Она умолкла, и лицо ее выразило то, что сложно передать словами. Будто тучка набежала на солнце и нехотя сползла с него.
— Все мы, женщины и девушки, в душе проститутки из тех, которые не за деньги… Ну, три раза была у него на этой квартире. Обставленная такая, из трех комнат. Я в одной посижу, надоест — в другую перехожу, потом в третью. В этом, Алеша, что-то есть… Не знаю, как дальше все повернулось бы, может, и в загс пошла бы с ним, но парень-то погорел, по-крупному, на инкассатора напал, вот уж чего от него не ожидала. И я бы осталась в стороне, если б он не сглупил, он по-серьезному на меня рассчитывал, в самом деле жениться хотел, потому что не втихую снял для меня квартирку, а какой-то договор найма заключил с хозяином, по договору этому и прикатила ко мне милиция. Хорошо, что в тот вечер, когда он денежки хапнул, я дежурила, на виду у всех была, никуда из аптеки не отлучалась. А денежки он так запрятал, что милиция до сих пор найти не может, обыскалась, всю Москву перетрясла. Вот и думают, что они у меня, никому больше передать их парень не мог, для меня ведь старался. Ключ от той квартирки нашли у меня, перерыли ее в моем присутствии. Вообще от меня не отстают. Вчера на свои кровные аптекарские купила туфельки — участковый тут как туг: на что покупала, где, сколько заплатила. И эти сейчас приезжали, туфту лепили, расспрашивали, с кем он встречался, парень-то. Сообщника ищут. Меня тоже чуть не посадили. За аптеку.
— Не понял.
— Так ведь ревизию тут же в аптеке устроили. Парень-то, разузнали, у себя во дворе двух собак отравил, яд пробовал. Для чего? Где брал? В аптеке-то не раз бывал у меня. До сейфа с ядами не добрался, но они у нас в ассистентской есть. Ревизоры до миллиграмма все взвесили, пропажи не обнаружили. Но я-то знаю — взял.
— Как же так — все сошлось, миллиграмм в миллиграмм?
— Взял. Самый что ни на есть ядовитый яд. Химики-аналитики такой реактив имеют, хлористый барий, во флакончике с пипеткой подходи и бери. Я ему и рассказала о нем — дура, ой, дура! При мне отливал. Милиции я, конечно, молчок, слово скажешь — и загремишь. Это атропин, сулема и прочее на учете, а хлористый барий — беспризорный, не хватило на него ума у нашего аптекарского начальства. Поэтому молчу, как рыба.
— Правильно делаешь. Молчи. Ну, а как дальше жить будешь?
— А чего думать. Передачу надо готовить, а денег нет. Два года держала в заначке червонец на всякий пожарный случай. Вот, нашла, — показала она красненькую в кулаке.
— Какую передачу?
— Да ему! Непонятливый ты какой-то… Милиция обещает с ним свидание устроить, чтоб я уломала его: верни, мол, деньги, которые для меня спрятал, оформим как добровольную выдачу… Ну, и купить ему хочу что-нибудь, в камере не у родной мамаши. Ты не сможешь отвалить мне немного в долг?
Нога Алеши невольно придвинулась к чемоданчику. Потом рука полезла в карман.
— У меня всего одиннадцать рублей. Возьми. Но только отдавать не надо. Договорились?
Она взяла было деньги, а потом вернула их.
— Не надо. Этот змей участковый всю мелочь у меня в кошельке пересчитал. Но все равно спасибо. Напрасно ты уехал. Посоветоваться не с кем. Думала, позвонишь или придешь, обо всем потолкуем. А ничего не знала, как тебя найти, где ты живешь, где работаешь… Много заработал-то?
— Сам не знаю. Расчет в декабре. Я проездом, вечером уезжаю.
— Тогда подскажи: аборт делать? У меня с этими… задержка.
Он поднялся. Взял чемодан.
— Это уж твои заботы.
Она сразу и расплакалась, и рассмеялась.
— Дура и есть дура. Все в аптеке под рукой — и подзалетела… Нет, не буду ничего делать. Яблоко от яблони… Сама, говорят, незаконная, и ребеночек таким пусть будет.
— Ну, желаю удачи. Встретимся как-нибудь.
— Будь здоров.
В конторе, куда Алеша устроился разнорабочим, геологи писали отчеты о летних экспедициях. Как и было обещано, ему дали метлу, семьдесят рублей в месяц и много свободного времени. Иногда приходилось выгружать какие-то ящики да вывозить мусор. Работяги сидели в полуподвале, окруженные табачным дымом и винными парами. Их регулярно навещал участковый и стращал Олимпиадой. Алеша его не боялся. Уже много лет, чуть ли не с момента рождения, милиция надзирала за ним, считая потенциальным преступником. Вот он и стал им.
Он гордился своей норой. Отремонтировал ее, купил новую мебель, цветной телевизор, хорошо сшитые костюмы. Когда истаяли запасы круп и консервов, Алеша в панику не ударился. Он знал, что всегда будет сытым.
Еще осенью побывал он в Свиблове, потолкался у алкашных мест, узнавая новости.
Михаил Иванович, получивший здесь кличку Доцент, умер в ночь на 1 сентября, о чем горько сожалели свибловские ханыги. Начальники, судачили они, «по злобе» запрятали хорошего человека в психушку, а там его, это уж точно, отравили. За правду пострадал убиенный, за правду.
Тело Михаила Ивановича долго лежало в морге Долгопрудненской областной психиатрической больницы № 20. Родственники не захотели его хоронить, труп стал отказным, погребли его за казенный счет.
Свибловская пьянь церемонно постояла у опечатанной квартиры Михаила Ивановича, распила пару пузырей и добрым словом помянула Доцента.
