В ночь на 23 июня была воздушная тревога. После отбоя люди говорили, что то ли сбили вражеский самолет, летевший к Ленинграду, то ли отогнали. Оптимисты считали: «Вообще скоро покажем им дорогу назад!..»
Создание студенческих отрядов в помощь районному штабу МПВО и РК комсомола. Днем мы — «политпросветки» со студенческим отрядом там, куда пошлют (мальчиков в нашей школе было очень мало, и они все ушли на фронт).
Мама по-прежнему ездит на работу в Лесной, я — в своем районе: дежурства, составление списков на трудоспособное население, так как уже через несколько дней после начала войны — постановление о привлечении к трудовой повинности граждан… сама на этих работах (устройство щелей, траншей для укрытия, работы по маскировке района и т. д.).
Вечером — дежурства на территориях, на крышах, обучение людей, как маскировать окна.
Два окна нашей дворницкой квартиры Степан Иванович очень здорово завесил плотной черной бумагой.
3 июля — речь И. В. Сталина. Даже оптимистам стало ясно, что жизнь надолго перевернулась, и трудно будет долго, и что каждый обязан помочь родине…
В Дзержинском райвоенкомате мне ответили, что люди будут нужны не только на передовой, но и в самом городе… Бабушкино воспитание и здесь сработало — не спорить, а исполнять, и я не посмела быть назойливой.
Трудовая повинность: для прикрытия Ленинграда — строительство оборонных сооружений вокруг города. Даже не знаю, в какой район направлена мама (она от своей работы). Нас, девчонок, возили ежедневно, но вечером привозили обратно (Автово, Средняя Рогатка, Рыбацкое, окружная железная дорога). Потом уже домой отпускали не каждый день…
Решение об эвакуации (в первую очередь детей, оборудования и ценностей, учреждений).
Мама числилась «трудармейкой», а я — студенткой, находящейся на трудовом фронте. Зам. директора школы объявила, что с октября начнутся занятия, будто программы будут перестроены на военный лад — для фронта. Мы поверили, и многие остались в «студентах», работающих на «общественных началах» в студенческом отряде. Стипендию пока выплачивали.
Мне хотелось отправить маму в деревню к Коке, ее сестре, но она и слышать не хотела: «Я не сделаю ни шагу из Ленинграда! Работать я умею, и здесь мои руки пользы больше принесут, чем в деревне или где-то в Сибири. Да и ехать в эвакуацию не с чем, не в чем. Жили как птички божьи — ни гроша в запасе. Да что говорить — ни при каких условиях из Ленинграда не двинусь никуда — хоть и неспокойно здесь, но это мой родной город; хоть и жилья своего нет — все равно он дом мой родной…»
И, гордый своей принадлежностью к Ленинграду, народ каждое утро двигался на рытье окопов.
С 10 июля началась героическая оборона Ленинграда.
С конца июня стали активно эвакуировать детей. В начале июля, вернувшись с окопных работ на передых, застала растерянного брата — школа его эвакуируется, завтра надо быть в школе с вещами, а для родителей — собрание сегодня. «А вас нет дома, и я не знал, как мне быть, — ехать или оставаться дома. Степан Иванович советовал уехать… а как бы я без вас уехал…»
А как бы мама решила? Вспомнила наш с нею разговор об эвакуации, который она закончила фразой: «Вот Анатолия надо бы куда-то отправить… мы мало будем бывать дома, а он беспризорничать будет».
Подумала и твердо сказала братцу:
— Толенька, надо ехать! Неизвестно, как здесь будет складываться жизнь. В эвакуации ты будешь учиться. Свои ребята, свои учителя. Чего ты здесь делать будешь — с четырьмя классами мальчишка.
Как трудно мне было сказать это брату! Как мне было тревожно за него! За всех нас!
Заняла у Ольгиных родителей, наших соседей, денег, собрала сумку (всю ночь штопала его одежки) и утром «сдала» брата учительнице, очень просила ее сразу же сообщить адрес.
Толя не плакал, но глаза прятал. А я не сдержалась. Потом бодро пообещала ему: как только кончится тревожное положение — вызволим тебя домой сразу же. Обняла его худенькое тельце, и стало жутко: вдруг мы больше никогда не увидимся!.. Он мелко дрожал. Боже, он ведь еще ребенок, а сколько лиха было в его жизни! Обрел семью, и вот… опять… один.
Эвакуацией руководила специальная комиссия исполкома. Дети уезжали без родителей.
Вернувшись с окопов, мама всплакнула, что не смогла попрощаться с Толей, но сказала, что именно так и надо было мне за нее решить: «Здесь будет, дочка, очень трудно!..»
Город хранит свою строгую красоту. Он для всех нас стал еще дороже… С какой благодарностью вспоминаются недавнее мирное время, праздники, демонстрации, белые ночи.
Как дурной сон — Гитлер рвется к Ленинграду… Невероятно! Но это явь — страшная, и как долго она продлится?
С Олей не виделась и как-то даже забыла о ней. И вот на лестничной площадке встреча. Оля нарядная, ухоженная, не тревожная…
— Оля, ты куда на рытье окопов ездишь? Дома часто бываешь?
— Представь, у меня почки оказались нездоровые… Мама взяла в поликлинике справку… Нефрозо-нефрит у меня. Мама говорит, что это у меня с детства. Так что физическая работа мне противопоказана, — как-то небрежно сообщила Оля и хихикнула тоже как-то небрежно.
— Надо же, напасть какая на тебя! А хоть лечишься? Это нехорошая болезнь — в медицинской школе мы проходили…
Вместо ответа Оля спросила меня, что я делаю. Я рассказала о рытье окопов, с каким настроем трудятся в котлованах от мала до велика люди разных профессий, образования. Работа нелегкая…
Оля слушала вполуха. Интереса в глазах никакого. И вдруг сказала:
— Мама моя может и тебе справку о нефрозо-нефрите достать…
— Мне не нужна справка, я здорова… Как ты могла такое предложить?.. Кроме окопов много в городе другой работы — ты уж выбери полегче, по своему здоровью. А где твоя школа сейчас работает?
Оля раздраженно ответила:
— Знаешь что, дружок! Не учи меня жить! Копаешь — и копай свои окопы, траншеи… Неужели ты думаешь, что этим можно остановить прущего немца?..
— Оля! Опомнись! Что ты говоришь? Что с тобой? Ты слышала обращение — над городом нависла прямая опасность вторжения врага?
— Извини, мне некогда. Желаю успеха! — Оля посмотрела на меня через плечо, скривив тонкие губы, и исчезла за дверью своей квартиры. Я долго стояла в подъезде и размышляла: кто мы друг для друга? Подружки? Нет! Приятельницы? Нет! Соседки по площадке? Да! Так стоит ли огорчаться, что мы разошлись сегодня?
Июль. Бывают воздушные тревоги — немец пытается совершить налеты на город. Бомбежек пока не было.
Оборонительные работы у стен города. Плотную глинистую почву копать трудно. Жарко. Воодушевляют люди — плотная стена ленинградцев: одни работают умело, ловко, другие — физически не сильные — и рады бы, но быстро устают, стараясь изо всех сил не отстать от соседей.
А как трудно подниматься с «перекура»… Как приятно расслабить натруженные руки дома.
Вечером бегали по квартирам, объясняли населению, почему лучше держать окна открытыми, если будет бомбежка (сохранить стекла, думать о зимнем времени).
Стипендию пока платят. Собирали взносы в фонд обороны.
Навестила свою подругу Танечку. Ее мама (и Татка тоже) от эвакуации отказались. К физической работе не приспособленные. Активно работают по месту жительства. И все же им надо бы уехать…
От Анатолия никаких вестей. На окопах одна женщина встревожила всех: будто немец 2 июля и в другие дни позже бомбил скопившиеся эшелоны с детьми в районе Новгородской области.
Матери, отправившие в тот период детей, запаниковали, побросали лопаты и уехали выяснять.
От брата Василия тоже нет весточки. Знаем только то, что он в морской пехоте.
В Ленинграде появились беженцы из близрасположенных областей.
От тетушки тоже нет писем. В начале войны она звала нас к себе. Мама не хотела об этом слышать. А еще можно было уехать (в июле, августе).
В середине июля введены продовольственные карточки, но не «строгие» нормы и цены. Была и коммерческая продажа.
С первых дней войны, еще до введения карточек, люди ринулись скупать продукты в магазинах, делать запасы круп, муки, сахара, спичек, соли, мыла… У нас с мамой никогда не было свободных денег — жили от получки до получки, но на крупу нашлись бы и деньги. Но по извечному легкомыслию мы даже не допускали мысли, что придется голодать. Только однажды мама принесла из магазина два кулька крупной соли и большой пакет горчичного порошка, сказав, что в лихие времена исчезала соль, а горчица, мол, от простуд… Как мы потом раскаивались, что не купили впрок хотя бы по два килограмма разных круп…
Да, мы всегда были не от мира сего и жили тем, что на сегодня есть в доме.
Дальновидные люди поступали иначе, и их запасы помогали им облегчать голод. А где было денег на это взять?
Но были и такие (их оказалось немало), которые засыпали ванны сахарным песком, мешками запасали муку, крупы. С ними вели борьбу. Ходили по квартирам, извлекали лишнее. От страха, что у них обнаружат такое количество продуктов, эти люди спускали сахарный песок в унитаз. Я это видела сама — пришлось в составе комсомольского отряда ходить к тем, кто значился в списках, а в список они попадали потому, что их засекали другие отряды в магазинах, наблюдали, куда носит человек такое количество продовольствия.
