— Да ни копейки они не стоят, — уверенно сказал старичок. — Может, лет через сто и будут кое-какие в цене, а пока ни копейки.
— Ты чего, дед? Перманганата калия обожрался или барбитурата натрия с утра стакан замахнул? — стучал себе по голове Готов. — Как это ничего не стоят? Ты смотри, какие красивые. Видал когда-нибудь столько белых медведей? А паровозы? Смотри: паровоз братьев Черепановых. Почти все негашеные. Как новенькие…
— Вот эту я, пожалуй, мог бы взять, — старичок пинцетом вынул марку из альбома, — внук у меня такие любит.
— И за сколько? — спросил Готов морщась.
— Рублей за пятнадцать, — авторитетно заявил старичок.
Готов закрыл лицо ладонями, изображая не то плач, не то смех:
— Шутник ты, дедушка. Надо же, пятнадцать рублей… банку пива не купишь. Совесть есть у тебя, труженик тыла? Куда ты катишься, страна? Дай ответ… Не дает ответа. Давай хоть полтинник для приличия.
— Нет, — отрезал старичок, возвращая марку, — полтинник — это чересчур.
Напевая гимн России, Готов сложил альбомы в пакет, оглядел суетящихся филателистов и громко сказал этим незлобивым, кротким, увлеченным людям:
— Не знаю, почему вы так по-свински отнеслись к моей коллекции. Может, я вам просто не понравился или потому что не являюсь членом вашего гей-клуба. Потому что не петух и не какая-нибудь там гомосечина. Не знаю. Знаю одно. Ноги моей в вашем петушатнике больше не будет.
Филателисты пропустили душевный порыв дилетанта мимо ушей. С тех пор марки Готова больше никогда не интересовали.
Решив сделать дубликат ключа от квартиры, Готов обратился за помощью к преподавателю трудов Щукину. Тот пригласил коллегу к себе на урок. Сказал, что, как только даст ученикам задание, что-нибудь придумает.
Павел Павлович Щукин — лысый, маленького роста дедушка, очень похожий на Луи де Фенеса. Как выяснилось позже, этот карликоватый старичок увлекается марафонским бегом и ежегодно ездит в областной центр, чтобы принять участие в массовых забегах, посвященных Дню Победы.
В слесарной мастерской Щукин в окружении парней восьмиклассников рассказал об устройстве, принципе работы токарного станка и о технике безопасности.
Будучи как всегда в хорошем настроении он вприпрыжку, словно молодой, подбегал то к одному станку, то к другому. Брал в руки штангенциркуль и измерял им голову какого-нибудь ученика, вызывая смех всего класса. Готов стоял в стороне и до слез смеялся над шуточками и выходками веселого старичка.
— Только, ребята, осторожней, — предостерег Щукин учеников, — руки куда попало не суйте. Оторвет, девок нечем щупать будет.
Все засмеялись.
— Без очков на станке не работайте, попадет стружка в глаз, будете одноглазыми… как пираты, с попугаем. Хи-хи-хи!
Кто-то из учеников спросил:
— А у нас в школе когда-нибудь были несчастные случаи?
— Конечно, — улыбаясь, сказал трудовик, — патрон вылетел и Петьке Калугину прямо в рот, лет пять назад это было.
— И что?
— Ничего. Все зубы выбило, и челюсть сломало, и сотрясение. Весь пол в крови был. Вызвали скорую, увезли.
— Умер?..
— Не-а, живой, напротив моего дома живет. А вот в армию не взяли. Это еще что, я на заводе когда работал, там станки огромадные и детали тоже большие, один патрон два метра в диаметре. Вот там-то патрон сорвался так сорвался, пролетел через весь цех и мужику прямо в грудь. Насмерть сразу… Ай, да, не будем о грустном. Кто у нас сегодня на станках?
Два ученика подняли руки. Щукин отдал им распоряжение подготовить станки к работе, а остальным задание обрабатывать детали напильником и ученики разбрелись по своим верстакам.
Освободившись, он подошел к Готову.
— Ну что, Рудольф Вениаминович, давайте свой ключ. Заготовку принесли?
Готов протянул трудовику ключ и помотал головой:
— Нет, какую еще заготовку?
— Как какую? Из которой второй будем делать. Ну да ладно, у меня где-то были.
Щукин открыл металлический шкаф и достал небольшой ящик, доверху наполненный различными ключами. Он порылся, нашел подходящую заготовку, наложил на нее оригинал, вставил в тиски на свободном верстаке и принялся точить надфилем.
— Пал Палыч, а почему девушки у Вас не занимаются? — спросил Готов. — Дискриминация?
— Не знаю, — продолжая точить, сказал Щукин. — Вроде как не принято, но и не запрещено. У меня, вообще-то, занимались как-то две девчонки. Не хотим, сказали, учиться готовить и шить… А я чего, хотите — так хотите, занимайтесь, места всем хватит. Так из-за этого в школе такой скандал был, Сафронова отчислить грозилась, а по мне, так чем нравится заниматься, то и делай. Девчонки эти, кстати, умницы были, получше многих парней работали. Сафронова позлилась, позлилась и отступила, время-то не советское, а те еще в суд на нее хотели подать. Так-то вот.
— Пал Палыч, — конфузясь, сказал Готов, — помогли бы Вы мне штучку одну выточить на станке.
— Выточим, без проблем, размеры запиши только, — бодро согласился Щукин, даже не поинтересовавшись, что это за «штучка».
Готов взял с верстака драчевый напильник и встал в позу волгоградской скульптуры Родина-мать.
— Шибануть бы этой бадангой кому-нибудь по башке! — сказал он.
— Ха! Зачем это еще? — засмеялся Щукин.
— А так, просто! — шутил Готов.
Щукин сдунул блестящую пыль с бывшей заготовки и протянул оба ключа Готову.
— Спасибо, Пал Палыч, — поклонился Готов, — век не забуду. Премного… Сколько я Вам должен?
— Что Вы, что Вы? — весело замахал руками Щукин. — Ничего не надо. Придумали тоже…
— Еще раз большое человеческое спасибо!
Готову стало приятно благодарить добродушного старичка. Слезы умиления чуть не брызнули из глаз, хотелось расцеловать эту блестящую лысину, обнять: как все-таки мало хороших людей на свете. Вот что почувствовал Готов.
Пронзительный скрежет металла заставил коллег обернуться. Звук исходил от токарного станка. Около него суетился подросток, судорожно искал кнопку остановки. Щукин с Готовым подбежали к станку. Трудовик ловким движением выключил машину.
— Ну, что у тебя тут, Саша? — спросил он ученика.
— Не знаю, — беспечно пожал плечами школьник.
— Аккуратней надо. Давай все сначала.
— Дак, не знаю, он че-то заорал, — сказал ученик и стал доставать из патрона деталь. — Пал Палыч, я, кажется, резец сломал.
Ученик вывернул резец из резцедержателя и, виновато улыбаясь, отдал трудовику. Вероятно, восьмиклассник ожидал, что преподаватель даст ему другой и можно будет смело продолжить работу, но не тут-то было.
Щукин с минуту разглядывал резец, потом резко подпрыгнул и с силой швырнул в коробку с инструментами.
— Су-у-у-ка!!! — заорал он и схватил испугавшегося парня за грудки. — Урод!!! Ты знаешь, сколько он стоит?!! Я тебе сейчас сикир башка сделаю!!!
Повалив ученика на верстак, Щукин занес над его головой молоток:
— А-а-а-а-а!!! О-о-а-а-а!!! Убью, сволочь!!!
Он бросил молоток в стеклянный стенд, осколки стекла разлетелись по мастерской. Юноша, которому только что чуть не размозжили голову, дрожал от страха. Преподаватель труда метался из стороны в сторону, швырял металлические предметы, переворачивал ящики со спиралевидной стружкой, кричал и рычал.
Готов прикрыл голову руками и вышел из слесарной мастерской от греха подальше.
— Бочкарев, останься, — попросил Готов ученика по окончании урока, когда основная часть класса вышла в коридор. — Садись, разговор есть.
Бочкарев сел. Готов оперся руками на стол и сказал:
— Валера, ты умный мальчик. Очень способный, настойчивый. Но не ладится почему-то у тебя с историей. Мне не хотелось бы вот так взять и поставить тебе двойку за четверть, хотя имею полное право и, наверно, буду вынужден. Давай посмотрим, что у тебя по другим предметам.
Готов открыл журнал:
— Вот, физкультура — отлично, труды — пять, литература — четыре, русский… где, где… русский — три. Неплохие, на мой взгляд, оценки. Ты кем хочешь стать?
— Не знаю, — ковыряя в носу, ответил Валера, — после девятого в какое-нибудь училище, а там посмотрим: в институт или в армию.
— Выбор училищ в нашем городе невелик: зооветтехникум и механический, в педку ты не захочешь. Институт, насколько я знаю, только вечерний: бухгалтера и автомобильное хозяйство. Чтобы получить хорошее образование, в область ехать надо или в Москву. Хочешь в Москву?
— Можно.
— Могу устроить, у меня профессор знакомый в МГУ работает.
— Это из-за которого самолет разбился?
— Да… а ты откуда знаешь? А-а-а, вспомнил? Молодец.
Учитель с прищуром посмотрел на Бочкарева, шутливо погрозил пальцем и тяжело вздохнул:
— Знаешь, мне, наверно, придется уволиться. Тяжело работать. Видел, как ребята ко мне относятся? Доску парафином измажут и ржут, как лошадки, или полный рот жвачки наберут, как хомяк орешков, и щелкают пузыри. Сам, небось, тоже смеялся?
