Юн метнул на него косой взгляд.
— Когда один богач с другим шутку сыграет, по-моему, это смешно! — резко ответил он. — Но, знаешь, — задумчиво сказал он погодя, — сыграй со мной кто-нибудь такую шутку, я бы спуску не дал. Я бы, наверное, нож в ход пустил.
Они подкинули дров в очаг, придвинули поближе шкуры, чтобы они лучше подсохли и прогрелись, и вышли на двор. Стояла тишина, светила луна, небо было в звездах. За изгородью заверещал заяц. Сразу же взлаяла лисица, и заяц умолк. Вдалеке послышался другой звук: ночной вой филина.
— Не дожить зайчику до завтрева, — сказал Юн. — Эта парочка доберется до него.
Из летнего хлева доносились мирные звуки: хрупали сеном и переступали с ноги на ногу лошади.
Ховард и Юн вернулись в теплый дом и выпили по стаканчику.
— Была одна история и в этой хижине, — вдруг сказал Юн.
— Какая?
— Да девушка тут одна вон на той перекладине повесилась. У нее ребенок должен был родиться от хозяина — от старого Улы Ульстада, деда того Улы, за которым была Рённев. Как видишь, старая это история.
Опять помолчали.
— И ее привидение здесь ходит? — спросил Ховард.
Юн коротко рассмеялся.
— Да нет, бедная хусманская дочка привидением стать не может. Она лежит себе спокойно в могиле.
Ну, а вот такой богатей, как Старый Эрик Берг, отец Керстаффера, — это другое дело. Уже лет десять, как он помер, но все еще каждый вечер в четверг стоит на дороге к Бергу, там, где заборы по обе стороны, и останавливает лошадей, которые мимо едут. Да, кажется, Мари тебе про это рассказывала.
Как бы там ни было, но народ в четверг вечером охотнее в объезд пускается, хотя путь там вдвое длиннее. А Андреас, дед Ханса Энгена, твоего соседа! У него жена такая клятая баба была, что он однажды взял да и застрелился, и вот рассказывают, что раз в год его привидение появляется вечером на кухне в Энгене. И бьет тогда все, что ему подвернется под руку из посуды: так он делал, когда с бабой дрался.
А Карен, старуха из Нурбю, так та порой плачет и причитает в темных углах в доме. Раскаивается, что подписала бумагу, по которой Ханс право получил упрятать Эрика, старшего ее сына, в подвал к Бергу. Сам-то я ее не слышал, говорят, голос у нее тихий. «Эрик! Эрик!» — шепчет она едва слышно и плачет потом, словно где-то далеко-далеко. Говорят, когда Ханс Нурбю слышит ее, то выпивает и пять, и десять рюмок — пьет, пока с ног не свалится. Но в это я не очень верю: Нурбю — мужик крепкий, это ему что…
Ховард напомнил Юну, что тот обещал рассказать о Керстаффере и двух помешанных.
Верно. Истории эти не бог весть какие, но послушать стоит.
Случились они уже после того, как Юн здесь поселился, можно сказать, у него на глазах, так что тут уж все — чистая правда, за это он ручается.
Из Санна, хутора на западной стороне озера, в подвал к Керстафферу отправили одного из сыновей: решили, что дома держать его нельзя. И вот однажды забыли они заплатить за него. Керстаффер велел передать им — надо, мол, платить, но они снова запамятовали. Тогда он привязал помешанного к саням, отвез его по льду в Санн, выгрузил на туне и оставил лежать — как тот был, в лохмотьях.
Мороз стоял лютый — дело было под самое рождество, — и, как на беду, никто не заметил, что приезжал Керстаффер. Больше часу прошло, пока увидели ком тряпья, что Керстаффер оставил. Хозяин Санна отвез сына обратно в Берг, и на этот раз деньги прихватить не забыл. Но даже для помешанного это было многовато: вскоре он помер. Тогда-то народ и понял, что Керстафферу платить надо день в день.
Другой раз…
В Берге пустовало три хусманских жилища, хотя в Нурбюгде крышу над головой найти было куда как нелегко. Люди говорили: лучше пойти с сумой по свету, чем стать хусманом в Берге. Но земля у Керстаффера все равно была обработана: он заставлял работать на себя самых смирных из помешанных. А сам ходил с плеткой в руках и присматривал. Мужик он хозяйственный, крестьянин хороший. «Убежать? Чтобы мои помешанные да убежали? — говорил он. — Да что ты! Ни одна собака в Нурбюгде так не выучена, как мои помешанные». Но однажды он все-таки дал маху. Собрался молотить ячмень и взял с собой одного из помешанных. Пошли они только вдвоем. Помолотили немного, и тут помешанный как подымет цеп да как хрястнет Керстаффера, так у того нога и переломилась. Но Керстаффер-то не мальчишка: стоит себе с переломанной ногой и на удар ударом отвечает и попал помешанному по голове. Тот свалился, а Керстаффер ну его цепом охаживать и так до тех пор, пока не уверился, что из тела дух вон. Но с той поры он уже никогда не давал помешанным топоров или других таких опасных штук.
После этой истории охромел он на левую ногу. Поэтому ли или по какой другой причине, но стали его, как и отца, звать Чертом.
Можно ли сказать, что всем плох Керстаффер? Да нет, пожалуй. Я видел, как он стоит, мнет руками ком земли и нюхает. И лицо у него тогда, чтоб мне провалиться, даже, пожалуй, доброе. Он, Керстаффер, землю любит.
— Ладно, — сказал вдруг Юн. — Я тебе столько пакостного за вечер порассказал, что хватит. Ханса Энгена оставлю на другой раз, а сейчас мне выпить надо.
Немного погодя он все же стал рассказывать об Амюнне Муэне.
— Но Амюнн Муэн — это другое дело, он не чета этим мужикам! — сказал Юн. — Одни считают, что он свою бабу убил, другие не знают, что и думать. Но Амюнн — его прозвали Длинный Амюнн — славный мужик, и я тебе скажу, что если он и прикончил свою злобную, ворчливую бабу, то, значит, было за что.
Не повезло Амюнну с женой. Говорят, она в молодости была чертовски красива, но с годами стала всего-навсего тощей, жадной, сварливой, вредной бабой. Детей она не рожала: была, что называется, бесплодна. Понемногу Амюнн, видать, ребеночком, а то и двумя обзавелся на стороне, в хусманских домиках. Ну, а бабы-то ходят по дворам и о таких делах шу-шу-шу, это мы все знаем. Амюннова жена от этого, конечно, добрее не стала.
В ту пору, о которой рассказ идет, Амюнн спал с одной из служанок в доме — да он и сегодня, наверное, этим делом занимается, — а девка эта на редкость красивая, сдобная и славная. У них уже сын есть, и многие удивляются, почему они не поженятся, раз уж так получилось. Я-то, думается, причину знаю…
Но мы о его жене говорили. Так вот, однажды вечером — а было это лет шесть тому назад — был Амюнн на сеновале и что-то там делал. И вот эта ведьма поднимается на мост[16] позвать его ужинать.
Но она ему никогда слова без подковырки не говорила. На этот раз, видно, допекло его. Что там было, не знаю, но говорят, будто Амюнн как треснул ее, так она кувырк с моста головой вниз да шею себе и сломала. Сам-то Амюнн по-другому рассказывает: дескать, на краю моста наледь была, баба, мол, поскользнулась и полетела вниз. Дело было в апреле, и на краю моста был гладкий лед.
У многих, наверное, на этот счет свои мысли были, но никто вмешиваться не стал. Однако случилось так, что тогда на сеновале спрятался один хусманский парнишка. Этот паренек знал местечко, где неслись куры в низу сеновала, и собирался слазить туда, как только Амюнн пойдет домой ужинать, и стащить несколько яиц. И вот у него хватило ума начать трезвонить повсюду, что он видел — вернее, что он, по его словам, видел. Наконец пошло об этом столько пересудов, что приехал ленсман и стал спрашивать и допрашивать. Но ничего не добился.
— Покажите-ка мне этого щенка! — сказал Амюнн! Когда мальчишка явился — с лица весь зеленый, — Амюнн только глянул на него, и дело с концом. Парнишка сразу сказал, что никогда ни на каком сеновале не прятался, ничего он не видел, а яйца красть и подавно не собирался!
Вот так-то.
С тех пор он, Амюнн, живет себе спокойно со своей девкой. Спит она на кухне, а не в спальне, где покойница спала.
Мальчонке его уже пять лет. Он-то спит в спальне, там же, где Амюнн!
Кому это мешает? Но вот кое-кто думает, что это, мол, уж чересчур. По большей части хэугианцы. Ханс Энген отправился однажды в Муэн, чтобы поговорить с Амюнном о его греховном житье, так он это назвал. Амюнн отвечать ему не стал, поднялся только, глянул на Ханса — того как ветром сдуло.
Почему он на ней не женится? Мари вроде бы сообразила. Есть такая порода людей: помрут, а потом еще семь лет могут ходить привидением и пакостить. Похоронили Амюннову бабу вот уже шесть лет тому назад. Сам-то Амюнн не из робких, но он, верно, не хочет, чтобы покойница его девке пакостила.
Что он спит с ней, это не важно. Покойнице на это и при жизни наплевать было. Но вот чтобы эта красивая девка стала хозяйкой Муэна, такого она не допустит. Так Мари думает.
Подожди годик и увидишь, быть в Муэне свадьбе…
Ховард, наверное, выпил лишнего. Он не мог в точности вспомнить, о чем под конец говорил с Юном. Впрочем, кое-что он вспомнил. Как бы очнувшись, увидел на себе удивленный взгляд Юна и подумал, что, верно, снова проболтался.
