ЛЕТО
С удивлением и беспокойством заметил Деон, как дышит отец, когда они поднимались по лестнице: он едва одолел последний пролет. Ноздри у него при каждом вдохе широко раздувались. Деону вспомнился пациент с пневмонией. К тому же он был весь в испарине, бусинки пота покрывали лоб под полями его черной шляпы. А ведь день выдался не такой уж жаркий.
Ничего не поделаешь, стареет, подумал, успокаивая себя, Деон. Шестьдесят ему? Нет, шестьдесят один. Не так уж много, хотя и не мало, конечно. Странно, он вообще редко задумывался над возрастом отца, над тем, что он меняется. А ведь годы берут свое, увидел теперь Деон и поймал себя на том, что смотрит на отца взглядом стороннего наблюдателя. Лицо его, всегда решительное и строгое, с глубоко посаженными глазами (отец непомерно гордился своим зрением: на охоте он, бывало, первым видел газель и мог с одного взгляда определить из далекой дали, в кого метил — в самца или в самку), теперь осунулось, резче обозначились скулы, а нос, крупный, крючковатый, выдавался подобно клюву хищной птицы.
Деон смотрел и думал: он всегда присутствовал в моей жизни, был, и все; некая фигура, имеющая определенное название «отец». А сейчас смотрю я на него вроде бы со стороны и должен признать, что совсем его не знаю, словно темный дом с закрытыми ставнями, о котором только имеешь представление, — разве что удалось разок-другой мельком увидеть затененную внутренность некоторых комнат.
Иоган ван дер Риет споткнулся и чуть не упал у массивных колонн, венчавших лестницу. Деон бросился было поддержать его, но отец отвел его руку и насупился сердито и раздраженно. Бот, шедший с другой стороны, заметил и этот жест, и недовольный взгляд отца и улыбнулся Деону, чуть пожав плечами и как бы говоря, что таков уж он есть, отец, ничего другого от него и ждать не приходится, а Деону следовало бы получше знать его и не соваться со своей помощью — даже в такой день.
До входа в парадный зал они поднимались молча.
Здесь уже собралась целая толпа; самые нетерпеливые начали входить, но многие еще стояли группами на лестнице или возле колонн: выпускники, явно стеснявшиеся своих мантий; родственники, не скрывавшие гордости; преподаватели университета, утомленные и безразличные, жаждавшие лишь одного — чтоб скорей все это кончилось.
— Войдем или ты хочешь подождать здесь? — спросил Деон и посмотрел на часы. — Еще двадцать минут до начала.
— Давай чуточку обождем, — сказал отец. Он оттянул пальцем воротник рубашки, затем снял шляпу и неторопливо вытер платком лицо. Заметил на себе взгляд Деона и прибавил чуть ли не извиняющимся тоном: — Ну и жарища в этом вашем Кейптауне. Пожарче будет, чем у нас в вельде.
— Да, сегодня очень влажно, — вежливо поддакнул Деон, не смущаясь тем, что кривит душой.
Бот разглядывал девушек в платьях, которые по моде облегали фигуру, и вдруг фыркнул:
— Нет, вы только поглядите, кто пожаловал! Флип и старая Миета.
Филипп Дэвидс неторопливо поднимался по ступеням лестницы. Пожилая цветная женщина, шедшая под руку с ним, очень волновалась и явно была не в своей тарелке, словно никак не могла поверить, что имеет право быть здесь.
— Вы только поглядите, как она вырядилась, — насмешливо продолжал Бот. — Дикарка да и только.
Нарядилась мать Филиппа в самом деле не к месту: широкая юбка колоколом, какие были в моде лет пять-шесть назад на танцевальных верандах, и летняя широкополая шляпа еще большей давности. Среди маленьких шапочек, которые были надеты на других женщинах, она выглядела действительно комично.
И многие на нее уставились. Деон видел вокруг улыбки, за снисходительностью которых скрывалась высокомерная жалость.
Его разобрала злость. Он стоял и смотрел сверху на поднимавшегося по лестнице Филиппа, а тот неторопливо шел по ступеням об руку с этой перепуганной, причудливо вырядившейся старой женщиной. Ублюдок, осел упрямый, ругал он его. Неужели не мог подсказать ей? Неужели не мог проследить, чтоб она оделась как следует, а не выставляла себя на посмешище?
— Она имеет полное право быть здесь, — сердито бросил он брату.
Бот, не веря ушам своим, взглянул на него и покраснел. И открыл было рот, хотел что-то сказать, но не произнес ни звука.
Филипп с матерью прошли больше половины пути, когда она вдруг, почти на том же месте, что Иоган ван дер Риет, оступилась. Филипп поддержал ее, остановился и тут впервые поднял глаза, словно хотел смерить взглядом, сколько им еще оставалось пройти.
У него было необычное выражение лица. Пристыженное, растерянное и вместе с тем вызывающее. Точно он говорил собравшимся здесь надменным белым: «Подите к черту! Все вместе и каждый в отдельности. Убирайтесь ко всем чертям!»
Деон все понял.
И платье это, и шляпа — обноски; цветастое, пышное бальное платье, которое какая-то женщина носила когда-то и выбросила за ненадобностью, да и шляпу тоже — она только занимает место в гардеробе; так почему бы не отдать все это служанке — они так падки до бантов, оборочек, цветов из атласа и тому подобного, не так ли?..
Обноски. Но это лучшая ее одежда, а Филипп слишком горд, чтобы признать, что это не так.
Деон шагнул к ним, еще сам до конца не осознав, что он делает. Он видел насупившиеся брови отца и застывший взгляд брата, но он уже шел вниз по ступеням — туда, где остановились Филипп с матерью. Филипп без улыбки наблюдал за ним — стоял серьезный, словно собирался задать какой-то очень важный вопрос.
Они не разговаривали с того дня в студенческом кафетерии, с их размолвки, избегали друг друга, даже когда оказывались в одной аудитории. Порой их взгляды встречались, и всякий раз кто-то из них отводил глаза.
Сейчас они стояли лицом к лицу. У Филиппа чуть вздернулись брови, в глазах застыл вопрос. Деон был спокоен и уверен.
Он протянул руку.
— Доброе утро, Филипп, — сказал он. И обращаясь к растерявшейся женщине: — Доброе утро, миссис Дэвидс.
Она застенчиво пробормотала в ответ что-то невнятное, не смея поднять на него глаза. Он стал рядом с ней и вежливо взял ее под локоть. Рука была худая, тонкая. И дрожала.
— Позвольте я вам помогу, — сказал он. И они втроем — Филипп, Деон и мать Филиппа — двинулись ко входу в зал. Деон смотрел на лица стоявших вокруг людей. На этих самодовольных лицах больше не было улыбок.
Бот глядел на него не мигая, даже рот от удивления раскрыл. Отец смотрел в сторону, на далекие горы на горизонте.
Повисите в петле, подумал Деон без всякого сожаления. Повисите еще немного в петле.
Поравнявшись с отцом, он остановился, заставив остановиться Филиппа и его мать.
— Отец, — сказал он. — Ты помнишь миссис Дэвидс? А Филиппа?
Отец продолжал смотреть на далекие сине-стальные горы.
— Хозяин! — тихо, почти умоляюще проговорила цветная женщина.
Иоган ван дер Риет не удостоил ее ни ответом, ни взглядом. Он только чопорно кивнул, но глаза его — и после того, как Филипп с матерью отошли, — были все так же прикованы к горам.
— На кой черт тебе понадобилось все это? — прошипел Бот вне себя от ярости.
— Я тебе сказал, — отвечал Деон. — У нее больше права быть здесь, чем у тебя. Это ее сын получает звание доктора.
— Это не значит, что ты должен… Ну что ты за человек!
— Я врач, и он тоже.
— А может, ты к тому же еще и любишь кафров?
— Довольно, — резко сказал отец. Он перевел холодный взгляд с одного на другого, холодный и безразличный. — Помните, вы братья, — добавил он. И повернулся к дверям, за которыми скрылись Филипп с матерью. В дверях уже началась толкотня. — Я думаю, нам пора идти.
В сидевших рядами строго одетых, серьезных молодых людях трудно было узнать своевольных студентов, какими они были всего две-три недели тому назад. Такое впечатление, размышлял Деон, словно мы не через экзамены прошли, а через чистилище, которого многие из нас так боялись, — прошли сквозь огонь, отделивший шлак и выплавивший чистый металл… Ну-ну! — остановил он себя. Не сгущайте краски, молодой человек! Не надо вычурных сравнений и сантиментов. Естественно, каждый чуточку ошарашен. Никак не верится, что все позади, вот и взвинчиваешь себя. Может, поэтому и я так поступил.
Но осмыслить причину своего поступка он был еще не готов, а потому, чтобы отвлечься, стал смотреть на массивные выступы над огромными окнами и на людей в зале.
Через проход сидели выпускники инженерного факультета, по диагонали и ближе к возвышению — гуманитарии. Лишь несколько девушек рискнули явиться на выпуск с распущенными волосами, и ему показалось, что среди них он разглядел темно-каштановую голову Триш, хотя поручиться не мог бы.
Ему не очень уж и хотелось видеть ее или чтобы она его увидела, поэтому он сел так, чтобы смотреть на входную дверь.
