— Не волнуйся, — вполне беззаботно говорит Андрей. — На каждого шакала есть свой койот. И потом, что нам может быть, даже если и поймают? Подержат в тюряге пару деньков, что, конечно, неприятно, но, учитывая столь короткий срок, — терпимо. А потом вытурят с волчьим штампом. Закроют навеки прекрасную Турцию перед нашими грязными рылами… Хотя мне, честно говоря, это было бы совсем некстати. Я ведь сюда частенько наведываюсь… да… ну а вам… вам-то и вовсе терять нечего.
Ну и ладно. Нечего так нечего. Яник отворачивается к окошку. Мишаню же, как всегда, волнуют совсем другие вопросы. Он потеет на заднем сиденье, возясь с каким-то непослушным объективом, чертыхается и отчаянно надеется на то, что лапша, навешанная на жандармские уши по поводу мардинского репортажа, — не совсем лапша, а лучше бы — совсем не лапша, что они действительно расчехлят камеру, вынут микрофон, и он, Мишаня, снова уплывет в чудесные дали удивительного мира, видимого, увы, только через объектив.
И ведь надо же — мишаниными молитвами… Даже в мардинском ресторане, где они останавливаются пообедать, назойливые гитемы не оставляют их в покое — тендер тойота терпеливо ждет на площади, сторожа каждый шаг чужаков. Андрей с досадой смотрит в их сторону и решает не рисковать. Хоть и жалко времени, но приходится соответствовать легенде…
— Эй, Мишаня, черт с тобой, расчехляй! Значит, так: возьмешь этот план, с горой и крепостью, потом делай панораму на церковь — и назад ко мне. О'кей?
Счастливому Мишане не надо говорить дважды. Белик берет микрофон, задумывается на секунду, делает знак оператору и начинает импровизировать с ходу — интересно, остроумно, талантливо.
Яник слушает его, уже привычно поражаясь легкости, с которой Андрей извлекает из своей памяти даты, имена, события — искусству, с которым он в два счета, без всякой подготовки, лепит из этого сухого материала живую и сочную картину. Наверное, прав Мишаня, и им действительно повезло встретить такого редкого типа…
— …эта крепость и в самом деле была неприступной, — Белик делает широкий жест, и Мишанина камера послушно следует за его рукой. — Даже великий Тамерлан обломал об нее свои людоедские клыки, и еще многие до и после него… Хотя большевики находились во все времена, а как известно, нет такой крепости, которой не могли бы взять большевики. Скорее всего, название города и происходит от арамейского слова «марда», что означает «крепость». По местному преданию, через город проходил пророк Иона на своем пути в греховную Ниневию и останавливался отдохнуть во-о-он в той пещере на склоне горы. Якобы на горе проживал тогда огнедышащий дракон, и местные прагматичные язычники пообещали Ионе, что уверуют в его Бога, если он избавит их от чудовища. Что Иона и совершил ко взаимному удовлетворению сторон.
Как вы помните, нашего техника тоже зовут Иона, и он — вот совпадение! — тоже находится здесь на пути в Ниневию, а точнее, в районы северного Ирака, расположившиеся на развалинах древних ассирийских городов. Кстати, с драконами наш современный Иона воюет не хуже того, библейского…
Белик задорно подмигивает в объектив одному ему известному адресату.
— Западному человеку трудно понять и постичь головокружительную духовную глубину этих мест. Количество сект, религий и вероучений, родившихся и по сей день исповедуемых здесь, поражает воображение. Взгляните на эти церкви. Это христианские церкви, но это совсем не те христиане, которых мы знаем. Отколовшись от канонического мейнстрима в раннем средневековье, они шли своим, неведомым нам путем; или, скорее, не шли, а пытались остаться на месте, законсервировать дух исходного учения здесь, в этих горах. Знаете ли вы, что в этой самой церкви богослужение до сих пор ведется на арамейском языке, близком к тому, на котором говорил сам Христос? Но не волнуйтесь, я не стану утомлять вас дальнейшими подробностями, скажу лишь, что политический язык нынешних турецких властей, очевидно, понятен мировому сообществу не лучше, чем древнеарамейский. Соединенным Штатам, к примеру, до сих пор не удается получить от Анкары сколь-либо внятного ответа относительно высадки… — и Андрей элегантно сворачивает на актуалию.
Гитемы безучастно наблюдают за ними с другой стороны улицы.
В Джизре микроавтобус корреспондентов «САС-Ти-Ви» прибывает поздним вечером, счастливо миновав по дороге еще несколько блокпостов, обысков и перекрестных допросов с пристрастием. Назойливые гитемы покидают их только у самого входа в отель, до отказа набитый разношерстной журналистской братией. Яник засыпает, едва коснувшись головой подушки, успев лишь подумать о том, как хорошо было бы сейчас увидеть Пал, хотя бы во сне.
1.
— Летять, гудять по небу бомбовозы… — поет Мишаня, растянувшись на матраце.
Воронья шуба на рыбьем меху настороженно нахохлилась рядом, ждет своего часа. В хижине тепло, на низком столике — сладкий чай, транзистор подвывает монотонные курдские шлягеры. Мишанина песня ложится на них самым корявым образом, зато хорошо согласуется с ревом тяжелых бомбардировщиков В-52, волнами накатывающихся на Мосул прямо над их головами.
— А я в степи израненный лежу…
— Кончай гундосить, Мишаня… накаркаешь… — говорит Яник. — Нет у нас тут Тамарки — тебя перевязывать.
— Ко мне подходит санитарка — звать Тамарка, — упрямо ведет свою партию Мишаня. — Давай тебя перевяжу! Абрам-пам-пам!
— Ну-ну… — качает головой Яник. — Пеняй на себя, дятел. Я тебя предупреждал…
— Эй, Яник, да ты никак нервничаешь? — Андрей лениво прихлебывает остывший чай. — От кого другого, а от тебя — не ожидал. Как же так? Герой-разведчик, и все такое… — нехорошо, нехорошо… Черт, сколько они туда сахару бухают? У меня от этого чая внутренности слиплись. Скорей бы уже на выход…
Снаружи сумерки, непогода — мокрый снег вперемежку с дождем, ветер. Сегодня они весь день с раннего утра добирались до этой пограничной деревушки, хитрыми маневрами отвязываясь от гитем, пересаживаясь из такси в такси, прячась в кузове грузовика, в тракторном прицепе за мешками, снова в грузовике — всюду, куда их — быстро, быстро! — пихали постоянно сменявшиеся молчаливые проводники. Багаж доставлялся отдельно; теперь он свален под навесом, за дверью; удивительно, но все вроде цело…
Койотов Андрей нашел относительно быстро; больше времени ушло на переговоры — уж больно цены заламывались невообразимые. В конце концов сошлись на десяти тысячах — по три куска на рыло плюс добавка за багаж. Оплата через посредника — если Белик не звонит в течение следующей недели из Ирака, то койоты своих денег не получают. Такая вот гарантия, с позволения сказать… Повздыхал Белик, поматерился да и заплатил — а куда денешься?.. — надо торопиться. Непонятно только — почему на звонок отведена неделя? Судя по уверениям посредника, собственно переход границы включает трехчасовую пешую прогулку с последующей двадцатиминутной подброской на автомобиле до иракского пограничного городка Заху. Итого: контрольного звонка от Андрея можно ждать нынешней же ночью, максимум — завтра утром. Зачем тогда такой запас?
Белик смотрит на часы: около семи. Когда уже выйдем?.. надоело…
Проводники прибывают еще через полтора часа, их пятеро. Они заходят в хижину разом, толпой, привычно придерживая рукой автоматы Калашникова, надолго распахнув дверь и напустив со двора тревожащий сгусток враждебной промозглой темноты. Мишаня ежится: в такую погоду… целых три часа, да еще и по горным тропам…
«Ничего, — успокаивает он себя, — зато завтра начнем регулярные репортажи, раз в день, как штык.»
Мишаня блаженно улыбается.
Койоты рассаживаются пить чай, а как же иначе… На них длинные куртки блеклых тонов, широкие курдские шаровары подпоясаны кушаками. Главный и, видимо, старший — хотя все пятеро выглядят на один и тот же, совершенно неопределенный возраст — хлопает себя в грудь.
— Масуд, — говорит он и сердечно улыбается, обнажая темно-коричневые зубы, торчащие в самых неожиданных направлениях.
Андрей, Яник и Мишаня поспешно представляются. Все они испытывают некоторую неловкость за свои цивилизованные колгейтовские оскалы, отчего-то кажущиеся совсем неуместными в гнилозубой койотской компании. Масуд кивает, гасит улыбку и принимается усердно запивать ее чаем. Остальные члены стаи, не отставая от вожака в области чая, ограничиваются молчаливыми улыбчивыми кивками.
— Лучше бы они совсем не улыбались, — шепчет Яник Андрею. — Такой улыбочкой только детей пугать.
— Это от сладкого чая. И от курева. Сколько ни общался с ними, ни разу не видел, чтобы они чего-нибудь ели. Только хлещут этот свой чай и смолят, хлещут и смолят…
Словно в подтверждение, койоты дружно закуривают.
