А Рикардо Рейс возвращается в отель. В городе еще кое-где продолжается праздник, идет, как непременно будет сказано в газетах, искрометное веселье — с огнями, с игристым вином, а то и с настоящим шампанским, с доступными или не слишком неприступными женщинами, из которых одни деловито-откровенны, а другие не гнушаются общепринятыми ритуалами знакомства и сближения, но Рикардо Рейс не принадлежит к числу дерзких искателей острых ощущений, о которых осведомлен по большей части понаслышке, ибо недостаток отваги отваживал его от подобных эскапад. С Новым годом, папаша! — доносится из нестройно горланящей кучки встречных, а он отвечает лишь взмахом руки, да и зачем слова, вы уже прошли мимо, и насколько же вы моложе меня. Он ступает по рассыпанному на мостовой мусору, огибает ящики и коробки, слышит под ногой скрип битого стекла: скоро, пожалуй, стариков будут из окон выбрасывать, как выбросили тот манекен, а разница, в сущности, не так уж велика — в определенном возрасте голова нам уже плохо служит, а ноги сами не знают, куда несут, к концу жизни мы вновь становимся беспомощны как малые дети, только мать уже умерла, и мы не можем вернуться к ней, в ничто, бывшее прежде самого начального начала и существующее в самом деле, а попадаем мы в ничто не после смерти, а до жизни, да-да, из ничего приходим мы в жизнь и начинаем ее с небытия, а вот когда умрем, то распадемся, утратим сознание, но бытие продолжим. Да, у каждого были отец с матерью, и все же на свет нас произвели случай да необходимость, а смысл этой фразы, каков бы они ни был, пусть растолковывает тот, в чьей голове она родилась — то есть Рикардо Рейс.
Пимента еще не лег: не более получаса минуло с полуночи. Он спускается отворить дверь и выказывает некоторое удивление: Что ж так рано вернулись, мало погуляли? Устал, спать хочу. Знаете, что я вам скажу, сеньор доктор, эти нынешние праздники и сравнить нельзя с тем, как раньше, бывало, Новый год встречали. Нет, отчего же, в Бразилии это красиво, они обмениваются этими протокольными учтивостями, поднимаясь по лестнице, и на площадке Рикардо Рейс прощается: До завтра — и устремляется на штурм второго пролета, Доброй вам ночи, ответил Пимента и принялся гасить лампы, оставив только дежурные, а потом, перед тем как лечь, он поднимется на другие этажи для той же процедуры, пребывая в уверенности, что покой его никто не нарушит, ибо новые постояльцы в такое время не прибывают. Слышатся в коридоре шаги Рикардо Рейса, тишина стоит такая, что самый легкий звук отдается гулко, во всех номерах темно — то ли постояльцы уже спят, то ли все выехали — лишь в глубине тускло поблескивает табличка с номером 201, и только сейчас Рикардо Рейс замечает пробивающуюся из-под его двери полоску света: забыл выключить перед уходом, что ж, это с каждым может случиться, он всунул ключ в замочную скважину, отпер дверь, увидел сидящего на диване человека, узнал его мгновенно даже по прошествии стольких лет и, не подумав даже, что увидеть перед собой Фернандо Пессоа — событие не совсем заурядное, сказал: Привет, хоть и не был вполне уверен, что тот ему ответит, ибо абсурд не всегда повинуется законам логики, но в данном случае ответ прозвучал, и было произнесено: Привет, и протянута рука, а потом они обнялись: Ну, как поживаете? спросил один из них или оба разом, а выяснять досконально, кому все же принадлежали эти слова, учитывая незначительность их, не имеет смысла. Рикардо Рейс снял плащ, повесил шляпу, аккуратно пристроил раскрытый зонт в ванной комнате — если с него еще капает, пропал паркет — но предварительно ощупал влажный шелк, убедился, нет, не течет, дождя не было все то время, пока он шел в отель. Потом придвинул кресло и уселся напротив гостя, заметив, что Фернандо Пессоа пришел к нему налегке, то есть не защитился от ненастья ни плащом, ни пальто, ни другой одеждой, которую принято именовать «верхней», и без головного убора, то есть шляпы, а надел для встречи черный костюм-тройку — пиджак, брюки, жилет — белую рубашку, черный галстук, черные башмаки, черные носки, как принято у тех, кто носит траур, или по должности занимается погребением покойников. Они глядят друг на друга с симпатией, видно, что оба рады встрече после столь долгой разлуки, и первым нарушает молчание Фернандо Пессоа: Я узнал, что вы меня навещали, а я отлучался, но мне сказали о вашем приходе, а Рикардо Рейс ответил на это так: Я думал, что вы — там и никуда не выходите, и Фернандо Пессоа пояснил: Нет, пока еще выхожу, еще примерно месяцев восемь мне можно будет перемещаться свободно. Почему именно восемь? — осведомился Рикардо Рейс, и Фернандо Пессоа пояснил предоставленные им сведения: В среднем, как правило, срок этот составляет девять месяцев, ровно столько, сколько проводим мы во чреве матери, я полагаю, это придумано для сохранения некоего равновесия: до того, как мы появляемся на свет, нас не видят, но целыми днями думают о нас, а после того, как мы этот свет покидаем, нас снова уже не видят и потихоньку забывают, и, кроме случаев исключительных, девяти месяцев хватает для полного забвения, ну, а теперь, вы мне расскажите, что привело вас в Португалию. Из внутреннего кармана пиджака Рикардо Рейс достал бумажник, а из него — сложенный вдвое бланк и хотел было протянуть его Фернандо Пессоа, однако тот жестом остановил его, сказав: Я уже не умею читать, прочтите сами, и Рикардо Рейс прочел: Фернандо Пессоа скончался тчк выезжаю Глазго тчк Алваро де Кампос, и, получив эту телеграмму, я решил вернуться, я счел это своим долгом. Весьма любопытный тон этого сообщения, узнаю стиль Алваро де Кампоса, даже в этих четырех словах чувствуется злорадное удовлетворение, я бы даже сказал — угадывается усмешка, ибо по сути своей Алваро — именно таков. Была и еще одна причина для моего возвращения, более эгоистическая, что ли: в ноябре в Бразилии произошла революция, много убитых, много арестованных, я опасался, что ситуация усугубится, но колебался — ехать, не ехать — а когда получил телеграмму, решился и сказал себе, как сказал бы постороннему человеку: Видно, тебе, Рейс, на роду написано бегать от революций, в девятьсот девятнадцатом удрал в Бразилию из-за революции, которая не удалась, теперь — из Бразилии от революции, которая, по всей видимости, тоже провалится, но, строго говоря, из Бразилии я не бежал и, быть может, остался бы там, если бы не ваша кончина. Да, помнится мне, за несколько дней до смерти читал сообщения об этой революции, устроенной, кажется, большевиками. Да, ее устроили большевики — сержанты и солдаты, но одних перебили, других пересажали, так что в два-три дня с ними было покончено. Очень было страшно? Очень. У нас в Португалии тоже были революции. Доходили до меня такие известия. Вы — по-прежнему монархист? По-прежнему. Без короля? Можно быть сторонником монархии и не любить короля. И это — ваш случай? Именно. Вас не смущает это противоречие? С такими ли еще я сталкивался в жизни.
Фернандо Пессоа поднялся, прошелся по комнате, в спальне постоял у зеркала, вернулся: Как странно — смотреть в зеркало и не видеть себя. А вы не видите себя? Нет, не вижу, знаю, что смотрюсь, и ничего не вижу. Но у вас есть тень. Только тень и есть. Он снова уселся в кресло, закинул ногу на ногу: И что же теперь — намерены остаться в Португалии или вернетесь на родину? Пока не знаю, но самое необходимое у меня с собой, может быть, осяду, открою кабинет, займусь частной практикой, появятся пациенты, а может статься, вернусь в Рио, право, не знаю, но сейчас я здесь и полагаю, что приехал в конечном счете из-за того, что вы умерли, и ход моих рассуждений привел меня к выводу: вас нет, а занять ваше место в пространстве могу только я. Живой не может заменить мертвеца. Никто из нас не может считаться по-настоящему живым или непреложно мертвым. Хорошо сказано, чем не сюжет для оды. Оба улыбнулись, и Рикардо Рейс спросил: А скажите, как вы узнали, что я остановился именно в этом отеле? Мертвые знают все, это одно из преимуществ нашего положения, ответил Фернандо Пессоа. А как вы вошли ко мне в номер? Как вошел бы всякий. Не прилетели по воздуху, не прошли через стены? Что за нелепые мысли приходят вам в голову, дорогой мой, вы начитались готических романов, а на самом деле мертвые ходят путями живых, ибо никаких иных нет, и я, как любой смертный, отправился к вам с Празерес, поднялся по лестнице, открыл дверь и сел на диван дожидаться вашего возвращения. И никто не заметил, что в отель вошел неизвестный, ибо здесь вы — неизвестный? Да, это тоже — преимущество нашего положения: если мы не хотим, чтобы нас видели, нас не видят. Но я-то вас вижу. Потому что я хочу, чтобы вы меня видели, ну, а кроме того, давайте задумаемся — кто вы? Вопрос был риторический и, следовательно, не предполагал ответа, и Рикардо Рейс этого ответа не произнес и не услышал. Повисло молчание, плотное и долгое, только слышно было, как в другом мире, на площадке лестницы часы пробили два. Фернандо Пессоа поднялся. Мне пора. Так скоро? Вы не подумайте, ради бога, что я обязан возвращаться к определенному сроку, я совершенно свободен, да, бабушка моя — там, но она уже мне не докучает. Посидите еще. Уже очень поздно, вам надо отдохнуть. Когда же вы вернетесь? А вы хотите, чтобы я вернулся? Очень хочу — мы смогли бы поговорить, восстановить нашу былую дружбу, не забывайте, меня не было здесь шестнадцать лет, и я чувствую себя на родине чужестранцем. А вы учтите, что мы сможем пробыть вместе лишь восемь месяцев. Когда впереди восемь месяцев, кажется, что это — целая жизнь. Я появлюсь, когда смогу. Не станем назначать дату, час, место нашей встречи. Все что угодно, только не это. Что ж, — тогда до скорого свидания, Фернандо, я рад был повидать вас. А я — вас, Рикардо. Не знаю, вправе ли я пожелать вам счастья в Новом году. Отчего же, пожелайте, мне это не повредит, все на свете, как вам известно, — слова. С Новым годом, Фернандо. С Новым годом, Рикардо.
