздника – «Ночь коронации». Возвышенный и пылающий напев молитвы не сопровождался музыкой. Король раскачивался и пел вместе со всеми. Для тех, кто тогда находился в Храме, это была первая в их жизни молитва, первый разговор с Богом, и от новизны переживание было особенно волнующим.
Осенью, вскоре после праздника Суккот, Шломо оказался в горах, окружающих Ерушалаим. За день до этого пролился первый дождь и умастил замученную зноем природу. Смягчились грубые трещины земли, посветлели отмытые от пыли камни; птицы, растения, букашки – всё ожило, запело, задвигалось, зазеленело и разложило под небом сбережённую от летнего солнца красоту.
Раньше всех очнулись от зимнего сна цветы со странным названием «дождинки». Среди скал на лесных полянах приподняли они над землёй белый ковёр, под которым виднелся ещё один, серебристо-зелёный из похожих на сердечки листьев.
Шломо остановился, не смея ступить на цветы, и тут он заметил девочку, собиравшую дождинки в большую корзинку, сплетённую из прутьев.
Остановилась и девочка, с удивлением глядя на появившегося из-за скалы незнакомца.
Шломо улыбнулся ей и помахал рукой.
– Ты собираешь цветы? – спросил он. – И корни?
Девочка кивнула.
– А ты? – спросила она.
– Я собираю мудрость.
– Что же ты будешь делать с мудростью, когда наберёшь её много?
– Не знаю, – развёл руками Шломо. – Может, тогда я стану счастливым. А что будешь делать с цветами?
– Лекарства. К нам приходят больные люди, и отец продаёт им порошки и мази.
– От чего же помогают дождинки?
– Они выгоняют из тела отраву. Нужно выжать из цветка сок, влить в воду, в которую с вечера добавили немного мёда, выпить, а потом лечь и накрыться большой шкурой. Тогда всё тело покроется потом, а моча станет тёмная. Утром человек поднимется ещё слабым, но уже здоровым.
– А корни?
– Корни, – девочка достала из корзинки один, перепачканный землёй и приплюснутый, – очищают кожу и сводят веснушки. Ещё мы запасаем их на зиму, чтобы лечить трещинки от холода на руках и на ногах.
– Ты столько знаешь! – удивился Шломо. – Совсем как лекарь. А если бы дождинки не лечили, ты бы всё равно их собирала? Ну, просто за красоту?
Девочка задумалась.
– Нет, – сказала она. – Зачем мне их столько? Да и жалко рвать так просто. Бог украсил землю, чтобы… Нет, я не знаю зачем.
– Ладно, – сказал Шломо, пожалев смутившуюся девочку. – Мне пора. Да пребудет Бог с тобой и с твоей семьёй!
Ему так хотелось сказать: «Передай отцу привет». Но от кого? «Эти люди, может, никогда не бывали в Ерушалаиме и не видели короля. Да и видели бы, не узнали», – подумал Шломо, поглядев на свои босые ноги.
Он махнул девочке рукой, пошёл и вскоре скрылся за скалой.
Писец Офер бен-Шиши, столкнувшись с королём Шломо в дверях Дома леса ливанского, от удивления разинул рот, но не посмел ни о чём спросить.
– Хочешь знать, где я был? – рассмеялся король.
– Ты же слышал, люди говорят, что у меня тысяча жён. Вот у них я и был сегодня ночью.
Король Шломо пребывал в дурном настроении безо всякой причины. Он отправился в королевскую молельню в Доме леса ливанского, куда уже собралось десятка два домочадцев и слуг. Там вместе со всеми Шломо произнёс утреннюю молитву, воспевавшую Властелина мира:
«И после того как всё исчезнет,
Он один, грозный, будет царствовать.
Он был. Он есть.
И Он будет в великолепии своём…»
Позавтракав, король Шломо вернулся в зал Престола, где его уже ожидали командующий Бная бен-Иояда, первосвященник Цадок и советники. Вместе с ними король выслушал новости.
Первым докладывал начальник городской стражи. Ночью его люди поймали трёх злоумышленников. Те хотели бросить огонь в оставленный цорянами запас кедровых досок. Пламя могло перекинуться на стену Храма.
Сбежалось много народу, и злоумышленников убили бы на месте, если бы дело не происходило на Храмовой горе, где разрешалось проливать кровь только жертвенных животных.
– Мы передали негодяев в суд, пусть там с ними разберутся, – закончил начальник стражи.
– Они пытались спрятаться, убежать? – спросил король Шломо.
– Нет. Стояли с факелами, в глазах ненависть, кричат: «Мы всё равно сожжём этот языческий дом!» Так они называют Храм из-за того, что его строили цоряне.
– Думаю, я знаю, кто они, – сказал король Шломо. Видно было, как опечалило его ночное происшествие.
– Все знают, – вздохнул начальник стражи.
– Конечно. Это – ученики пророка Ахии, – вмешался командующий Бная бен-Иояда. – Я уже несколько раз предупреждал его, чтобы сидел у себя в Шило и ни он, ни его люди не показывались в Ерушалаиме. Но Ахию опять видели на Масличной горе. Он не успокоится, пока будет стоять Храм.
– Ты приказал бы… – начал начальник стражи.
– Ты можешь идти, – перебил его король Шломо.
Теперь он знал, что у Храма есть смертельные враги среди иврим.
Выходивший из зала начальник городской стражи столкнулся в дверях с запыхавшимся вестовым. По цепочке пограничных крепостей передали, что фараон решил выдать свою дочь Витию за короля иврим. Египетский караван – принцесса, её слуги и приближённые вместе с отрядом охраны – уже движется по Морскому тракту и через несколько дней прибудет в Ерушалаим. До их прибытия король Шломо может полюбоваться изображением Витии.
Волнуясь, Шломо развернул оранжевые полоски мягкой коры и увидел маленькую дощечку, а на ней – женское лицо. Короля окружили приближённые. Это было первое изображение человеческого лица, которое увидели иврим, и никто из них не сомневался, что фараон прислал королю свою живую дочь, втиснутую колдунами в деревянную дощечку. У принцессы был большой приоткрытый рот и верхняя губа смещена относительно нижней, но это замечалось не сразу, потому что она улыбалась. Ямочка на подбородке добавляла Бигии миловидности, весёлые карие глаза излучали лукавость. Наверное, она только что отбросила со щёк длинные светлые волосы, отчего открылся высокий, незагорелый лоб, острые скулы и широкий подбородок. Шломо почудилось, что сейчас эта девушка продолжит движение, на котором её прервали колдуны. Он зажмурился и задержал дыхание, испугавшись, что лицо фараоновой дочери сейчас вспорхнёт и улетит обратно в Египет.
