Она снова осталась сиротой.
Конечно, потом Маша им написала, извинилась, даже приехала потом в Америку, один раз. Но все равно – плохо они тогда расстались.
Маша думает: из-за этого, наверное, все так и вышло.
Гинеколог в больнице сказал, что у нее вряд ли будут дети. Она не слишком задумывалась об этом тогда, в двадцать четыре. Не задумывалась и в тридцать, когда стала жить с Никитой. Три года назад вдруг поняла: хочет ребенка.
Сделай себе сосновую чурочку, слепи себе снежную девочку, заверни отрубленный палец в тряпочку, посади цветок из зернышка. Собери сорок куриных яиц со всей деревни, посади на них птицу-кукушку. Положи репку в печку, закрой дверцу, достань утром девочку.
Помолись, в конце концов, Богородице.
Только Маша не умела молиться – в детстве про переселение душ ей рассказывали больше, чем про Бога.
Не будет Маша лепить себе Снегурочку, не проклюнется из цветка Дюймовочка, не вылезет из микроволновки девочка-Репка.
Только Маша представляет, как идет по скверу, катит коляску, а прохожие спрашивают: Кто это у вас?
А Маша говорит: Это моя дочка.
Люди спрашивают: Почему у вашей дочки серые щечки?
А Маша говорит: Она давно не мылась.
Люди спрашивают: Почему у нее мохнатые лапы, а усы, как у папы?
Маша говорит: Она давно не брилась, – и тут коляска опрокидывается, оттуда выскакивает котенок, усатый-полосатый, и, разматывая за собой пеленки, бежит к ближайшему дереву с истошным кошачьим мявом.
И все видят, что это Маша, Маша Мельникова, глупая девочка, бедная женщина, сорок лет, детей нет, наверное, надо сказать мужу, пусть покажет врачу, а такая хорошая пара, верно говорят – богатые тоже плачут.
Ну нет, говорит себе Маша с внезапной злостью, не будет такого! Меня детскими сказками не напугать, я их еще ребенку почитаю, еще скажу ему: Смотри, какая смешная девочка, котенка в коляску положила! Ребенок засмеется, и мы с Никитой снова будем счастливы.
Засыпая, она держала его за руку. Многие так любят: у Максима сильные руки, крепкие запястья профессионального машиниста, пальцы, натренированные ежедневной гимнастикой: йцукенгшщзх, фывапролджэ, ячсмитьбю. Девушкам нравится.
Утром разбудил поцелуем, приготовил завтрак. Завтрак должен быть простым: грейпфрут, два яйца, два тонких ломтика подсушенного хлеба из цельного зерна. Грейпфруты трудно достать, поэтому сегодня – только яйца и хлеб. Выглядит банально, а на самом деле – диета по Брэггу, чудо голодания, завтрак натуропата.
Раньше Максим любил сложные, изысканные блюда. На полке до сих пор стоит «Книга о вкусной и здоровой пище», «Кухня союзных республик», «Венгерская кухня», «Польская кухня» и чуть в стороне – аккуратно переплетенная машинопись «Еврейской кухни».
Он ходит по квартире голым. Смешно: утром девушки стараются побыстрее натянуть на себя что-нибудь, стыдливо опускают глаза, когда он встает из-за стола, стесняются своей наготы.
Сегодняшняя гостья только накинула рубашку, сидит нога за ногу, сдувает светлую прядку со лба. Совсем не стесняется. Молодец.
У Максима волосатая грудь, волосы до плеч, густая борода. В такой бороде седые волосы выглядят серебряными нитями. Максиму это нравится. Он собирается стареть красиво.
Максим любит женщин. В том, что касается женского тела, у него нет предубеждений. Толстые и худые, стройные и сдобные, блондинки и брюнетки, едва достигшие совершеннолетия нимфетки и женщины в ожидании климакса – все перебывали на раскладной тахте в однокомнатной квартире в Чертаново. Все аккуратно переписаны на каталожные карточки, сложены в дальний ящик стола, пронумерованы, внесены в ежедневник.
Ежедневник – удобная вещь. Никогда не пропустишь день рождения или день, когда можно позвонить и сказать: ты ведь помнишь, завтра у нас годовщина.
Цифры лучше имен. Цифры – они разные, а имена – одинаковые: каждая вторая девушка – Лена или Света. Ну, они, конечно, выкручиваются, как могут, но вариантов-то все равно – раз-два и обчелся. Света, Светик, Вета, Лана. Вот еще – Лена, Алена, Лёля.
Сегодняшняя Лёля была Лёля номер два. А в общем списке – номер 34.
Максим хочет довести число своих подруг до ста восьми – священное число в буддизме. Это его миссия.
Максим по натуре миссионер. Просветитель. Учитель и гуру. Апостол множества новых религий.
В шестидесятые он перепечатывал на машинке стихи Цветаевой, Мандельштама и Ахматовой, переписывал на катушки битлов и Окуджаву. Сам сочинял песни, играл под гитару, неплохо пел. Одна его песня стала известна всей стране: знаменитый бард однажды спел на концерте. Как честный человек перед началом он объявил имя настоящего автора: Эту песню написал мой друг, поэт и прекрасный человек Максим Рожков, – но в записи, которая потом разошлась в сотнях экземпляров, как раз в этом месте зажевало пленку, и кроме поэт и прекрасный человек ничего нельзя было разобрать.
Максим, впрочем, не огорчался. К авторской песне он быстро охладел и сам уже не помнил, что он там написал когда-то – что-то про лес… или про горы… кажется, костер и любовь. Обычная песня.
Тем более наступили семидесятые, Максим открывал для себя Мейстера Экхарта, Рудольфа Штайнера и Елену Блаватскую – а также йогу, тантру, камасутру и китайские трактаты о любви.
– Главное в китайском искусстве любви, – говорит Максим, заваривая чай, – сохранять энергию ци. То есть мужчина не должен эякулировать. Ты могла заметить, я использую для этого специальную технику. После завтрака я еще раз покажу тебе, что нужно делать, и ты сможешь научить этому других мужчин.
Номер 34 сдувает светлую прядку и говорит: А мне нравится, когда мужчина в меня… ээ… эякулирует.
Максим удивлен. Женщины редко его перебивают. Как правило, они ловят каждое слово, о чем бы он ни говорил: о технике секса, лютневой музыке XVII века, последнем фильме Феллини или поисках Шамбалы.
Максим почти никогда не молчит. Вместо струйки спермы он извергает фонтаны слов.
– Это всего лишь зов природы, – говорит он. – Тебе нравится сперма, потому что в тебе есть инстинкт продолжения рода. Но этот инстинкт должен быть преодолен. Дети не нужны. Люди заводят детей по невежеству, думают, что дети продолжат их жизнь. Глупости! Наша жизнь и так продлится после смерти, потому что мы переродимся в других телах. Будда учил еще три тысячи лет назад: нашу следующую жизнь определяет наша карма.
А что определяет жизнь наших детей? – спрашивает номер 34.
– Их собственная карма, – объясняет Максим. – Совокупность их дурных и добрых поступков в цепи предшествующих рождений.
То есть дети ничего не получают от родителей? Номер 34 надувает губки и морщит лоб.
– Ничего, – твердо говорит Максим.
А почему я тогда похожа на маму?
Он не знает, что ответить, и потому говорит:
– Это всего лишь внешнее сходство.
Через год Максим достает каталожную карточку, читает мелкие буковки: «№ 34. Лёля, Елена Борисова. Блондинка. Синие глаза. Грудь средняя. Принесла перепечатать свои стихи. Стихи плохие. Когда забирала, осталась на ночь. 12 ноября 1973 года. За перепечатку заплатила. В постели темпераментна, но слишком разговорчива». Последние два слова дважды подчеркнуты. Внизу написан телефон.
Максим верит в технику. В технику секса, в науку и технику, в технику общения. Он всегда говорит почти одни и те же слова: Ты знаешь, завтра у нас годовщина, ты понимаешь, да? Я тебя весь год вспоминал и вот решил позвонить. Впрочем, если девушка ему очень нравится, он может позвонить через месяц и даже через неделю. Жалко отпускать их навсегда, но поддержание старых связей отнимает слишком много времени и сил. За этот год список увеличился всего на семь номеров. Впрочем, Максим намерен неутомимо трудиться до глубокой старости.
И вот Лёля снова сидит на кухне, все еще загоревшая после прошедшего лета, вязаный свитер, коричневые брюки, туфли на платформе. На столе капустный салат, печенка и хлеб.
Почему-то Максиму кажется, что у нее увеличилась грудь, – надо будет исправить в карточке. И подчеркнуть «слишком разговорчива» еще один раз. Так разговорчива, что к ней даже не тянет.
– Ты знаешь, я тоже весь год много думала о нас с тобой. В смысле, о том, что ты мне сказал. Что это два пути посмертной жизни – дети и перерождение. Я вот думаю, что на самом деле это должно быть одно и то же: материнская и отцовская кармы дают карму ребенка. Ну, как у Мичурина. Скрещивание. А еще у ребенка есть своя карма, доставшаяся ему из прошлой жизни. И вот эти три кармы и определяют все, что с нами происходит. Только на самом деле их не три, а больше. Потому что есть еще бабушки и дедушки, их мамы и папы… это такая бесконечная цепь. Я даже написала стихотворение – хочешь, прочту?
