— Рудольф Вениаминович, я не помешаю?
Готов поправил очки и взглянул на нее:
— Интересно, задали бы Вы этот вопрос, если б я мастурбировал?
Ермакова хлопнула дверью.
Через мгновение постучались.
— Входите, Вероника Олеговна. Не стоит все понимать так буквально.
В класс вошли музыканты, поздоровались и встали рядом с учителем. Готов не обратил на них никакого внимания.
— Рудольф Вениаминович, мы пришли, — сказал ритм-гитарист.
Подняв голову и придерживая очки, Готов внимательно посмотрел на рок-группу.
— А-а-а-а! — вспомнил учитель. — Ливерпульская четверка. Привет. Давно не виделись. Присаживайтесь. Какими судьбами?
Ребята сели за парты. Ритм-гитарист теребил нашивку «Анархия» на джинсовой куртке:
— Вот. Пришли. Вы же сами сказали — через неделю собрание.
— Какое собрание? — Готов снял очки и чуть было не уронил их на пол.
— Вы нам на репетиции сказали, что позвоните в Москву насчет прослушивания и про билеты узнаете.
— Какие билеты? Какая Москва? Какое прослушивание? Какая муха вас… вас что, укусила муха цеце?!
Музыканты сникали на глазах. Как снежный ком наваливалось ощущение, что их кинули.
— Вы сказали, что будете нашим продюсером, — пояснил барабанщик.
Готов стукнул себя по лбу:
— Ах да! Ну, конечно! Вот вы про что. Звонил я в Москву. Запись по Интернету выслал. Все в порядке. Я свое слово держу. Я никогда никого не обманываю. А знаете, кому я ваши песни отослал? Ни за что не догадаетесь. Своему другу, известному продюсеру. Он замечательный человек: поэт, драматург, музыкант, мизантроп. Да-а-а…
— И что он сказал? — спросили ребята.
— В смысле?
— Ну, про запись, что он сказал? — глаза ритм-гитариста заблестели.
— Да, «дерьмо полное», вот что он сказал, — выпалил Готов. — А что вы хотели? Когда я вас слушал, у меня чуть уши в трубочку не завернулись. Кому вы нужны в Москве? Никому. Хотите скажу, почему вы рок-музыку лабаете? Вас только и вдохновляет, что у большинства рок-музыкантов нет музыкального образования. Слава и деньги минимальными усилиями, вот что вам по душе. Чтобы стать рок-звездой, надо хоть немного уметь играть, а не просто тренькать. Джазом почему-то вы не занимаетесь, да и попсу вам не потянуть. Работать, работать и еще раз работать. Как гласит русская народная пословица: усидчивость и регулярное сокращение мышц способны привести что бы то ни было в порошкообразное состояние. Болезнь всех провинциалов — считать «пусть у нас не лучше, зато оригинальней». Ничего подобного. Ваша музыка, не боюсь повториться…
— Наша музыка людям нравится, — озлобленно возразил ритм-гитарист.
Готов рассмеялся:
— Существует такое психическое отклонение копрофагия — это когда людям нравится жрать говно. Только таких людей, к счастью, ничтожное количество. Как и ваших поклонников.
— И что нам теперь делать? — задал вопрос басист.
— Не мешать мне работать, — сказал Готов. — Тихонечко встать и выйти. И перестаньте забивать себе головы бесполезными грезами. Никто за вами не приедет и в Москву не увезет. Там и без вас полно таких. Родина ждет таланты. К сожалению, вы не из их числа.
Не успели разочарованные музыканты удалиться, как в класс вошла Сафронова.
— Рудольф Вениаминович, Вы зачем Ермакову обидели? — спросила завуч.
— Что она Вам сказала?
— Ничего. Только то, что заходила к Вам. Но я ведь не слепая.
— Надежда Ивановна, Вы когда-нибудь участвовали в самодеятельности?
— В какой самодеятельности? — Сафронова нахмурила брови.
— Песни, пляски. Что-нибудь в этом роде.
— Не-е-ет, — повеселела Сафронова, вспоминая социалистическую молодость, — мне медведь на ухо наступил.
— Жаль.
— А что?
— Просто любопытно. Живет человек, за всю жизнь ни разу не испытав радости музицирования. Много ли он потерял или это вовсе необязательно для полного счастья? А Ермакову я не обижал. Так ей и передайте: на работе у меня с ней романа не получится. На работе я, если хотите, импотент и флиртовать не намерен. Пускай домой ко мне приходит. Так и передайте.
В школе было тихо, шли уроки. Еле слышно из классов раздавалась монотонная речь учителей, кое-где приглушенный смех учеников.
Готов подходил к слегка приоткрытой двери учительской, но остановился, услышав, как женский голос произнес его фамилию. Он неслышно подобрался к двери и посмотрел одним глазком в щель.
В учительской сидели женщины и откровенно сплетничали.
— Вы знаете, — сказала Житных, — Готов такой отвратительный тип. Недавно заявляет, что французский и немецкий языки преподают зря. Видите ли, весь цивилизованный мир на английском разговаривает. А я, стало быть, не по праву свое место занимаю. Я говорю, что английский и преподаю, а он все равно: гнать, говорит, Вас поганой метлой надо. Каково, а?
— Я, девочки, думаю, — подхватила Ермакова, — в шею его гнать надо. В других школах так и сделали бы. Повезло ему, что у нас директор алкоголик. Но ничего, слух прошел, что Смирнова скоро под зад и того… а на его место Сафронову, она давно метит… Вот тут-то Готову не поздоровится со своими шуточками.
— Кобель ваш Готов, — нервно заявила молодая аспирантка Кольцова. — Глаза постоянно вытаращит и пялится, и пялится. Прическу поправляет, штаны подтягивает: посмотрите, какой я хороший. Проходу не дает…
— Влюбился, влюбился, — засмеялись Житных с Ермаковой, — глаз на тебя положил.
Кольцова обиженно отмахнулась:
— Да, идите вы. Нужен он мне больно. Просто бесит. Ладно, если б нормальный, а то урод, да еще и псих.
Ермакова, смеясь, сказала:
— Смотри, Оленька, не промахнись, вдруг это твой шанс. Годы-то идут, в девках останешься. Ха-ха-ха!
— Не останусь, — на полном серьезе сказала Кольцова, — я летом замуж выхожу.
— Правда? — всполошились собеседницы. — За кого? Чего раньше молчала? Кто он, расскажи.
— Он инженер. Молодой, перспективный. Очень меня любит…
— Инженеры сейчас много не зарабатывают, — задумчиво произнесла Ермакова, — а любовь нынче…
Она не успела договорить, Кольцова гордо перебила:
— Так он у меня инженер-нефтянник. В «Лукойле» работает, не как попало. И не Готов ваш.
Готов сжал кулаки со всей силы и прошипел: «С-с-сучка, я ж тебе подарок купил…».
— Кстати, о Готове, — вспомнила Ермакова. — Что учудил-то. Шульц рассказывала. Стоит, говорит, у школы, не у входа, а с другой стороны, достал причиндалы свои и мочится на стену. Рядом ребятишки бегают. Она подумала сначала, что ошиблась, а ближе подошла: точно он. Не дурак ли?
Житных задумчива произнесла:
— Не судите Вы так строго. Он просто больной человек… с психическими отклонениями…
— Если псих, то пусть лечится, а не детей учит, — подытожила Кольцова.
Готов так же тихо, как и подкрался, отошел от двери. Лицо стало красным от злости, очки запотели, губы что-то шептали.
Через два урока, на перемене, Готов заглянул в кабинет иностранного языка. Житных увлеченно делала записи в журнале, потеряв связь с окружающим миром.
— Добрый день, Ольга Анатольевна, — крикнул Готов.
— Ой! — встрепенулась она. — Как Вы меня напугали. Хоть бы кашлянули для приличия.
Готов сделал озабоченный вид:
— Не до приличий, Ольга Анатольевна. У меня к Вам важнецкий вопрос.
— Задавайте, слушаю.
— Вам не кажется, Ольга Анатольевна, что я такой отвратительный тип?
— Не понимаю, — всепонимающими глазами она дала понять, что попала в неловкое положение.
— Не стоит прикидываться шлангом, Вы все прекрасно поняли. Может, я больной с психическими отклонениями?
Учительница пожала плечами и беззвучно пошевелила губами.
— Зачем… — теряла ход мысли Житных, — я так… не в том смысле…
— Подумайте на досуге. Мы еще вернемся к этому разговору, — сказал Готов и гордо вышел.
Еще через урок в коридоре он догнал географичку, взял под руку и сравнялся с ней в темпе шага. Ермакова приветливо улыбнулась. Готов затараторил:
— Вероника Олеговна, я понял… до меня, наконец, дошло… допетрил, тупая башка… Меня надо в шею гнать из школы. А я-то думал, почему меня здесь держат, согласитесь, в других бы школах давно выгнали… и дошло: оказывается, директор у нас алкоголик. А завуч на его место метит и в ГорОНО стучит. Но ничего, Смирнова скоро по зад, а меня Сафронова…
— Что Вы такое говорите? — рассмеялась Ермакова.
— То и говорю. Вся школа, с подачи Шульц, знает меня как человека с оголенными причиндалами, который ссыт за школой.
Ермаковой стало неловко. Она покраснела, одернула руку и бросила недобрый взгляд на Готова.
Учитель выставил руки перед собой:
— Стойте, стойте, только не подумайте, что я подслушивал. Вовсе нет, я не настолько опустился. Мне Ольга Семеновна все рассказала. Мы давно с ней любовники. Я каждый день ее дома…
