Большая комната с накрытым столом и двумя картинами Каминского на стенах: одна — совершенно абстрактная, другая — туманный городской пейзаж. Вокруг стола и у окна стояли люди с бокалами в руках. Когда я вошел, все замолчали.
— Привет! — воскликнул я. — Я Себастьян Цёльнер. Лед тут же был сломан; я почувствовал, как мое появление сразу разрядило обстановку. Я протягивал руку всем по очереди. Среди гостей было двое пожилых господ, один явно представитель деревенского бомонда, другой банкир из столицы. Каминский что-то бормотал себе под нос; Мириам растерянно посмотрела на меня и хотела было что-то сказать, но потом передумала. Почтенная английская супружеская чета представилась как мистер и миссис Клюр, соседи господина Каминского.
— Are you the writer?[2] — спросил я.
— I guess so[3], — ответил он.
И конечно, Богович, владелец галереи, с которым я встречался всего дней десять назад. Он подал мне руку и стал задумчиво меня разглядывать.
— I understand that your very book will appear soon, — сказал я Клюру. — What’s the title?[4] Он покосился на жену.
— «The Forger’s Fear»[5].
— A brilliant one! — воскликнул я и хлопнул его по плечу. — Send it to me, I’ll review it![6]
Я улыбнулся Боговичу, который почему-то притворился, будто меня не узнает; потом я повернулся к столу, на который удивленная экономка выкладывала еще один прибор.
— А бокал мне тоже дадут?
Мириам тихо сказала что-то Боговичу, он нахмурился, она покачала головой. Мы сели за стол. На первое подали совершенно безвкусный суп из яблок и огурцов.
— Анна великолепно разбирается в тонкостях моей диеты! — заявил Каминский.
Я стал рассказывать о своем путешествии, о наглом проводнике, которого я так отделал сегодня утром, о железнодорожном служащем, этом недотепе, о на удивление переменчивой погоде.
— Дождь то льет, то перестает, — сказал Богович, — так всегда бывает.
— As if in training[7], — резюмировал Клюр.
Потом я рассказал о хозяйке пансиона, и вправду не знавшей, кто такой Каминский. Подумать только! Я стукнул кулаком по столу, зазвенели бокалы, мой живой темперамент действовал на всех заразительно. Богович раскачивался на стуле, банкир вполголоса говорил с Мириам, я повысил голос, он замолчал. Анна подала горошек и пирог из кукурузной муки, такой черствый, что его едва можно было проглотить, видимо, главное блюдо. К нему полагалось скверное белое вино. Не припомню такого гадкого ужина.
— Robert, — попросил Каминский, — tell us about your novel[8].
— I wouldn’t dare call it a novel, it’s a modest thriller for unspoilt souls. A man happens to find out, by mere chance, that a woman who left him a long time ago…[9]
Я стал рассказывать о своем трудном восхождении. Передразнил тракториста и скорчил рожу — вот какой он был и вот как дергался в такт работе мотора. Моя маленькая пантомима вызвала всеобщее веселье. Я изобразил, как наконец добрался наверх, как ужаснулся, обнаружив улицу, как обследовал почтовые ящики.
— Только представьте себе! Гюнцель! Что за фамилия!
— А что такого? — спросил банкир.
— Ну послушайте, разве можно жить с такой фамилией!
Я описал, как Анна открыла мне дверь. В этот момент она внесла сладкое; конечно, я испугался, но интуиция подсказала мне, что было бы большой ошибкой просто замолчать. Я выпучил глаза, передразнивая Анну, и показал, как она захлопнула дверь перед моим носом. Я точно знал, что жертва всегда узнает себя последней. И в самом деле: она так швырнула поднос на стол, что зазвенела посуда, и вышла. Богович не отрываясь глядел в окно, банкир закрыл глаза, Клюр потирал лицо. В тишине раздавалось громкое чавканье Каминского.
За десертом, приторным шоколадным кремом, я рассказал о репортаже, в котором написал о смерти столь эффектно ушедшего из жизни художника Вернике.
— Вы ведь знаете Вернике?
Как ни странно, никто о нем не слышал. Я изобразил момент, когда вдова запустила в меня тарелкой, ни с того ни с сего, у себя в гостиной, она попала мне в плечо, в общем-то больно было.
— Жены, — объявил я, — это вообще кошмар любого биографа, и новая работа доставляет мне радость в том числе из-за отсутствия… Но вы же меня понимаете!
Каминский подал знак, все как по команде встали. Мы вышли на террасу. Солнце опускалось за горизонт, пурпурные склоны гор выделялись на фоне неба. «Amazing!»[10] — воскликнула миссис Клюр, муж нежно погладил ее по плечу. Я допил вино и осмотрелся в поисках того, кто налил бы мне еще. Я ощущал приятную усталость. Пора было уходить и еще раз прослушать кассеты с интервью, записанными за две последние недели. Но уходить не хотелось. Может быть, они все-таки предложат мне переночевать здесь, в горах. Я придвинулся к Мириам и глубоко вдохнул.
— «Шанель»?
— Простите, что вы сказали?
— У вас духи — «Шанель»?
— Духи? Нет. — Она покачала головой и отодвинулась. — Нет!
— Вам лучше отправиться в путь, пока не стемнело, — посоветовал Богович.
— Еще успею.
— Иначе не найдете дороги обратно.
— А вам что, случалось здесь заблудиться?
Богович ухмыльнулся.
— Я никогда не хожу пешком.
— Фонарей на улице нет, — добавил банкир.
— Кто-нибудь может подбросить меня на машине, — предложил я.
На секунду все замолчали.
— Фонарей на улице нет, — повторил банкир.
— Он прав, — хрипло прокаркал Каминский, — вам пора спускаться.
Я стиснул бокал в руке и по очереди обвел всех глазами. Красный свет заходящего солнца переливался между их темными силуэтами. Я откашлялся, вот сейчас, сейчас кто-нибудь попросит меня остаться. Еще раз откашлялся.
— Тогда… я пойду.
— Прямо по улице, — посоветовала Мириам, — пройдете километр, потом будет указатель, там свернете налево, и через двадцать минут вы на месте.
Я бросил на нее взбешенный взгляд, поставил бокал на пол, застегнул пиджак и вышел. Пройдя несколько шагов, я услышал за своей спиной взрыв хохота. Прислушался, но не сумел ничего разобрать; ветер доносил только обрывки разговора. Было холодно. Я зашагал быстрее. Хорошо, что ушел из этого дома. Мерзкие подхалимы, как они набиваются ему в друзья, даже противно! Жалко старика.
Стемнело действительно очень быстро. Приходилось прищуриваться, чтобы различить дорогу; я почувствовал, что под ногами у меня трава, остановился, осторожно нащупывая дорогу, вернулся на асфальт. В долине уже виднелись светящиеся точки фонарей. Вот и указатель, в темноте его уже не прочитать; вот тропа, по которой мне предстоит спуститься.
Я поскользнулся и растянулся во весь рост. В бешенстве я схватил камень и запустил его во тьму долины. Потирая подбородок, представлял себе, как он упадет и увлечет за собой другие, пока наконец лавина не погребет под собой ничего не подозревающего прохожего. Эта мысль мне понравилась, и я швырнул еще один. Мне показалось, что я сошел с тропы, из-под ног посыпалась галька, я чуть было опять не упал. Меня пробирал холод. Я нагнулся, ощупал землю под ногами, понял, что стою на утоптанной тропе. Может быть, просто сесть и дождаться наступления утра? Наверное, замерзну, да и от скуки буду умирать, но все-таки не сорвусь в пропасть.
Нет, об этом и речи быть не может! Не разбирая дороги, как слепой, я осторожно, хватаясь за кусты, крошечными шажками двинулся дальше, неуверенно переставляя ноги. Я уже подумывал позвать на помощь, и тут из темноты показались очертания какой-то стены и плоской черепичной крыши. А потом я различил окна, сквозь задернутые занавеси пробивался свет, и я вышел на улицу с зажженными фонарями. Завернул за угол и оказался на деревенской площади. Двое в кожаных куртках с любопытством смотрели на меня, на балконе отеля женщина в бигуди прижимала к себе поскуливающего пуделя.
Я распахнул дверь пансиона «Чудный вид» и осмотрелся в поисках хозяйки, но она куда-то запропастилась, за стойкой регистрации никого не было. Забрал ключ и поднялся по лестнице в номер. У кровати стоял мой чемодан, на стенах висели картины, изображавшие коров, эдельвейс, крестьянина с пушистой белоснежной бородой. Упав на склоне, я испачкал штаны, а других с собой не взял, но ничего, как-нибудь отчищу. Мне срочно нужна была горячая ванна.
Пока набиралась вода, я вынул из чемодана диктофон, кассеты с интервью и альбом «Мануэль Каминский{5}, жизнь и творчество». Потом достал мобильный телефон и прослушал сообщения: Эльке просила меня срочно перезвонить. Редактор отдела культурных новостей в «Вечерних известиях» хотел как можно скорее получить разгромную рецензию на Баринга. Потом еще одно сообщение от Эльке: «Себастьян, это важно!» И в третий раз: «Басти, пожалуйста!» Я задумчиво кивнул и отключил телефон.
В ванной я некоторое время с чувством смутного недовольства рассматривал собственную наготу. Положил альбом возле ванны. У тихо лопающихся пузырьков пены был приятный сладковатый запах. Я медленно скользнул в воду, на мгновение у меня дух захватило от жара; мне показалось, будто меня медленно несет по бесконечному, неподвижному морю. Потом я потянулся за книгой.
