– Не люблю подобные зрелища. Я надеялся провести этот день с тобой, здесь.
– Cómo te quiero![36] Этой ночью мы будем одни, я тебе обещаю, но я очень хочу пойти на корриду вместе с тобой, как мне хотелось бы играть перед тобой Лорку… Я тебе уже говорила, коррида для меня – это чувственное удовольствие. А после ужина мы будем делать все, что ты хочешь.
Идти по улице рядом с ней было счастьем. Она цеплялась за его руку, изображала танцевальные па, останавливалась перед витринами, рассекала угрюмую толпу женщин монашеского вида, в черных мантильях и юбках. Окна с выпуклыми решетками напоминали Лиму и Севилью. По узким улочкам струился поток автомобилей и пешеходов. Мужчины смотрели на Лолиту. Фонтен удивился, когда в церкви она бросилась на колени на плиточный пол и долго оставалась неподвижна. Когда она поднялась, глаза ее были полны слез. Под конец мессы она еще помолилась в приделе Святой Марии, в золоте и пышных украшениях, а затем потерла о церковную раку ключи, которые вынула из сумки.
– Надо благословить ключи, – серьезно произнесла она, – чтобы они открыли дверь, ведущую к счастью и спасению души… Ты не знал?
Донья Марина была испанкой, приехавшей сюда по не совсем понятным причинам, выглядела она внушительно и величественно. Писателя и известную актрису она приняла за влюбленную парочку, что успокоило Фонтена. «Значит, я не выгляжу как ее отец», – подумал он. Лолита и хозяйка щебетали по-испански так быстро, что он не понимал ни слова. После одной фразы Лолиты хозяйка посмотрела на него с одобрительным видом и произнесла какие-то слова.
– Она говорит, что тебе повезло, но и я сделала хороший выбор.
* * *
Плаза де Торос походила на испанские арены. Длинные вереницы мужчин и женщин осаждали окошки касс. Лолита подвела Фонтена к человеку, который, стоя чуть в отдалении, очень дорого продавал забронированные места.
– Я люблю сидеть поближе, – сказала она, – чтобы каждый жест был виден. В этих движениях бедер, развороте ступней – такая красота.
Она купила два места на теневой стороне. Напротив, на солнечной стороне, копошился простой народ в одежде ярких цветов. Оркестр громко играл танцевальные мелодии. Над ареной возвышались горы, скалистые конусы чередовались с зелеными склонами, перечеркнутыми облаками – от розовых до фиолетовых. На одной из вершин вырисовывались белые очертания церкви, такой странной и неожиданной здесь, светлой и воздушной.
– Монсеррате, – пояснила Долорес.
Когда на арене в сопровождении альгвасилов появился пасео и с традиционными приветствиями подошел к распорядителю, чтобы попросить у него ключи от загона, она, дрожа от радости и возбуждения, положила свою ладонь на ладонь Гийома.
– Как я счастлива.
Фонтен с облегчением увидел, что пикадоров на арене нет. Значит, он будет избавлен от бойни с развороченными тушами быков. Умерщвление быка делалось процедурой более сложной, но тореадоры были ловкими и умелыми, а быки не очень. На солнечной стороне группа афисьонадос, любителей корриды, что-то дружно скандировала. После первого быка, когда матадор под рукоплескания толпы делал круг почета, приветствуя зрителей, мужчины стали бросать на арену шляпы. Лолита кричала, опьяненная радостью.
– Если бы у тебя было жемчужное колье, – спросил Фонтен, – ты бы ему бросила?
– Да, – ответила она, – люблю храбрость.
– И ты не испытываешь отвращения, когда из ноздрей несчастного животного начинает хлестать кровь?
– Отвращение? Я обожаю это! Посмотри на Родригеса… Какой красивый мальчик, мужественный профиль.
Второй бык защищался лучше, и она закричала: «Bravo, toro!» Она завязала оживленный разговор с людьми, сидящими рядом с ними на ступеньке амфитеатра; они, признав в ней особу компетентную, говорили страстно и увлеченно. Внезапно, когда Родригес убил своего второго быка (а всего с начала корриды это был третий), она схватилась за грудь и, задыхаясь, сказала:
– Гийом, уведи меня отсюда… Мне нехорошо.
Он очень испугался, вскочил с места и подал ей руку. Солдат помог им пройти сквозь толпу. Оказавшись на залитой солнцем пустынной площади, она на мгновение оперлась о стену. Облака, расцвеченные солнечными лучами, казались сполохами над Андами.
– Не бойся, ничего страшного, – сказала она. – Со мной такое уже было, причем в этом же самом городе. Наверное, из-за большой высоты, или пыль с арены, может, запах быков…
– Но в чем дело, Лолита? Это сердце?
– Нет, не сердце. Что-то вроде астмы на нервной почве… У меня лекарство в гостинице. Вызови такси, querido, поедем скорее в «Гранаду».
Когда они приехали в отель, она задыхалась.
– Иди к себе в номер и жди меня, – сказала она. – Я приму лекарство и приду к тебе…
Через десять минут Лолита постучала в дверь гостиной. Она переоделась в брюки и голубой свитер. Гийому она показалась еще красивее, чем обычно, но ходить ей было трудно.
– Садись на диван, – сказала она. – Обними меня и расскажи что-нибудь или почитай стихи… Лекарство довольно сильное, меня от него трясет и трудно говорить… Но мне нравится сидеть рядом с тобой и слушать.
Лолита расслабилась у него в объятиях, словно больной ребенок, закрыла глаза. Он, по ее просьбе, стал читать стихи. Он знал наизусть Мейнара, Ронсара, Корнеля, Расина, Бодлера, Верлена. Когда он прочел: «Не знаю, чем меня околдовали вы…»,[37] она открыла глаза и улыбнулась ему:
– Ты так добр ко мне… Знаешь, я к этому не привыкла… Когда мне плохо, я почти всегда остаюсь одна, это так страшно.
К вечеру приступ, похоже, прошел.
– Гийом, ты никогда не писал стихов? – спросила она.
– Нет. То есть писал, лет в двадцать, как все, но это не мой способ выражения.
– Я хочу, чтобы ты написал для меня стихи.
– Они будут, увы, недостойны тебя… Ты пойдешь ужинать?
К немалому удивлению Фонтена, она сказала, что сейчас оденется и они вместе отправятся в «Темель», один изысканный ресторан в Боготе. Как только она ушла, появился Петреску. Он пришел сообщить планы на завтрашний день:
– Мэтр, ваша лекция, она в шесть часов… Мануэль Лопес вас приглашать обедать на водопад Текендама. Вы должен соглашаться, мэтр. Это великолепный, а эти славный люди очень хотеть показать вам страну. Они обидеться, если вы не согласиться. Я знать, почему вы хотите быть один, то есть вы не один… Не спорьте, мэтр, Петреску не дурак, он не слепой… Я знаю… Но другие, они не знать… Еще не знать… Сегодня я им говорил: он устал от путешествия, а завтра?
– Друг мой, – сказал Фонтен, – я охотно соглашусь, если вы пригласите Долорес тоже.
Петреску тяжело вздохнул, принял страдальческий вид и пообещал, что Долорес будет приглашена тоже.
– Итак, мэтр, выходить в одиннадцать часов… Может, сегодня вечером ужинать с…
– Нет, друг мой, – решительно сказал Фонтен, – на сегодня я ничего не хочу, только покой.
После ухода Петреску он долго ждал Долорес, наконец сам отправился к ней и постучал в дверь. Она сидела в кресле и, казалось, дремала. По всей комнате была разбросана одежда.
– Прости, Гийом, я слишком долго?.. Когда я причесывалась, у меня опять заколотилось сердце, но я готова… Пойдем…
В ресторане она, по своему обыкновению, заказала бифштекс и «хорошего французского вина», съела пару кусочков мяса и выпила всю бутылку. Затем она выкурила много сигарет, несмотря на протесты Гийома, который утверждал, что табак усугубляет удушье.
– Tesoro,[38] не надо пытаться заставлять меня жить, как живешь ты или кто-нибудь еще. Я Лолита. Я всегда мало ела и много пила, я всегда курила… Ни ты, ни кто-либо другой не сможет меня переделать… Я люблю то, что люблю, и хочу иметь то, что люблю… Я хочу жить… come se dice?.. безумно, зная, что живу в грехе, достойна проклятия, но что божественное милосердие бесконечно, и обрету спасение… Ты понимаешь?
– Нет, – сказал он. – Но я готов это принять.
Он хотел как можно скорее вернуться в гостиницу и отвечал рассеянно. Раз десять она прикурила новую сигарету от прежней.
– Закажи мне ликер, Гийом, ликер из лесных ягод.
– Это неразумно, любовь моя. Уже поздно, и…
– Ты торопишься вернуться, no? – спросила она, сжав в ладонях лицо Гийома, не обращая внимания на окружающих. – Querido, ожидание счастья прекраснее самого счастья… Ты ведь это знаешь, no?
Она залпом, на русский манер, выпила свой ликер и встала. Гостиница была недалеко. Они вернулись пешком по узким темным улочкам. Перед дверью она обратила его внимание на двух индейцев, совсем маленьких, словно пигмеи, они спали прямо на ступеньках. Их сомбреро свалились с головы и валялись рядом, образуя яркий контраст с лицами цвета терракоты.
– Mira… Сколько нищеты на свете!.. Гийом, ты должен написать для меня пьесу о Флоре Тристан…[39] Жестокую пьесу… Я ее сыграю.
