Быстрые и медленные, тихие и оглушающие, тянущие за собой хвост на высоте сорока тысяч футов и задевающие колесами травинки, самые простейшие и исключительно роскошные, — все они тут, все чему-то учили и чему-то научили меня. Они все — часть пилота, а он — часть их. Потрескавшаяся краска на приборной панели, педали, которые за двадцать лет стали совершенно гладкими, ручка управления, на которой стерлись насечки, — все это следы, оставленные на самолете человеком. Следы же самолета на человеке можно обнаружить лишь в его мыслях, в том, чему он научился, к чему пришел.
Большинство знакомых мне пилотов не такие, какими кажутся. В одном теле живет два очень разных человека. Возьмем, скажем… ага, вот Кейт Алшефер, превосходный пример. Он — человек, которого совершенно не ожидаешь увидеть в боевой эскадрилье. Когда Кейт Алшефер произносил слово, это было грандиозное событие. У него не было ни малейшего желания производить на кого-то особое впечатление. Если встать перед ним и сказать: «Кейт, ты — вшивый пилот», — он бы улыбнулся и ответил: «Может быть, ты и прав». Его невозможно было разозлить. Невозможно было заставить торопиться. Он подходил к полетам так, словно это были задачи на вычисление интегралов. Если надо было рассчитать взлетную дистанцию, что он проделывал сотни раз, то любой другой пилот выглянул бы на улицу, оценил ветер, температуру и прикинул бы разбег с точностью до пятидесяти футов. Но Кейт перед каждым полетом сидел с план-картами и скрупулезно высчитывал расстояние, аккуратно выводя цифры в нижней части формы, в которую редко кто заглядывал. Аккуратно, точно, педантично. Для Кейта поторопиться, взять с потолка расчетную скорость или цифру расхода топлива было бы все равно что для главного бухгалтера — предоставить заведомо фиктивный отчет. Сидеть с ним на предполетном инструктаже — это был почти что анекдот. Кейт не издавал ни звука, СЛОВНО лавина терминов и полетной информации пролетала мимо его ушей, словно он был корреспондентом технического журнала, по ошибке севшим не в то кресло. Никак нельзя было догадаться, что он вообще что-то слушает, пока в конце он вдруг тихо не произносил что-то вроде: «Ты имел в виду два пять шесть точка четыре мегагерца на двенадцатом канале, так?» — и проводящий инструктаж исправлял свою ошибку. Чаще же Кейт не произносил ни слова и в конце. Он неторопливым шагом шел к своему шкафчику, медленно застегивал молнии на комбинезоне, влезал в летную куртку, расписанную по уставу молниями, мечами и свирепыми изображениями, которые, по идее, должны были выражать суть пилота-истребителя. Затем он прогулочным шагом шел к своему самолету, неся при этом парашют так, словно тот был чем-то слегка неуместным, словно несколько портил картину.
Даже выстрел его стартера был не таким внезапным, а звук двигателя не таким громким, как у других самолетов.
Кейт летал по учебнику. Когда он шел в строю, его самолет не болтался и не покачивал крыльями. Он летел так, словно его самолет был прикручен болтами к крылу самолета Ведущего. А затем начиналось задание, воздушный бой. И тут, конечно же, берегись!
Если самолет то несся строго вверх, то вертикально вниз, то вертелся через крыло, то проносился, сверкнув на вираже по небу, можно было побиться об заклад, что на его борту — Кейт Алшефер. Все выглядело так, словно перед самым взлетом Кейт быстро выпрыгнул из кабины, а его место занял кто-то до неузнаваемости другой — стремительный и необузданный. Невольно появлялось желание нажать кнопку микрофона и спросить:
— С тобой все в порядке, Кейт?
С Кейтом все было в порядке, и увернуться от того невероятного монстра, что сидел в кабине его самолета, можно было лишь будучи исключительно умелым, предельно внимательным и везучим пилотом. Так было в каждом учебно-боевом вылете. Вот Кейт молнией бросается на цель, атакует ее на бреющем полете, земля перед ним буквально разлетается в клочья. Вот приближается к мишени, установленной на вышке, и разносит ее вдребезги. Вот он заходит на ракетную цель и загоняет четыре ракеты в круг диаметром пятнадцать футов. На учениях, где отрабатывается поддержка авиацией с воздуха сухопутных сил, Кейт проносится на такой высоте, что едва не задевает антенны танков, а потом уходит вверх безупречной серией переворотов через крыло и скрывается из виду в направлении солнца. При заходе на посадку он держится строго по центру полосы, и его колеса касаются бетона точно на линии, отмеченной для этой цели. А затем, пока оружейщики разряжают пулеметы, необузданный выпрыгивает из кабины и стремглав убегает в лес, а Кейт Алшефер, корреспондент технического журнала, возвращается прогулочным шагом от самолета, снимает свою куртку и расстегивает молнии на комбинезоне.
В каждом из нас, как я неоднократно убеждался, есть человек, который, в основном, спит. Он просыпается лишь в те моменты, когда нужно быстро принять решение или совершить молниеносное действие. Год назад я видел этого человека в необузданном Кейте-пилоте, вчера я встретил его в виде игрока в кабине своего биплана. В каждом из нас живет такая личность, даже в самых неподходящих для этого с точки зрения логики.
Над Техасом сосны заканчиваются, и впереди открываются обширные ровные пространства. Солнце наконец нагрело воздух. Держится хороший попутный ветер — даже самые быстрые автомобили со свистом проносятся назад под крыльями.
Закрыв глаза, я вижу попутный ветер, вижу в его массе крошечную точку биплана. Попутный ветер — это всего лишь небольшой вихрь в огромном воздушном водовороте, который вращается по часовой стрелке вокруг центра области высокого давления где-то на севере. Самолет, который летит сейчас в том же направлении, что и я, но к северу от этого центра борется со встречным ветром. Мой попутный ветер, конечно, долго не продержится — я улетаю прочь от центра давления, и, даже несмотря на то, что моя скорость немногим больше сотни миль в час, я вскоре почувствую, как изменяется направление ветра. Ветер уже за эти два часа из строго западного стал немного юго-западным. Еще через несколько часов он станет боковым южным ветром, толкающим меня вправо от курса, и мне придется лететь как можно ниже, чтобы избежать его вредного влияния.
Будь осторожен, когда ветер стремится снести тебя вправо — это я узнал на собственном опыте. Не зря бытует выражение «вправо сносит — к худшему». Если дать ветру снести тебя, то вскоре из зоны хорошей погоды и высокого давления попадешь в область низкого давления, где царят низкие облака и видимость постепенно ухудшается, пока тебя не окутает сплошная дымка. Если я сейчас хоть немного поверну вправо, так, чтобы ветер снова стал попутным, я рискую начать летать по кругу, в котором погода все время будет хорошей, по кругу с центром в области высокого давления. Но тогда я в конце концов окажусь там, откуда начинал. Двигаясь вперед, своим курсом, мне следует вскоре ожидать бурю-другую. Но я благодарен за то хорошее, что уже получил, за те ясные погожие дни, что посетили здешние места. К тому же погода пока держится — нигде, вплоть до самого горизонта, нет намеков на низкие облака.
Из-за горизонта на равнину выползает первое пятнышко приближающегося города. Даллас. Вернее, Даллас/Форт Уорт. Он постепенно подымается и все четче прорисовывается — великан, развалившийся на солнце. Я отклоняюсь к югу, чтобы облететь город. Он должен бы выглядеть с воздуха как и всякий другой город, но для меня это не так. Я не могу объективно смотреть на Даллас. Дело в том, что здесь развернулась в свое время ожесточенная борьба между аэропортами Далласа и Форт Уорта. Каждый город утверждал, что его аэропорт лучше удовлетворяет нужды обоих городов, и в конце концов в спор пришлось вмешаться правительству, которое урегулировало вопрос. Но там внизу, между теми, кто летает, и между диспетчерами остались взаимные обиды, там идут в ход всякие едкие прозвища.
Кроме того, город — это огромное гнетущее место, и даже в звуке двигателя появляется печальный обертон. Это город, в котором застрелили Президента. Хорошо, что у меня нет необходимости приземляться.
Город исчезает вдали, и настроение окружающей меня местности несколько проясняется. Я нахожу шоссе номер 80, которое следующую тысячу миль будет моим главным навигационным ориентиром. Вскоре мне придется где-нибудь садиться. Вот, согласно карте, Вестерн-Хилз. Я делаю круг над маленьким городом и его аэродромом. 8:30 утра, но на поле — никаких признаков жизни. Ангары закрыты, на стоянке пусто. Мне наверняка придется ждать, чтобы заправиться топливом. Я неплохо летел с попутным ветром, к тому же впереди по дороге будет другой аэропорт, где уже кто-нибудь проснулся. Кроме того, каждая миля, оставшаяся позади, означает, что впереди стало одной милей меньше. Согласившись с этим достаточно очевидным для всякого, кто путешествует в открытой кабине, утверждением, я устремляюсь вперед. Буква «W» на шкале магнитного компаса подрагивает относительно неподвижной линии. Теперь ветер стал полностью боковым, и, оставаясь на высоте, я ничего не выиграю. Поэтому ручку управления вперед, — и мы ныряем в тот слой неба, где скорость ветра уменьшается благодаря его контакту с землей. На высоте пятьдесят футов мы выравниваемся над пустынной дорогой и летим, то поднимаясь, то опускаясь, — повторяя очертания невысоких окрестных холмов.
