Израиль Меттер - Среди людей

Около телефона лежала книга абонентов, он полистал ее; не приходила в голову ни одна знакомая фамилия, школьные друзья вспоминались плохо, да еще, главным образом, не по фамилии, а по каким-то детским именам-прозвищам: Кука, Мика, Блинчик.

Подумал он было, что, может, живет здесь Елена Михайловна — Сизов вспоминал о ней редко и непременно по имени-отчеству, — но решил, что вряд ли стоит ворошить пепелище.

Он спустился поужинать в ресторан; сегодня следовало отдохнуть с дороги и пораньше лечь спать.

В ресторане было шумно, грохотал оркестр.

Он выбрал маленький столик в углу зала. Среди сидящих, снующих, танцующих людей не было ни одного знакомого лица. Официант долго не подходил, и Сизов, скучая, рассматривал соседей. Всех этих молодых, веселых людей еще не было на свете, когда он жил здесь, в городе.

Какой-то юноша, по-видимому студент, купил цветы и дал их своей девушке; она держала букет у самого лица, улыбалась юноше, они смотрели друг на друга; на оркестр, на лампы, на стены, на все окружающее блестящими, счастливыми глазами; куда бы она ни посмотрела, он тотчас глядел в то же самое место, и они затем наклонялись друг к другу и горячо что-то говорили. Очевидно, они впервые пришли в вечерний ресторан, все казалось им внове, необыкновенно значительным.

«А для меня, — подумал Сизов, — это обыкновенная столовка… И пахнет чадом из кухни…»

Официант принес наконец кусок мяса и бутылку пива. Сизов съел свой ужин, запил пивом, хотел, было попросить еще чаю, но передумал.

Заснул он у себя в номере быстро, хотя предполагал, что его будет мучить бессонница.

Желание повидать Елену Михайловну возникло у Сизова неожиданно. Он ходил весь день по улицам, отягощенный воспоминаниями. Не любящий беспорядка даже в мыслях, Сизов решил осмотреть родные места по определенному плану: начать надо с того дома, где он провел первые десять лет своей жизни, покуда не умерла его мать.

Виктор Петрович шел к Подольскому переулку кратчайшим путем, руководствуясь не какими-нибудь точными приметами, а почти бессознательно, как летит птица к тому месту, где она когда-то появилась на свет в родном гнезде.

Улицы города были неузнаваемо преображены: появилось больше скверов и садов, просторнее стали площади; вместо приземистых купеческих зданий, на дверях которых висели овальные жестянки страхового общества «Россия», выросли высокие дома с сияющими на солнце стеклами окон.

Когда Виктор Петрович впервые, будучи уже на фронте, услышал из сводок Информбюро, что его город занят противником, это известие было для него особенно трагическим и оскорбительным. Он десятки раз представлял себе тогда, как по главной, Сумской улице, мимо любимого в детстве кинотеатра «Ампир» шагают враги, как они топчут тот самый тротуар, по которому он бегал когда-то со своими друзьями… Кроме гнева, который Сизов испытывал при этой мысли, он еще чувствовал омерзение, будто кто-то чужими, грязными и сальными руками прикоснулся к дорогим для него вещам.

И сейчас ему было приятно, что все вокруг отстроено заново.

Попадались по дороге и знакомые места: то дом, то крыльцо, то аптечные окна, в которых в стародавние времена выставлены были огромные шары, налитые, как тогда казалось мальчику, цветными лекарствами, — все это проступало вдруг в памяти Сизова, словно отпечатанные жирным шрифтом буквы на ветхом листе бумаги.

На углу Московской и Пушкинской по-прежнему висели огромные часы, и здесь он впервые явственно вспомнил Лену. Под этими часами они встречались, когда он учился еще на первом курсе. Он топтался тут на углу, рядом с посыльными — усатыми мужиками в красных шапках. На кой черт нужны были эти посыльные, он и тогда не понимал, — им давали какие-то мелкие поручения: снести пакет, доставить корзину цветов; они насмешливо пялились на него, а он досадовал, что Лена все не идет и не идет.

И сейчас неподалеку от часов он увидел небольшую, в одну створку, дверь, ведущую, как он это отлично знал, вниз, в подвал. Теперь над этой дверью прибита вывеска: «Библиотечный коллектор». А тогда, кажется году в двадцать пятом, на окнах были нарисованы синие лошади и написано затейливыми буквами: «Механические бега и скачки». Даже сейчас, почти через тридцать лет, ему становится тошно при воспоминании об этих синих лошадях.

…Он ждал однажды Лену под часами. У него были какие-то пустяковые деньги на два дешевых билета в кино. Лена не шла. Из соседних подвальных дверей выходили люди, веселые и мрачные, пьяные и трезвые. Томясь от ожидания, он решил заглянуть на одну минуточку в этот подвал. Здесь было прохладно и сыровато. На последнем повороте лестницы стоял вздыбленный огромный медведь с бронзовым подносом в передних лапах. От медвежьей шерсти пахло никотином.

В большом зале с низким потолком сгрудилась толпа людей. Через равные промежутки времени оттуда доносился громкий бесстрастный голос:

— Можно ставить, есть прием!

И немного погодя:

— Ставок больше нет!

Затем доносилось глухое жужжание.

Он протиснулся сквозь толпу и оказался вдруг перед длинным столом, во главе которого сидел человек с большим, словно распухшим лицом и гладко расчесанными на прямой пробор волосами — они блестели, как эмалированные. В руках человека мелькала длинная лопатка, похожая на игрушечную, которой он с необыкновенной ловкостью шнырял по всему столу.

— Можно ставить, есть прием! — сказал он равнодушным голосом, и десятки рук положили на стол бумажные деньги — разглаженные, лихорадочно скомканные, грязные, засаленные, влажные от взмокших ладоней.

— Ставок больше нет!

По столу, по нарисованному в центре кругу, побежали крохотные разноцветные лошадки; их было штук десять, и на каждой написан номер. Они неслись по кругу недолго. Человек с эмалированными волосами протянул свою игрушечную лопатку и сгреб к себе деньги, лежавшие на столе, затем ловко через весь стол швырнул несколько бумажек кому-то, кого Сизов не видел, но на кого смотрели сейчас все люди, стоящие вокруг.

Не отдавая себе отчета в том, что делает, Сизов протянул руку и осторожно положил на ближайший номер деньги, приготовленные на билеты; они пришлись на клеточку, в которой была написана цифра семь. В следующую секунду лошадки понеслись по кругу, и они уже не показались Сизову крохотными, потому что он очень испугался за свои деньги. Лошади бежали все медленнее и медленнее. Все было кончено: дурацкий оранжевый конь, вскинув переднюю ногу, остановился на цифре три.

Они не пошли в тот вечер в кино, лил дождь, на душе было паскудно; Лена допытывалась, что с ним происходит, а он стыдился рассказать ей, что проигрался на механических бегах…

Может быть, окажись в этом городе хоть какой-нибудь давний приятель, Виктору Петровичу и не пришло бы в голову повидаться с Еленой Михайловной. Так, по крайней мере, он пытался оправдаться перед самим собой за это неожиданно возникшее желание.

В справочном бюро ему дали адрес Елены Михайловны. Он беспокоился, не изменила ли она за эти долгие годы своей фамилии, но оказалось, что все сведения, которые он сообщил девушке в адресном столе, были верными. Удивило его, что Елене Михайловне за сорок лет, — он не представлял себе этого.

Сперва он хотел тотчас же направиться по указанному адресу на Тимирязевскую улицу, но затем решил не менять своего первоначального намерения и пошел в Подольский переулок.

В подворотне он внимательно перечитал доску, на которой по алфавиту были перечислены жильцы. Одна фамилия была ему знакома: Моргун. Когда-то, давным-давно, жил в этом доме, в подвале, маленький хромой водопроводчик Моргун, любивший разговаривать в рифму; когда к нему обращались: «Моргун!», он отвечал неизменно и бессмысленно: «Целый тургун».

Что такое «тургун», никто из ребят во дворе не знал, да и вряд ли было такое слово, но детям нравилось, что водопроводчик так весело отвечает на тарабарском языке.

Сейчас на доске вместо одного Моргуна было трое Моргунов. Очевидно, два его сына и дочь — Костик, Юхим и Агаша — живут по-прежнему в этом доме. Сизов улыбнулся: трое детей, с которыми он играл в «чижика», занимают теперь самостоятельную жилую площадь, занесены в список жильцов.

Двор мало изменился и даже не представился Сизову маленьким, как это обычно бывает, когда сталкиваешься с давно оставленным местом. По палисаднику, расположенному в центре двора, бегали дети. Сизов сел на скамью под акацией против окон своей бывшей квартиры. На балконе стояла женщина и пронзительным голосом кричала:

— Ви-тя! Ви-тя!..

Вот так же и его звала мать с этого балкона, а он, не отвечая, лез по пожарной лестнице на голубятню.

Прошел дворник с метлой, в белом фартуке, кряхтя нагнулся около скамьи и подмел мусор в широкий совок.

— Товарищ, — спросил Сизов, — вы не скажете, как зовут гражданина Моргуна?