А если все это вранье? А? Как узнать? Если все это — счастье, чувства, удовольствие — всего лишь пустяки, которые люди с давних пор раздули до невероятных размеров. Каждый расхваливал себя, лез вон из кожи, размахивая руками, чтобы убедить себя, чтобы убедить других, будто он испытывает какие-то неслыханные ощущения, тогда как на самом деле любовь, может быть, и вообще не более веселое занятие, чем то, что испытывал я, когда спал с мадемуазель Пук. Как знать? Огромная ложь, в которой мы все являемся одновременно и обманщиками, и обманутыми. Как в случае со «свежим и бодрым». Как в случае с мужчиной, женщиной и постелью. Хочу сказать, что я так не думаю. Нет, любовь, наверное, все-таки существует. Половое влечение, пожалуй, все-таки существует. Коль скоро с давних пор об этом столько говорят. Что-то тут непременно есть. Но этого что-то МЫ НЕ ЗНАЕМ. Или почти не знаем. Знаем что-то, о чем у нас есть какие-то смутные сведения, сформулированные очень приблизительно в словах, которые мы слышим от других: печаль, желание, удовольствие. Эти слова имеют смысл для нас лишь в той мере, в какой мы могли бы испытывать те чувства, которые они обозначают, но испытывать их с той же силой, с какой их испытали говорящие о них люди. А как можно узнать об этом? Потому что грусть — что это означает? Удовольствие — что это такое? Наслаждаться — что это? Если мы испытали когда-то только небольшие огорчения и небольшие удовольствия. И как узнать, что, например, такое-то огорчение было сильным огорчением.
Все здесь относительно. Все такое неопределенное. А мы говорим. Мы смеем говорить, спорить, утверждать, решать, давать советы, пользуясь при этом только одним словом, которое для каждого из нас означает РАЗНЫЕ ВЕЩИ. Основываясь на чувстве, о котором мы никогда не знаем, испытываем ли мы его в самой высшей степени. В общем и целом. На чувстве, которое всегда оказывается в зависимости от новой встречи. Я имею в виду тех, кто не встретил свою Блосар. Но ведь никто не может быть уверенным в том, что он когда-либо встретит свою Блосар. Всегда остается какая-то другая женщина, с которой можно испытать более сильную лю6овь, более острое удовольствие, более неслыханный оргазм. Не говоря уже о возможности гомосексуального опыта. Не говоря о разного рода фантазиях, изощренностях, трюках, которые постоянно придумывают люди.
И вот это-то чувство и управляет миром. Разве это серьезно? Я сам знал людей, которые из-за любви в корне меняли всю свою жизнь, ИЗ-ЗА ЛЮБВИ селились где-нибудь в Вальдоре, вместо того, чтобы поселиться в Сюрене, женились, разводились, меняли профессию. И все из-за чего? Из-за чувства, в котором они не могут быть никогда достаточно уверены, что это то, за что они его принимают. Из-за гриппа, о котором они не знают, не является ли он простым насморком. И неужели вас от этого не бросает в дрожь? Что же тогда вас может расшевелить? Вы тогда, значит, просто каменные все. Железобетонные.
Замужество моей сестры совершенно изменило стиль моей жизни. Прежде всего мне пришлось переехать на другую квартиру. Гюстав не захотел жить со своими родителями. А квартира на улице Боррего ему нравилась. И он пожелал ее сохранить. Жюстина, разумеется, согласилась с ним. Ее Гюстав решил, еще бы. Я уже высказывал мое мнение о сестре. Она отличалась сварливым нравом, но душа у нее была добрая. Замужество не улучшило ее характера. Доброта ее куда-то исчезла. Осталась только сварливость («моя половика», говорит о ней Гюстав. Все правильно. Но не лучшая половина). Отныне у меня и у моей матери был один общий враг. Она была неизменно настроена против нас. Перешла на сторону противника. Чтобы всегда занимать противоположную позицию. Получается, что семья ничего не значит? Семья что, не в счет? Есть, скажем, дочь, сестра. Потом приходит какой-нибудь Гюстав. Со своим носом. И нет больше ни дочери, ни сестры. Остается только супруга, которой мы мешаем. И которая стремится это показать. Отгороженная носом. Настроенная против нас. Достаточно было провести восемь дней в Фонтенбло, как она на все стала смотреть глазами Гюстава. Комфорт Гюстава. Мнение Гюстава. Кресло Гюстава.
— Эмиль, ты опять занял кресло Гюстава.
Контора Гюстава.
— Как, вам у Риве позволяют курить? А вот в банке Гюстава это категорически запрещено.
Носки Гюстава. Брюки Гюстава. Зад Гюстава.
Мне просто хочется смеяться, когда я слышу, как некоторые говорят:
— А вот я, старина, делаю с женщинами, что хочу.
Вы представляете себе этот тип людей. Разбитные парни, красавчики. Локти на стойку, всем своим видом показывают, что они знают, чего хотят. Мне хочется смеяться, потому что какие бы они ни были разбитные, какие бы ни были красавчики, я совершенно уверен, что им не удается добиться от своих жен и четверти того, что какой-нибудь Гюстав добивается от своей. И когда я говорю: какой-нибудь Гюстав, то я не имею в виду конкретно своего зятя. Я говорю о типе мужчины: это толстячок, котелок на голове, элегантность, постоянно одни и те же профессии: бухгалтер, служащий, заместитель начальника канцелярии. Просто невероятно. Пожелай, например, Гюстав, чтобы его жена отравила нас, то есть свою мать и своего брата, так вот она бы сделала это. И дело здесь не в любви. Любовь здесь ни при чем. Этот Гюстав со своим хоботом? А Жюстина? Я два су не пожалел бы, чтобы увидеть, как они занимаются этим делом. Увидеть, как Гюстав, добродушный, УМЕЮЩИЙ СНИЗОЙТИ ДО ЧЕЛОВЕКА, потирая руки, говорит:
— Ну так что, козочка, значит, назначим это дело на завтра?
Как он на следующий день, обтяпав это дельце за пару минут, подводит итог:
— Ну вот и хорошо. Еще одно дело сделано.
Это его присказка. По всякому поводу. Вобьет гвоздь и тут же прокомментирует:
— Ну вот и хорошо. Еще одно дело сделано.
Погасит сигарету, и то же самое. Вернется из кино и скажет:
— Ну вот и хорошо. — И так далее.
Нет, это не из-за любви. Будь Гюстав ее любовником, Жюстина осталась бы на нашей стороне. Но он был МУЖЕМ. Ее гордостью.
— Мой муж!
Смакуя:
— Я поговорю с мужем, госпожа Понтюс.
А в то же время могла, не стесняясь, заявить:
— А этот-то мой, ну уж когда я наставлю ему рога, пусть не обижается. Он вполне заслужил.
В общем, муж. ЕЕ МУЖ Ее украшение. Ее занятие. Даже споры, и те она теперь переключила на него. Нам она теперь только бросала время от времени какое-нибудь грубое слово, но уже не удостаивала нас теми длинными спорами, которые так нравились моей бедной матери. Я предполагаю еще, что у них были какие-то общие интересы. Чувство супружеской пары. Потребность составлять с кем-то единое целое. А их общий интерес состоял в том, чтобы мы с матерью смотались из дома. Вот мать и уехала жить к своей сестре, возле Мо. А я снял комнату на улице Монторгей. Гюстав позволил мне взять кое-что из мебели. При этом он прикидывал цену каждой вещи.
— Этот шкаф мог бы еще нам послужить.
Он открывал его, закрывал.
— Ба! Не буду же я мелочиться из-за этого шкафа. Бери его, Эмиль. А, ладно!
А вечером, за столом:
— Ты прямо, как король, будешь жить, Эмиль. Хороший шкаф.
И он пришел помочь мне обклеить комнату обоями. Просто ради удовольствия. Он любил клеить обои. Я не случайно оказался на улице Монторгей. На первом этаже жили Роза и ее муж. История Розы: у Риве я подружился с Люсьеном Масоном, маленьким, щупленьким парнем, который все время говорил о женщинах. Однажды он спросил у меня:
— А твоя подружка, какая она?
— У меня никого нет, — говорю я.
— Никого? Ну, это не жизнь.
Я жил. Значит, это была все-таки жизнь. Но у людей бывает разная манера выражаться. Больше он со мной не говорил об этом, этот Люсьен. Даже стал как — то немного холоднее ко мне относиться. Или мне так просто показалось. Но однажды он подходит ко мне и говорит:
— Слушай. Так дальше продолжаться не может. Мужчина без подружки, знаешь, что я тебе скажу, у меня от этого просто душа болит.
В общем, альтруизм.
— У меня для тебя кто-то есть. Как ты?
— Очень любезно с твоей стороны.
В шесть часов мы выходим.
— Ну так что, пошли?
— С удовольствием.
Спускаемся в метро.
— Слушай, — говорит Люсьен, — я должен тебе сказать, это не потаскуха какая-нибудь. Так что отнесись к ней уважительно. Как придем, сразу ее за задницу не хватай. Потихоньку-полегоньку, но напористо — вот мой метод. Но женщина, я тебе, старик, скажу, я сам уже несколько лет описываю вокруг нее круги и ничего не получается. Я не в ее вкусе. О! Это женщина разборчивая.
Это меня раззадорило. Мы пришли в одно кафе на улице Реомюр.
— А, Роза! Ты позволишь? Я с другом, Мажи его зовут, Эмиль, Эмиль Мажи.
Мы сели. Это была красивая женщина средних лет (вот еще один оборот речи, который ни о чем не говорит; средних между чем и чем?), в общем, красивая женщина, не очень молодая, крепкая, с крупной головой, волосы черные, гладко зачесанные, один зуб золотой, щеки круглые — короче, аппетитный ломоть хлеба с маслом. И уже три блюдечка на столе — от трех рюмок. Она ничего не говорила. Какая-то странноватая манера смотреть на людей. Люсьен мило шутил, но его слова звучали немного фальшиво.
