— И что бы он сделал, мой отец?
— Он привел бы его за ухо.
Сколько же у них было энергии, у этих двух женщин. Просто с ума сойти можно.
— Ты ведь единственный мужчина в семье.
Надо же, теперь я опять стал мужчиной.
— Ты должен пойти за ним. Он обещал. Ты должен потребовать, чтобы он сдержал свое обещание.
— А если он не хочет?
— Тогда тебе придется заставить его.
— Каким образом?
— И он еще считает себя мужчиной!
Эти глупые намеки уже надоели мне. Но не снимать же мне было перед ними штаны.
— А если он будет потом тебе изменять?
— Это будет уже мое дело.
Резонно.
— Завтра! Завтра же ты пойдешь и будешь ждать его у выхода после работы.
Я сказал, что схожу. И снова попытался встать. Но Жюстина опять усадила меня на стул.
— Завтра! Ты обещаешь? Чтобы встретить его, когда он будет выходить из своей конторы.
Я пообещал. Но тут же вспомнил:
— Минутку…
Великолепно, я нашел, как им возразить.
— Он выходит из своего бюро в шесть часов, на Итальянском бульваре. И я тоже выхожу из моего бюро в шесть, но на улице Брошан. Как я могу успеть, чтобы встретить его?
— Ты отпросишься с работы немного пораньше.
У них есть ответ на все, скажу я вам.
Ладно. На следующий день я потащился на Итальянский бульвар. Без всякого энтузиазма, как можно догадаться. Что я скажу ему, этому чучелу. А если он ответит мне, что Жюстина некрасивая? Смог бы я тогда обсуждать достоинства моей сестры. Это было бы НИЖЕ МОЕГО ДОСТОИНСТВА. Не правда ли? В общем, остановился я на тротуаре и жду… Вижу, как он выходит, Гюстав. Спешит, вид у него радостный, деловой. И этот его нос. Что это с ним? В эту минуту вид у него был совсем не такой дурацкий, как обычно.
— Кого я вижу! Гюстав!
— Здравствуй, старина, — говорит он мне. — Все хорошо? Как там, у Риве?
Ни малейшего замешательства. Или скорее такой вид, будто он думает о чем-то другом, будто в мыслях он далеко-далеко.
— Извини меня, — говорит он. — Я бы пригласил тебя выпить что-нибудь, но спешу.
И все тот же радостный, оживленный вид. Почти насмешливый. Не по отношению ко мне. Просто, все, что окружало его, жизнь, общество, мир, все стало предрасполагать к веселью и насмешке. Словно он сделал какое — то открытие. Обнаружил какой-нибудь трюк. Какой-то секрет.
— Я хотел бы поговорить с тобой.
Он остановился.
— Это Жюстина послала тебя?
— Да.
Мы стояли друг против друга, на тротуаре, прохожие толкали нас. Итальянский бульвар в шесть часов вечера — это не самое идеальное место для доверительных разговоров.
— Я спешу, — повторил он.
Потом, внезапно взяв меня за локоть, сказал:
— Хотя, пошли со мной. Ты все поймешь.
Мы пошли по улице Капуцинов. Вошли в кафе.
— Привет, патрон!
Жизнерадостный. Хотя, на мой взгляд, он явно перебирал с благожелательностью. Он как бы говорил всем своим видом: видите, дружище, я умею держаться на вашем уровне.
Мы сели.
— Слушай, — говорит он мне…
И останавливается. Встает, глаза устремлены на дверь. Встает медленно. Как зачарованный. И я тоже. От удивления. Я просто не узнавал его. А он все продолжал меняться. Сквозь его черты глянуло детское лицо. Взгляд его стал мягким, доверчивым. Взгляд, в котором не оставалось ничего, кроме голой и беспокойной правды. Его хобот как бы сам собой стал носом, совсем не громоздким, совсем не надменным, стал славным маленьким хоботком, радостным и смиренным. Я тоже встал. К нам приближалась девушка.
— Вот, — говорит Гюстав. — Дорогая, это один из моих друзей, Эмиль. Мадемуазель Жанина Блосар.
— Ты сейчас поймешь, — сказал он мне.
Еще бы не понять! Я думал о Жюстине. Я смотрел на эту Блосар. Я понимал. Все понимал. Во всяком случае, понимал Гюстава. Хотя не понимал ее. Как это она не нашла никого лучше, чем Гюстав? Правда, похоже, он обожал ее, он пожирал ее глазами. Брал ее руки. Волновался.
— Гарсон! Гарсон! Быстро.
Она была маленького роста, но хорошенькая. Бледное, гордое лицо, очень гладкая кожа, короткий, прямой нос. Ничего совсем уж необыкновенного. Девушки такого типа встречаются часто. Но они никогда не ходят одни. Всегда с кем-то. Или с матерью.
Они не обращали на меня внимания. Они разговаривали.
— У тебя сегодня было много работы, дорогая? У тебя немного усталый вид. Нет? Или я ошибаюсь?
Со своим добрым маленьким хоботком, полным забот.
А я сидел рядом. Сидел и задавался вопросами. Если уж какой-то Гюстав мог так измениться, прямо на глазах, из-за женщины, то разве не могло бы такое произойти и со мной? У меня была мадемуазель Пук. Ладно. Но внезапно мне пришла в голову мысль, что, может быть, нет ничего общего между мадемуазель Пук в постели и девушкой, вроде этой вот Жанины, такой молодой, такой… такой чистой, странное слово, которое, если бы не она, никогда бы не пришло мне на ум, чистая, как графин с водой, чистая, как ванная комната. Ванные комнаты из фильмов, а не такая, как в жизни. Которая словно омывает тебя. Ее короткие фразы текли из нее, как из родника. Короткие фразы, которые тихо плещутся вокруг тебя. А ведь говорила она о пустяках, о своем рабочем дне, о покупках, которые нужно сделать в квартале перед тем, как сесть на электричку.
— Она живет в Курбевуа, понимаешь?
Время от времени Гюстав поворачивался ко мне, чтобы сообщить какую-нибудь подробность.
— Она живет в Курбевуа.
Он говорил это с таким видом, как будто это было что-то невероятное, что-то чудесное. Словно никто и никогда не жил в Курбевуа.
— Она работает в «Трех кварталах». В рекламе.
Всем своим видом он восторгался: ты представляешь!
— Ну ладно, — сказал он наконец, вставая. — Дорогой Эмиль, я был очень рад увидеться с тобой, но…
— Но я хотел бы поговорить с тобой, — перебил я его.
Поговорить с ним о чем? Все было сказано. Но видеть, как они встают, чтобы уйти вместе, — у меня сжималось сердце. Видеть это счастье. Этот маленький светлый мир. А я — вне его, как всегда.
— Я должен ее проводить, — сказал он.
— Да ничего, — успокоила его девушка. — Если твоему другу нужно поговорить с тобой… Я пока схожу что — нибудь куплю, а потом вернусь за тобой.
Ладно. Она уходит. Гюстав опять садится.
— Я слушаю тебя, — обратился он ко мне.
Мне нужно было что-то сказать ему.
— Прежде всего, позволь мне поздравить тебя. Ты знаешь, я тебя понимаю. Понимаю на все сто процентов. Она вос-хи-ти-тель-на.
— Правда же? — воскликнул он.
Так победоносно. Как будто в этом была его заслуга.
— Да, — продолжал я. — Я тебя понимаю.
Становилось неловко. Я набрался храбрости.
— Но есть еще Жюстина.
Гюстав качнул головой направо, потом налево, потом резко еще раз направо.
— В этом деле, старина, я ничего не могу поделать.
— Но ты же обещал.
— Да, обещал, я признаю это. И я был искренен, даю тебе честное слово, Эмиль. Честно, я думал, что люблю Жюстину. То, что я испытывал, я думал, что это была любовь. Но видя, что я испытываю сейчас к этой малышке, я понимаю, что то была не любовь.
Конечно. Что я мог ответить?
— Да, — заметил я. — Это очевидно. Прошлое не вернуть. Но, видишь ли, Жюстину мучает то, что она так грубо говорила с тобой. Ругалась.
— О, я не сержусь на нее, — сказал он, подняв ладонь вверх.
Великодушный. Ничто так не делает мужчину великодушным, как сознание, что ты бросил женщину. Весьма любопытно. Теперь, когда его куколка ушла, но возник образ Жюстины, он снова стал похож на телка. На потухшего телка. Активным и погасшим — вот каким он был, этот Гюстав. Как будто двигается, но в потемках.
— Но она упрекает себя. Она очень сожалеет о том, что произошло.
Если бы только она меня слышала. Но чего я добивался по существу? Показать ей, что я что-то сделал? Привести его к ней, ее Густава, на несколько минут. Остальное, выйдет она за него замуж или нет, меня это не волновало.
— Ты ведь знаешь, какая она. Тактичная. Деликатная. Ну, ты понимаешь… Поставь себя на ее место. Знаешь, ты бы зашел как-нибудь вечером к нам. Вы мирно поговорите. Без всякой злости. Ты не считаешь, что так было бы более элегантно?
Я думаю, что нашел очень подходящее слово. Слово, которое его растрогало.
— Но как это сделать? Каждый вечер я провожаю Жанину. До Курбевуа. И там остаюсь ужинать.
Там он тоже ужинает, чертов Гюстав.
— Ты знаешь, она гордая. Даже ревнивая. Ты даже не представляешь себе. «Гюстав, если ты скажешь мне неправду!» Она часто повторяет мне это.
— Ну только один раз. Завтра, слышишь, приходи после работы. Ненадолго. А потом встретишь ее.
— Под каким предлогом?
Клюнул. Так, значит, интересно посмотреть на последствия своих проказ?
— Ты скажешь, что тебе нужно сделать сверхурочную работу. Такое же ведь случается. Скажешь, что должен остаться в банке до семи часов. Что тебя попросил об этом твой начальник.
