Галя усмехнулась: ах, вот оно как! Есть что с восхищением сказать о подруге. Лебедь-молодость – наивность, чистота, романтика… Карьеристка! А и старик каков – так подстраховаться! От Боба было известно, что Виктор вдруг уехал с Енбаевой в посёлок у чёрта на рогах, и там они поженились.
– Я вся в слезах, – сказала Галя так, что Дэн решил: слёзы у неё в самом деле сейчас потекут. – Сирая я сирая, не разделась до трусиков, не подвернула ножку…
Она рассмеялась, и смех не отпустил, ей долго не удавалось успокоиться.
Женой профессора войдя в их общую теперь квартиру, Алик позволила, чтобы муж надел на её палец кольцо с крупным сапфиром, были преподнесены ей и серьги – также с сапфирами. В спальне она увидела появившееся на стене зеркало, где отражалась вся кровать.
– Будешь просить меня, чтобы я раздевалась догола и натягивала чёрные чулки? – сказала она мужу с обворожительно капризной ноткой в голосе.
– Если бы ты об этом промолчала, я бы попросил. А теперь не буду, – промолвил Лонгин Антонович с не совсем шутливым сожалением. – Но мольбу о туфлях на каблуке я за собой оставляю.
– И вкус-сы же у тебя! – Алик не пожалела высокомерия для реплики.
Освежившись душем, они начали, как в прошлый раз: она вытянулась на спине, муж устроился меж её раскинутых ног, припал ртом к источнику жажды. Осязая в упоении его губы, язык, она видела в зеркале его внушительную, с сединой в волосах голову из тех, которые – при иных обстоятельствах – вызывают у многих почтение. То, что эта состарившаяся маститая голова всецело поглощена ублажением её сладкоежки, возбуждало в Алике утончённое волнение. Она запустила пальцы в его волосы, потирала порывисто, сладко его темя, затылок, виски. А когда он поддал «кабаньим ударом» её тело и наяривал вовсю, прижала руки к его подпрыгивающим ягодицам, поощрительно нажимала на них и пощипывала.
Прочь стеснение! Если ты не пошла на то, чтобы был запытан и убит парень, и потому тебе ничего – ничего! – не оставалось, как сделаться женой растленного циника, надо пить самое хмельное, находя сладость в бесстыдстве.
На работе она представляла, чем они с Велимиром-заде займутся в постели. Ощущая тяжесть его тела, мощь толчков, обхватить его ногами. Сжать зубами его нижнюю губу, укусить его кончик носа. Если она кончит раньше, то непременно пощекочет его подмышками и смажет ему завершение. Обескураженный, он будет выглядеть осмеянным.
Хохоча, она шлёпала его по заду с возгласом: «Зад-дэ-э!» Побуждала лечь навзничь и садилась ему на лицо промежностью. Отвергала позу, в какой он хотел совокупиться, и предлагала свою. Насладившись, она поворачивалась к нему спиной и в то время как он устало целовал её в плечико, мысленно говорила: балдей, балдей – пока не отомстится! я смирилась, не правда ли? Ещё бы! Не зря же её осыпали подарками, предоставили ей жить сибариткой. Спальня, из которой она удалила картину с купальщицей, превращена в её комнату. Квартиру убирает приходящая прислуга. Еду готовит (опять же приходящий) бывший повар санатория партийной элиты Николай Юрьевич (Юрыч). Благообразный, с седым бобриком, он отсидел при Сталине десять лет по сфабрикованному обвинению. Юрыч неизменно знакомит Алика с меню на завтра, и она может вместо одного блюда заказать другое. Много ли жён в городе похвастают подобным? Когда ей надо куда-то съездить, а мужу везти недосуг, к её услугам служебная машина.
В Доме моделей отношение к Алику после замужества попахивало пиететом. Дружно отмечали достоинства её работы – женского брючного костюма из шёлка, – забыв, что он был назван «сексуально провокационным». Теперь костюм хвалили и за брюки-клёш, и за то, что блузон притален и оригинально украшен шнуровкой, и – за вырез «мысом».
Приходя с работы, Алик замечала, что мужа интересуют её успехи, однако не спешила отвечать на его вопросы, и он всё время нащупывал темы, на которые она не отказалась бы поговорить. Однажды заговорил о Викторе и Людмиле. Они в посёлке получили однокомнатную квартиру, Виктор работает заведующим автоклубом ДОСААФ, жена – библиотекарем.
Алик ответила молчанием, а могла кое-что и добавить. Покидая город, Можов оставил в Доме моделей вахтёру письмецо для неё, где указал почтовое отделение, куда будет посылать письма до востребования.
Болезненно взволнованная букетом чувств к парню, который был у неё отнят и жил с другой, она зашла на почту. Ожидали два письма. Первое начиналось проклятием в адрес «паскудника». Виктор писал, что профессор – наверняка извращенец и будет склонять её к групповому сексу, рассказал, откуда у того взялась манера изображать слепого. Он задуривает головы девчонкам. Девчонка слышит о большой любви, верит, что он страдает от своего чувства, и отдаётся ему. А тут оказывается: у него есть другая. Одна из ревности плеснула ему в лицо кислотой, но кислота попалась не та или плеснула неловко – старый гад не пострадал. Это не помешало его знакомым повторять, как если бы он ослеп: «Человеку плеснули кислотой в глаза!»
И ведь все знают, писал возмущённо Можов, он нормально видит, у него плюс два, в очках только читает, он без очков машину водит! И всё равно сочувствуют ему наперебой.
Гнев парня нарастал, из-под его пера являлась совсем уже зловещая фигура. «Я пишу тебе, чтобы ты поняла серьёзность и не была легкомысленной, в деле задействованы самые высокие верхи, – читала Алик. – Представь…» И она силилась представить отрасли: нефтепереработку, нефтехимию. Профессор обосновывает, что нужно купить за границей проект для внедрения, проект допотопно устаревший, который никто не купит. «А наши покупают! Отваливают за него государственные миллионы, потому что те, кто проворачивает дельце, получили от иностранцев жирную взятку», – и Виктор сообщал, что проходимцу-учёному всякий раз перепадает толстый бутербродик.
Алик поймала себя на том, так ли уж она негодует, что её муж – преступник, обкрадывающий народ? Впрочем, рядом с этой мыслью была другая: молодой человек преувеличивает, что естественно в его положении.
Он писал: припугнуть профессора разоблачением невозможно, так как тот знает, его спасут те, кто действует вместе с ним, кто берёт свою долю. Но я, грозил Можов, найду, чем его можно прижать, и мы с ним будем на равных. «Лишь бы ты, – перечитала несколько раз Алик, – не разочаровалась во мне».
Виктор, умоляя её ответить, «подать знак надежды», в целях надёжной конспирации указывал почтовое отделение не посёлка, а железнодорожной станции рядом с ним.
Во втором письме сообщал: квартиру им с Людмилой дали в так называемом коттедже, одноэтажном, четырёхквартирном. Вход отдельный, имеются все удобства. «Но как глупы надежды старика, что я удовлетворюсь этим и успокоюсь, – следовало далее, завершаясь строками-стенанием: – нельзя передать невыносимость той тоски, когда я не вижу тебя, но представляю тебя с ним».
Алик мысленно принялась за ответ. Она напомнила о сатанинском вечере на даче, о том, как старый циник, сыграв на её сострадании к парню, заставил её принять условия, а парень сразу после этого понёсся за Енбаевой, натопил для неё и для себя баню… Как хотелось найти самые обидные, самые уязвляющие слова, в то время как она видела себя перед баней с приоткрытой дверью в сенцы и слышала доносящиеся звуки… Кончился день, минула ночь, а слов, какие удовлетворили бы её, не нашлось. На работе наклонившись над листом бумаги, она написала: «Ты дрянь. То, что у тебя теперь есть, даже слишком хорошо для тебя».
Уже через пять минут после того, как она бросила конверт в ящик, ей стало худо: пересолила, и он не ответит… Страсть побольнее обидеть его уступала силе тяги к нему. И теперь приходилось страдать сутки, вторые, третьи… И до чего натянулись нервы, когда она взбежала по ступеням в почтовое отделение, так и слыша: «Вам ничего нет».
Письмо было. «Любимая, милая, ты во всём права! Хочешь добить меня, добей, если не веришь, что мы можем встретиться и сами распорядиться собой… – далее Виктор омывал ненаглядную самой трогательной нежностью, которой отвёл более страницы, а затем заявлял: – На паскудника можно надеть намордник, и я это сделаю, только бы ты была вместе со мной против него. Будешь?» Её ответ занял на листке немного места: «Да. Пиши мне».
И Можов поделился с ней замыслом. Известно, что Лонгин Антонович отличился, воюя в партизанском отряде. Однако он никогда об этом не рассказывает, разве что когда его прижмёшь, отделается скупой фразой. Алик должна помнить: в день их знакомства, за обедом, он не захотел двух слов сказать, как воевал. Он предложил: «Выпьем за псковские леса!» И покончил с темой. А ещё до встречи с Аликом был случай. У Виктора с профессором зашёл разговор, возможна ли верность мужчины в любви, и у старика вырвалось: «Возможна!» Он был поддавши, вопросы на него посыпались, и прозвучало: «Я никого не мог представить рядом с собой, кроме неё». – «Когда? Где?» – «В войну в Пскове». Виктор спросил: её убили немцы? Профессор ответил такой усмешкой, что стало понятно: немцы ни при чём.
