– Да-да, милая девушка…
– Настя…
– …Милая девушка Настя, вы правы. Отлично сказано! Красиво. Но позвольте вам заметить…
– Что вы ещё так молоды? – горько усмехается Настя.
– И это тоже, но не это главное. В то, что вы молоды, вы всё равно не поверите. Я сам отлично знаю, что в двадцать…
– Три…
– …Что в двадцать три жизнь уже прожита. Главное всё-таки вот что – нас действительно не так уж много, отличных, в отличие от неотличимых, но вот на этом участке пляжа, куда вход категорически запрещён, как сурово гласит эта огромная надпись зелёной палубной краской на пирсе, в пять безлюдных утра нас тут с вами двое, и это…
– Вселяет надежду?
– Не угадали, Настенька, – лукаво прищуривается случайный крепкий старый дед в плавках, и из уголков его глаз рассыпаются яркие лучики маленьких, таких ярких на тёмном печёном лице голубых солнц. От старого деда в плавках пахнет корицей, яблочным румяным пирогом из печи и ещё немного – вкусной воблой, высушенной в тени винограда. – Надежды не существует.
– Боже, как печально! – вздыхает Настя и садится на песок.
Старый дед в плавках присаживается рядом.
– Вовсе нет, барышня. Никакой печали в этом нет. Потому что есть сроки.
– Любые сроки когда-то истекают. Любые отличия стираются. Любые страсти проходят. Любые дуры умнеют. Любой импрессионист должен уметь рисовать кувшин с яблоками, – говорит старику в плавках Настя.
– Ну, вы просто царь Соломон, дорогая моя Настенька, – смеётся старый лучистый дед.
– Наверное, я отнимаю у вас время? – опоминается Настя. – Вы простите, я пойду. – Она поднимается с песка.
– Ну, что вы! Вы не можете отнять у меня время – у меня его уже бесконечно много. – Старый дед в плавках тут же пружинисто встаёт вслед за Настей.
– Я когда-то была знакома с одной девочкой, которая хотела, чтобы у неё всегда было бесконечно много времени. Когда она была подростком, то даже написала что-то вроде: «Боже, как много меня разлилось в безвремении. Или время, как точка, во мне собралось Откровением?» – хотя была атеисткой, как и пристало любой добропорядочной комсомолке. Ей всё казалось, что вот-вот, ещё чуть-чуть – и секрет бесконечности будет ею раскрыт, пойман за вечно ускользающий, как тело угря, хвостик. А потом девочка выросла в женщину, и теперь ей надо замуж, потому что всё конечно, те, кого любишь, не бессмертны. Время неумолимо уходит. Любить тысячу раз, как Соломон всех подряд – получается, а любить только один, как Соломон Суламифь – никак, такая вот песнь песней. К тому же Суламифь плохо закончила, как известно. В гробу, прямо скажем, закончила. Причём гораздо раньше положенного времени. Так что человек, получивший классическое образование, просто обязан никого не любить насмерть. Сказки со счастливым концом – это хорошо, но несчастные концы – реальнее. И замуж надо не столько за большое и светлое чувство, сколько за приличного, разумного мужчину, с которым будет построен дом – полная чаша телевизоров, видеомагнитофонов, кухонных комбайнов и стиральных машин с моющими пылесосами, посажено какое-нибудь тощее дерево порядка ради, а не удовольствия для, и выращен сын, хороший послушный мальчик, отличник-физкультурник. Чтобы всё, как у людей. У простых смертных хороших реальных людей, а не каких-то чокнутых психопаток, которые всю жизнь чувствуют ерунду, думают ерунду, пишут ерунду и говорят о ерунде с незнакомцами, – улыбается Настя.
– О, простите! Я не представился! Владимир Георгиевич Каравайцев, бывший заслуженный тренер СССР по плаванию, ныне вольноопределяющийся пенсионер. Прошу любить и жаловать!
– Анастасия Николаевна Кузнецова, бывшая студентка, ныне врач-интерн акушер-гинеколог, то есть человек без особого определённого рода занятий и вида работ. Недавно понявшая, что просить любить бессмысленно, потому никого особо жаловать меня тоже не прошу.
Настя и старый дед в плавках улыбаются, глядя друг другу в глаза, и церемонно жмут друг другу руки.
– Теперь мы знакомцы, и вы можете безо всяких стеснений говорить мне свою прекрасную ерунду. Для чего же ещё существуют знакомцы? – Старый дед в плавках приглашает Настю вновь присесть на песок поближе к линии прибоя.
– Ну раз так, то ладно, – соглашается Настя. – Вот скажите, Владимир Георгиевич… Давайте будем считать, что я встретила оракула. Вот случайно в пять утра на пляже в Аркадии, в зоне, куда категорически запрещено заходить, потому что там водятся оракулы, я шла-шла, зашла туда, потому что совсем не сложно подняться на пирс, немного пройти по нему и спрыгнуть с другой стороны в запрещённую, отгороженную сухопутным забором зону, и встретила оракула. И спросила его: «Владимир Георгиевич, выходить мне замуж за хорошего парня или не выходить? Потому что вокруг меня так много нехороших парней, и ещё больше мужчин куда похуже, и что делать бедной Насте Кузнецовой?» Отвечайте. Как скажете, так и сделаю.
Старый дед в плавках Владимир Георгиевич делает очень серьёзное, соответствующее моменту лицо, с минуту торжественно пучит яркие глаза, надувает загорелые морщинистые щёки и говорит Насте:
– Анастасия Николаевна Кузнецова! Любой путь – лишь один из миллиона возможных путей. Поэтому воин всегда должен помнить, что путь – это только путь; если он чувствует, что это ему не по душе, он должен оставить его любой ценой. Любой путь – это всего лишь путь, и ничто не помешает воину оставить его, если сделать это велит ему его сердце. На любой путь нужно смотреть прямо и без колебаний. Любой воин должен без колебаний выходить замуж! Или – не выходить замуж! Потому что это всё равно для воина. Ничто не должно помешать воину выходить замуж и разводиться с мужем без колебаний, ведь настоящий воин помнит, что любое замужество или развод – это всего лишь замужество или развод!
Старик в плавках делает гротескно-значительные глаза. Настя не выдерживает и прыскает.
– Грех смеяться над убогими, особенно над Кастанедой! – притворно строго замечает ей старик в плавках. – Дон Хуан не виноват, что у паренька оказалось очень тяжёлое перо. Не смеёмся же мы над Иоанном Богословом лишь потому, что он так нечитабельно перевёл с божественного на людской, что у всех мозги закипели! Так вот… О чем я? Простите, мне уже три раза по двадцать три с хвостиком, три жизни прожиты, и сейчас у меня как раз детское беспамятство, более известное человечеству как «старческий склероз»… Ах, да! Я же оракул! – потряс старый дед в плавках воображаемым посохом, или что там у оракулов. – Анастасия! Парой минут ранее я уже сказал вам, что если в запрещённом месте в неположенное время оказываются двое, то миф о половинках верен!.. О, нет! Не пугайтесь! – Он насмешливо отмахивается, заметив Настины округлившиеся глаза. – Я всего лишь старый оракул в плавках, а не половинка, и не буду предлагать вам воссоединиться. Наша встреча – лишь рабочий чертёж. Эскиз гармонии, пробный заплыв на неосвоенную дистанцию вольным стилем, если вам, Настя, угодно. – Так вот! – Он снова становится нарочито-театрально серьёзен. – И вопрос встречи половинок – это не вопрос надежды. И не вопрос замужества. Гармония – это вопрос непоколебимости должных сроков. Выходит ли воин замуж – он встречает свою половинку, когда положено. И воин разводится. Не выходит воин замуж – он встречает свою половинку – и выходит замуж в своё время. И наоборот! Железный посох, стоптанные сапоги, рубище из крапивы, тёмный лес и не оглядываться назад, горячий пот, текущий по тебе под холодной водой – вот путь воина, по которому надо всего лишь тупо, упорно шагать. Или плыть. И ничто на пути не может помешать ему выйти замуж или развестись, – торжественно завершил он. – Ну, как? Я был достаточно загадочен и непонятен?
– О да! – весело смеётся Настя. – Как и положено каждому уважающему себя оракулу. Если бы вы начали мне говорить о серьёзности шага, о последствиях и о том, что надо сто раз подумать, я бы разочаровалась во всех оракулах сразу. Потому что все это говорят – родители, родственники, подруги и даже случайные прохожие.
– Ещё они любят говорить о том, что вдруг будут дети, не правда ли? – насмешливо склоняет голову набок старый «оракул» в плавках. – И что с ними делать, в случае «если».
– Вот-вот! – согласно кивает Настя. – Как будто дети бывают вдруг, и вообще дети – это такое ярмо, клеймо, тяжкий груз, и с ними всё время надо что-то делать. Или ради них. Например, нести тяжкий камень совместного существования, ненавидя друг друга.
– Сизифовы дети, – печально вздыхает дед о чём-то своём.
– Ага. – Настя же, напротив, почему-то хохочет, аж заливается. – Катить вверх этих вдруг случившихся детей. Только отвернулся, а вдруг случившийся ребёнок уже внизу, и надо снова спускаться и – опять двадцать пять за рыбу деньги! – катить его на вершину. Будто у него нет ножек и ручек, и он сам не в состоянии рано или поздно вскарабкаться на вершину за печеньем.
