«Может, его любовь и была немкой», – предполагал Можов в письме Алику и просил её «колупнуть тайну Пскова».
Она не дала подгореть жаркому. За вечерним чаем с мужем проговорила, блеснув на него глазами:
– Наверно, мне ты не соврёшь. С чего такой закоснелый холостяк решил жениться? Ты был женат и не раз, правда?
Он сказал без улыбки:
– Женат не был. Но невеста у меня была. Пожалуйста – я не хочу об этом говорить.
– А я хочу, – произнесла она едко.
– Если бы ты знала, что с ней сделали, ты бы так не говорила, – сказал он с тихой печалью. Печали было так много, что Алик мысленно попятилась.
Она молчала, трогая ложечкой кружок лимона в тонком стакане чая и вдруг сказала с искренней уверенностью:
– Уж ты за неё отплатил.
Он стал само внимание:
– Если ты так думаешь, я вознесён!
Ей остро захотелось близости с ним, и она не имела ничего против, чтобы он прочёл это в её глазах. Пара поспешила в спальню, где незамедлительно разделась. Алик легла на кровать ничком, Лонгин Антонович взялся баловать цепкими поцелуями и полизыванием её шею, плечи, спину, поясницу, добрался снизу рукой до соска; она лелеяла нетерпение. Но вот задик приподнялся, призывая мужскую руку в промежность к жадно ждущему гребешку, к губкам, чтобы затем нектарная со жгучей благодарностью ощутила входящий.
Зима застала Алика и Можова в поиске, как встретиться. Людмила не скрыла от Виктора, что профессор сказал о нём: у него детская душа, и ловкие дружки могут втянуть его в маложелательные приключения, его нужно беречь от них. Без сомнения, телефон служил свою службу, Лонгин Антонович был бы быстро извещён, отлучись молодой муж из дома; требовалось прикрытие.
В снеговых пухлых тучах Можову сверкнула «Зарница». Так прозывалась военная игра, в которую вовлекались школьники всей страны, чтобы сделать один из выходных февраля воскресеньем деревянного автомата. Зава автоклубом ДОСААФ обязывали руководить перевозкой детей в поле, к месту манёвров, и Можов, загодя поставив начальнику пару бутылок водки, попросил заменить его кем-нибудь. К Алику полетела весточка, что в её судьбе сыграет роль пельменная в трёх кварталах от привокзальной площади.
Люда, поднявшаяся под утро, чтобы накормить мужа горячим, вдоволь посетовала, почему «Зарницу» не проведут в мае: «В такую стужу детей в поле тащить!» Виктор покончил с калорийным завтраком, бодро пробежал по хрусткому снегу к автоклубу, потолкался там, а через полчаса на станции сел в электричку, уходящую в город.
Как и следовало в выходные, Алик встала в девять, не спеша пила с Лонгином Антоновичем кофе, неторопливо занималась внешностью и едва не захлёбывалась страхом, что от усилий, которых ей стоит спокойствие, её вот-вот затрясёт, предметы станут падать из рук. Сказав, что заглянет к одной-двум подругам, она, наконец, вышла и припустила бегом ловить такси.
Таксист привёз её к обшарпанному желтоватому зданию, перед которым накатанный снег заледенел от извержений носоглоток. Она стояла, нерешительно глядя на дверь: входили и выходили люди, вдруг выскочил увидевший её в окно Виктор, проскользил на каблуках к ней, обнял, приподнял, чтобы закружиться, но толкающийся народ не дал, и они ушли за пельменную.
Объятие возобновилось, на нём был полушубок, на ней шубка, но оба сквозь одежду обоюдно ощущали тепло упругих сильных тел. Их неуёмность слилась в поцелуе, который всё же должен был прерваться, чтобы они вдохнули воздуха, и тогда оказалось, что у них под ногами мутно-жёлтый лёд. Здесь возникло отхожее место взамен уборной, закрытой на ремонт. Подошедший мужик расстёгивал ширинку. Виктор сжал ладонями лицо Алика, повернул к себе:
– Дать ему по мусалам? Милиция будет тут как тут.
Она в испуге повлекла его прочь, он выдохнул с отчаянием:
– Ядрёный пейзажик любви!
В пельменной они взяли по порции и, стоя с подносами, караулили миг, когда освободится один из столиков. Усевшись, повели по сторонам глазами, посещённые одной и той же мыслью.
– Его знакомые не бывают в таких заведениях, – тихо сказал Виктор, – хотя назло всё может быть.
Алик подумала о своих знакомых. Мысленно оглядывая прожитое с профессором, произнесла:
– Если он узнает, неужели донесёт на тебя? Чем он тогда меня удержит? Я прокляну его и уйду.
– При его связях он сделает так, что на меня выйдут как бы совсем с другой стороны, и он останется чист.
– Но я всё равно… лишь тебя тронут… – она ощутила слёзы в горле.
– Придвинь к себе тарелку, – прошептал он, – нам всё удастся.
Они обсудили, чем располагают. Итак у профессора во время войны была в Пскове любовь, не забытая до сих пор. О любимой он сказал Алику: «Если бы ты знала, что с ней сделали…» Вероятно, её помучили и убили. Фраза: «Уж ты за неё отплатил!» – необыкновенно ему польстила.
Можов попросил Алика детальнее передать это.
– Он старался понять по мне, насколько я серьёзна, и сказал: «Если ты так думаешь, я вознесён!»
Виктор кивнул удовлетворённо.
«Знал бы ты, что было потом…» – со сжавшимся сердцем подумала Алик.
– Его любимая либо была немкой – военнослужащей, к примеру, – предлагал версию молодой человек, – и партизаны убили её. Либо была своей, ребята с ней побаловались. Только не говори, что партизаны такого не могли.
Она не сказала, не очень веря в доброе вечное. Обронила:
– Может, полицаи?
– Да нет, он бы не молчал. Своим он отплатил! Этим и объясняется, почему не хочет рассказывать, – заключил Можов. – Случай непростой, его должны помнить.
Он считал: Алику надо попасть в Псков и действовать обаянием. Память о Великой Отечественной в цене, пионеры разыскивают могилы героев, радио, телевизор взывают: «Никто не забыт, и ничто не забыто!» Вот и она, скажем, хочет отыскать следы её дедушки, который партизанил в псковских лесах и погиб.
– Я к Людке в библиотеку заходил – там отдельно собраны все книги о гражданской войне в нашей области. Маленькая книжечка, а в ней о том, о чём, может, больше нигде не написано. Как дети помогли красным раскрыть белого шпиона – указано, что факт реальный. Ну так ты зайди в главную библиотеку, полистай все книги о партизанах… – наставлял парень.
Приходилось прощаться: занятые не едой, а разговором, они раздражали людей, кому недоставало столика. Ей хотелось проводить его до перрона, но они решили не дразнить случай. Виктор усадил её в такси, вернувшее её мужу.
Не покидал страх: вот-вот откроется нечто и покажет беспочвенность версии Виктора. Неужели не может быть другого объяснения нескольких фраз, оброненных Велимиром-заде? А лишь на этих фразах и строятся надежды. Об этом было в каждом письме, которые слали друг другу разлучённые. Алик хотела, чтобы Виктор убеждал её в верности их плана, а иногда твердила себе о смехотворности надежд, чтобы тем самым «сглазить» смехотворность. Ведь то, что часто представляешь в страхе, не случается.
Весна, казалось, никак не хотела настать, но вот уже подступает и лето. Лонгин Антонович имел обыкновение отдыхать в бархатный сезон не только на черноморском, но и на каспийском побережье, где ему готовили осетровую икру способом, который позволял есть её наисвежайшей.
Когда Алик сообщила, что ей надо съездить в Эстонию – посмотреть национальные костюмы крестьян, – он насупился:
– Со мной на Каспий не хочешь?
– Почему? Мне отмерено – или Эстония, или Каспий?
Он увидел себя увальнем и любовно занервничал, исправляясь. Выяснив у Людмилы, что Виктор никаких отлучек не планирует, проводил жену в аэропорт. Алик улетала в Пярну на курорт министерства обороны и перед посадкой вздохнула:
– Млеть мне от любезности офицеров.
Лонгин Антонович, который охотно отправил бы её погостить в женский монастырь, беспомощно развёл руками.
Она не забыла телеграфировать ему из дома отдыха, что всё нормально, а на другой день поставила администрацию в известность о познавательной поездке на остров Сааремаа – меж тем как отправилась в Тарту с его идиллическими ивами над рекой. Заскользивший по ней «метеор» вымахнул в серую ширь озера, взял направление к устью реки Великой, чтобы доставить к псковскому причалу очаровательную путешественницу с двумя дорожными сумками. В гостинице, как и следовало ожидать, места не оказалось, особенно для неё, не имевшей даже командировочного удостоверения, и она, расспрашивая о дороге к церкви, направилась туда.
В Божьем храме Алик была раза три с бабушкой в детстве. Запомнились благолепие, ласковые старушки, отчего ещё до поездки в Псков возникла надежда, что церковь поможет уладить два дела: найти пристанище и познакомиться с кем-то, кто расскажет о партизанах. Входя в церковный двор, она заметила – на неё смотрят. По народным представлениям, она была «очень хорошо одета»: от превосходного портного жакет, юбка из дорогой материи, дань благопристойности – тёмная косынка.
