– Да что ты детьми прикрываешься? Ты бы сам вместо «Парламента» курил бы «Приму», а вместо single malt своего каждодневного водку бы пил, причем по праздникам только – вот бы тебе и не надо было продаваться.
– Я виски не от жира пью, а просто так для печени лучше.
– Для печени вообще не жрать лучше. А не, блядь, виски... Он вот про печень все волновался, что ее евреи ебут, – а его самого печень заебала. Видишь, такая еврейская месть... Ха-ха.
– Вот, к примеру, я – профессиональный журналист, – сказал Леха, входя в комнаты фотослужбы.
– А моя профессия – получать хорошую зарплату, – незамедлительно ответил ему Женя. Леха звучно плюнул себе под ноги и таки вышел. Как ни хотелось ему стрельнуть на пиво и поговорить об умном. Хотя, надо сказать, через полчаса Леха таки вернулся. Причем с пивом – он показывал, что и сам может решать вопросы. Вслед за ним в комнату вошел старый журналист Джемс Кабанков. Леха только начал было развивать мысль:
– Страной должны управлять только русские, да и то не все – только не имеющие денег и не знающие иностранных языков. Поскольку им бечь некуда. И вот они будут обустраивать Россiю до последней капли крови. Понимая, что у них права нет на ошибку!
Леха начал было, но Женя его перебил:
– Православным хай Бог допоможе, а жидам добрый дэнь!
– Здорово, евреи! Привет, Джемс, – покосился на новенького Леха. – Вот не дай соврать – евреи, если им Россiю не удастся обустроить, сбегут. А русские останутся. При любом раскладе. Они же ответственность чувствуют. Вот потому только им и надо дать избирательное право!
– Что, и тебе дать?
– Ну, я и так не получу – в рамках своей концепции.
– Что так?
– А я же знаю иностранный. Так что мне не положено.
– Ну, Леха, как ты знаешь, так это простительно. Ты слов двадцать знаешь из английского! А то и все тридцать! Ты у нас, брат, просто большой образованец... А мне, как еврею, не давать, значит, голоса?
– Ну, Джемс, успокойся. Говорю тебе – мы вместе с тобой будем молчать. Ты и я. А русский народ пусть голосует.
– Да... А может, наоборот сделать? У кого есть миллион – вот тот пусть и голосует. В смысле, сумел свою жизнь наладить – пусть и за всю страну решает.
– Джемс, но тогда одни евреи и будут голосовать!
– Но я-то точно не буду! У меня же денег нету. Так что мы с тобой так и так будем молча пить пиво. Тонко, да?
– Ха-ха-ха! Хитрый ты, Джемс! Морда жидовская...
– Ну, хитрый. Но до тебя мне далеко. Я так, как ты, не додумался б – одной рукой жидов бить, а другой бабки с них снимать, пока их не добили. Ха-ха.
– Да что вы меня этими деньгами попрекаете! Подумаешь, сколько я тут получаю! Копейки, в сущности...
– Да так, я просто к слову... Не обижайся, Леха.
– Да ну тебя, старого дурака.
– При чем тут, как говорится, возраст? Хотя на самом деле – при том. Старый журналист – это такое же жалкое зрелище, как старая проститутка... В молодости надо такими вещами заниматься... А, и еще, Леха: журналистика – это не ваша профессия, не русская. Вам надо про страдания писать, про белые ночи и бедных людей. А журналистика – это евреям.
– А чего вдруг?
– Был такой мудрый человек, Вайнингер его фамилия...
– А, мудрый? Как из ваших, из жидов – так сразу умный.
– Да не из жидов. Он немец, его звали Отто. Так вот он сказал... русские – многие – знают наизусть Онегина (Пушкина), а у нас, у евреев, вот Вайнингер... Значит, цитирую: «Большой талант евреев к журналистике, „подвижность“ еврейского духа, отсутствие природного, самобытного умственного склада, – разве все это не дает возможности высказать о евреях, как и о женщинах, следующее: они ничто и именно потому могут стать всем?» В отличие от вас...
А вообще смотри, Леха! Будешь евреев обижать – устроим тебе козу... Опять на высшую меру пойдешь!
– Какая ж ты тварь, Джемс! Тебя бы так! Гад ты, и все. – Леха ушел, хлопнув дверью.
Доктор непременно решил узнать, что это за такая высшая мера. Узнав, он не мог поверить, и не верил до того момента, как его провели в штрафную зону «Твердых знаков» под видом электрика, нарядив его в импортный богатый пролетарский халат. Зона, собственно говоря, была не чем иным, как сортиром. В кабинках на унитазах сидели наказанные, они были пристегнуты цепями к кольцам в стенах. Доктор заглянул в оконце – через такие несчастным подавали еду – и увидел, как заключенный стучит по клавишам компьютера. Время от времени писатель откидывался назад, на подушку, пристегнутую к сливному бачку, и смотрел в потолок, покуривая сигаретку.
– И что, долго они так сидят?
– Кто день, кто неделю, а бывает, и три недели так сидит человек.
– Да он просто людоед, ваш хозяин! А вы-то как терпите?
– Да какой людоед? Это ж добровольно все.
– Что значит добровольно?!
– Да то, что тут на выбор: хочешь – уходи без выходного пособия, хочешь – отбывай наказание и потом на свободу со спокойной совестью.
– И что, это из-за денег так люди мучаются?
– А то! Конечно, из-за денег! Деньги – они как хлеб: всему голова. Да, кстати, кормят там хорошо. Кондишн есть. И порнофильмы им по Сети крутят. Дрочи – не хочу! Так что не очень это страшно... Зато хозяин может быть после уверен: человек лояльный, надежный и место ценит.
Доктор ехал в редакцию на метро и читал газету «Лампа», в которой то и дело попадались забавные заметки. Он, зачитавшись, проехал свою остановку и даже плевался из-за этого. «В другой раз, – надумал он, – куплю чего поскучнее. На кой мне ляд вот так переживать? Из-за этих писак. Я ли их не знаю!» А заметка была такая:
Капитализм как высшая стадия светлого будущего всего человечества....Грех вам говорить, что я не люблю бизнесменов, тем более теперь, в рамках конъюнктуры. Я ли не был всегда за капитализм! (Ну, если не брать в расчет совсем уж юные годы, когда человеку позволительно быть левым.) Я ли не либерал! Я ли не горячий сторонник всевозможных демократических свобод!
Капитализм в те годы, когда я его в глаза не видел и когда моя нога не ступала на обустроенные им земли, представлялся мне царством свобод и здравого смысла, и, что страшно важно, также и справедливости. Странно, вот я сейчас подумал: может, приблизительно таким представлялся моему деду, красному пулеметчику, коммунизм и даже социализм... Когда-то я сильно переживал, что никогда не был в капиталистической стране. И вот наконец съездил в «мир бесправия», причем, что очень поучительно, при советской еще власти. Это была Япония. Она смотрелась особенно ярко на фоне тогдашнего советского дефицита, когда очереди за колбасой и телевизорами вовсе не казались нам странными. И вот там, в их чужом мире, я увидел это все своими глазами: небоскребы, дорожные развязки, с которых видны крыши городских высоких домов; набитые харчами, барахлом и электроникой магазины, где непринужденно делают покупки даже бабушки-пенсионерки... Я помню детский какой-то свой восторг: сверкание неоновых реклам с броскими картинками, свет уличных фонарей, толпы людей в центре Токио... Я смотрел, как человеческие потоки вливаются в магазины и кабаки и выливаются из них. И все вокруг чужое, странное, не наше – не столько от иероглифов и странной рваной речи, а потому, что атмосфера той жизни не такая, к какой мы привыкли. Она сытая, спокойная, беззаботная, безмятежная. Никто на тебя не обращает внимания, никому ты не нужен – в хорошем смысле этого слова. Делай что хочешь – ешь, пей, гуляй, сыт, пьян, нос в табаке, – работай, да хоть вообще читай антисоветские книжки... Что людям нужно – все есть, все найдено, все сработано заботливым капитализмом и предложено населению по реальным ценам. И все человеку разрешено, ну, почти все, в разумных пределах. А выборы, шмыборы, начальники – это все никого не волнует. Да пусть страной хоть сам император командует, людям-то что с этого? Что в их жизнях от этого изменится?
В общем, очень мне капитализм приглянулся. Я думал: никогда-никогда такого не будет у нас. На нашем веку... И ведь что самое смешное, такой картинки в Россiи сегодня не увидеть. Капитализм какой-никакой вроде есть, а красивой беспечной картинки – нету...
Странно, что русские бизнесмены, которые между собой не в самых лучших отношениях и немало уже друг друга в сердцах застрелили, видно, было за что, – не понимают, что и другие тоже могут иметь на них зуб и с удовольствием бы снизили поголовье самых резвых волков, акул капитализма, до какого-то разумного предела!
Я пытаюсь заглянуть в прошлое, разобрать сквозь туман тогдашний образ будущего русского капиталиста, каким я себе его рисовал. Не мог я не фантазировать про это. Так какой же был он, наш родной русский капиталист? Ну уж точно не был он толстяком в цилиндре и с сигарой, не был он и сидящим у самовара бородатым купцом первой гильдии... Он был... вот только сейчас выскочил образ: он был худой, высокий, бородатый, насмешливый. Это очень сдержанный человек. Он умен и много чего умеет делать руками. Но он не швыряется деньгами! Он не смотрит с презрением на тех, у кого бабла меньше, и с подобострастием на тех, у кого больше! Он совершенно не боится президента! Такого в голову мне не могло прийти, вот чтоб боялся... В сознании моем громоздятся демидовские заводы, юзовские шахты, паровозы, железные дороги, ого-го! Размах, мощь! Морозовские больницы... Абрикосовский какой-нибудь роддом, построенный на деньги купцов Абрикосовых же...
