– А почему у нас почти не осталось шерсти? – спросил Исидор Катценберг.
– Еще одна адаптация. Шерсть была нужна, чтобы младенцы могли вцепиться в живот матери. Это стало ненужным, когда матери смогли взять детей на руки. И шерсть осталась только на макушке черепа для защиты от солнца.
– А брови?
– Безделушка. Губочка на случай дождя.
Теория, которую излагала доктор Ван Лизбет, называлась «трансформизмом» и была выдвинута в 1815 году Жаном-Батистом де Ламарком – по мнению Соланж Ван Лизбет, единственным истинным основателем современной человеческой палеонтологии.
– А какая разница между ламаркизмом и дарвинизмом? – спросила Лукреция, увидев в блокноте лекцию по дарвинизму от профессора Конрада.
Дарвинисты считают, что люди – это животные, у которых случайно оказался ген, позволивший им встать на задние лапы. А ламаркисты считают, что любое животное, если это необходимо, может трансформировать свои гены, – объяснила доктор Ван Лизбет.
Слегка улыбнувшись, она заключила:
– М-м-м, идеи Ламарка дают каждому надежду на лучшее. А Дарвин, если ты представитель не самого удачного вида, не оставляет тебе ни малейшего шанса.
В соседней комнате в емкостях с формалином плавали зародыши. Кроме человеческих, здесь были эмбрионы ящерицы, обезьяны и других животных.
– Развиваясь в течение девяти месяцев, зародыш человека проживает всю историю своего вида.
Соланж Ван Лизбет обошла комнату. В одной емкости находилась маленькая розовая фасолина: шестидневный зародыш человека, очень похожий на одно из простейших существ, которые они только что видели. Рядом двенадцатидневный эмбрион напоминал крошечного удлиненного червячка с большими глазами.
– Похож на зародыш рыбы, правда? Мы ведь сначала были рыбами, – заметила Соланж. – Когда человеческому эмбриону тридцать один день, он похож на ящерицу, в девять недель – на детеныша землеройки, в восемнадцать недель ничем не отличается от зародыша обезьяны.
Рассказ произвел на Лукрецию сильное впечатление, она быстро записывала.
– Словно каждый из нас вспоминает до рождения все этапы истории человечества, – пробормотал Исидор Катценберг, тоже увлеченный новой теорией.
– Тайна формы цифр, – прошептала Лукреция. – 1, 2, 3, 4, 5. Перед тем как родиться, мы повторяем все стадии эволюции жизни.
– Что вы сказали? – с любопытством спросила Соланж Ван Лизбет.
Лукреция указала на живых обезьян, сидящих в больших клетках.
– Зачем здесь эти обезьяны?
– Для опытов. У людей девяносто девять процентов генов совпадает с шимпанзе. У них можно позаимствовать некоторые органы для пересадки больным людям. Чем больше экспериментов по пересадке органов животных мы проведем, тем реже придется обращаться в банк донорских органов, и количество злоупотреблений уменьшится.
– Каких злоупотреблений? – удивилась Лукреция.
– В странах третьего мира бедняки продают свои органы, чтобы не умереть с голоду. Почки, легкие, роговицу глаза… Поскольку спрос значительно превышает предложение, возник целый бизнес по торговле органами. В такой ситуации здоровой альтернативой может стать пересадка органов животных, практически идентичных человеческим, в частности органов шимпанзе.
Соланж Ван Лизбет добавила, что даже не все шимпанзе в этом смысле одинаковы.
– Только бонобос из Конго обладают генами на 99, 3 процента совпадающими с человеческими, что является залогом успеха. На них мы и сосредоточили все наше внимание.
Соланж Ван Лизбет открыла клетку, в которой сидел молодой бонобос. Он доверчиво пошел к ней на руки. Затем подобрался к Лукреции и начал играть ее рыжими волосами.
– Бонобос – обезьяны чрезвычайно умные. Они живут стаями. Конфликты улаживают, играя и занимаясь любовью. Играть они готовы всегда, а это главный признак ума.
Соланж Ван Лизбет протянула обезьянке мяч, но в последний момент спрятала его за спиной. Обезьянка попыталась угадать, в какой руке находится предмет, и испустила серию радостных вздохов, когда сделала верный выбор.
– К несчастью, бонобос вымирают. Найти их можно только в Конго, где местное население считает их мясо деликатесом. Мы пытаемся заставить их размножаться здесь, в неволе. Но проблема в том, что бонобос могут жить лишь на свободе. Они начинают размножаться, только если чувствуют себя комфортно. А чувствуют они себя комфортно, только когда их мозг постоянно стимулируют.
Доктор Ван Лизбет повела журналистов в соседнее помещение. Это был игровой зал. Чтобы выбраться из клеток, снабженных кодовыми замками, обезьяны должны были построить логичную фразу.
– Что значит «логичная фраза»?
– Фраза, в которой есть подлежащее, сказуемое и дополнение. Слова заменяются идеограммами.
Действительно, на кнопках были изображены голова обезьяны, бананы, разные предметы…
В других клетках обезьяны упражнялись с кодовыми замками, чтобы добраться до еды.
– Когда ум бонобос активен, они чувствуют себя хорошо и начинают совокупляться. А если их оставить взаперти, как в зоопарке, они впадают в меланхолию и умирают. В этих клетках у них в какой-то степени есть иллюзия того, что они продолжают эволюционировать.
Большинство бонобос действительно казались очень активными. Некоторые после появления людей перестали играть с замками и принялись так пристально наблюдать за поведением незнакомцев, что это создавало определенный дискомфорт.
– Вы член клуба «Откуда мы?». Вы должны были хорошо знать профессора Аджемьяна, – сказал Исидор Катценберг.
– Да, я его знала, – ответила Соланж Ван Лизбет.
– Даже больше, чем хорошо, – уточнил толстый журналист. – После развода вы даже прожили несколько месяцев вместе.
– Верно, но откуда вы это знаете? Исидор Катценберг улыбнулся.
– Я не знал. Просто предположил. Хирург сделала неопределенный жест.
– Старая история, это было давным-давно. Мы расстались много лет назад, но оставались близкими людьми. Я была потрясена его убийством.
Она запнулась, посмотрела на журналистов так, словно хотела понять, можно ли им доверять.
– Потрясена тем более, – продолжила она после минутной паузы, – что и сама, получив множество писем с угрозами, недавно пережила тревожные события.
– Расскажите, – попросил Исидор самым ласковым голосом.
Это случилось накануне вечером. Соланж Ван Лизбет устраивала шимпанзе бонобос в адаптационной клетке с новым замком, как вдруг появилась большая обезьяна, которую она видела впервые. Она захлопнула дверь клетки, перепутала код замка и скрылась. Соланж была уверена, что животное не принадлежало клинике «Мимозы», где она знала каждого примата. Она долго возилась с замком, перебирая фразы, которые обычно открывали его.
– Может быть, это была не обезьяна, а человек, переодетый обезьяной? – предположила Лукреция.
Доктор не исключала такого варианта. У нее не было времени как следует рассмотреть незнакомого примата, но фразу, которой он закодировал замок, мог родить только развитый разум.
– Какую?
– «Обезьяна любит Человека». И составила ее не я, а шимпанзе бонобос, с которой мы оказались запертыми, – призналась Соланж Ван Лизбет.
Соланж Ван Лизбет подозревала, что авторами неудачной шутки могли быть члены ассоциации противников вивисекции. У нее целый ящик стола был забит листовками типа «Оставьте животных в покое», «Ты на собственной шкуре узнаешь, что они чувствуют», «У людей будет та судьба, которую они уготовили животным».
– Они не понимают, что эксперименты над животными необходимы, чтобы избежать экспериментов над людьми, – сказала доктор.
– Как убежал тот, кто напал на вас? – спросил Исидор Катценберг.
Окно было открыто. Был ли это человек или обезьяна, но он спрыгнул с подоконника и скрылся, прыгая с дерева на дерево, цепляясь за ветки руками…
– Вы уверены, что это не был один из ваших бонобос? – спросила Лукреция.
– Абсолютно. У нас все на месте. И мне кажется, он был крупнее, чем шимпанзе.
Исидор высунулся из окна и осмотрел парк. Дерево, росшее у самой ограды, было очень высоким, нижние его ветки были метра на два выше клумбы, цветы на которой не были примяты.
– Если это человек, то это скорее всего талантливый акробат, – заметил он.
– Акробат? Я об этом не подумала.
Соланж Ван Лизбет сдвинула брови.
– – Акробат? Бывшая жена профессора Аджемьяна, постоянно присутствовавшая на заседаниях клуба «Откуда мы?», работала в цирке.
– Как ее зовут? – спросила Лукреция.
– Софи Элюан. Богатая наследница. Вы, несомненно, читали или слышали рекламу: «Мясные изделия Элюан едят с начала времен». На плакатах был портрет Аджемьяна, по радио звучал его голос. Они заключили контракт: жена финансировала его исследования и раскопки, а он как ученый своим авторитетом гарантировал качество ее продукции.
