— Ну разумеется, я этого хочу.
— Так скажи это.
— Зачем?
— Потому что тебе нужно это услышать.
— Клэр… — я отворачиваюсь.
Клэр берет меня за подбородок и заставляет смотреть ей в глаза.
— Не спорь со мной.
— Ладно, — сдаюсь я. — Я хочу вернуться к жизни. Я хочу снова быть счастлив, по крайней мере иногда. Если честно, я не знаю, готов ли я жить дальше, но я знаю, что я этого хочу. И… — у меня перехватывает горло, но я пересиливаю себя. — И я не знаю, как это сделать.
Клэр нежно проводит мизинцем по моей щеке, смахивая слезинку; я и не подозревал, что плачу. Потом она целует кончик своего мокрого пальца.
— Хорошо, — весело ухмыляется она. — Годится.
— А второе?
— Что, прости?
— Ты сказала, что мне надо сделать две вещи.
— Ах да, — вспоминает Клэр. — Второе. Это очень просто.
— Ну?
— Просто согласись.
— На что?
— На все.
— На все?
— Именно, — подтверждает она, слезая с кровати. — На все. Последний год ты только и делал, что отказывался от всего и вся, что было в твоей жизни, и чего ты добился?
— Я не отказал Лейни Поттер.
— И поэтому переспал с ней. А представь, что было бы, если бы ты чаще соглашался.
— Не знаю, смогу ли я справиться с волнением.
— Вот и выясним. Новое правило: просто соглашайся.
— Я думал, что для тебя правила ничего не значат.
— Значат, если это мои собственные правила. Хватит вилять, соглашайся.
— Могу ли я доверить мою жизнь тому, кто так эффектно ломает свою?
— Несомненно! — горячо уверяет она. — Я не ломаю, а строю. И хотя человеку неподготовленному может показаться, что это одно и то же, уверяю тебя, результат абсолютно другой.
— Мне кажется, Стивен так не думает.
Клэр пожимает плечами.
— Что тут скажешь? Не разбив яиц, омлет не приготовишь. Хватит менять тему, обо мне мы поговорим потом. Так ты согласен или нет?
Я вспоминаю, каким был вчера за ужином отец — улыбчивым, в здравом рассудке, счастливым от того, что вокруг сидят его несчастные запутавшиеся дети. Я вспоминаю, как Дебби плакала у него на плече, а мать следила за ним взглядом, когда он танцевал. Я вспоминаю, как Хейли долго-долго целовала меня на чертовом колесе, а сумерки окутывали нас, словно теплое одеяло.
— Я согласен, — отвечаю я.
— Вот и хорошо, — резюмирует Клэр с озорной улыбочкой. — Договорились.
— И что теперь?
— Натягивай на свою тощую задницу портки и дуй в рэдфордскую городскую среднюю школу.
— Какого черта?
— Оттуда звонили час назад. Расс подрался. Его на время исключили из школы.
— Черт. Почему же ты раньше не сказала?
— Вопрос был на повестке дня. Теперь и до него дошла очередь.
— А почему они не позвонили Джиму?
— Ладно, — раздраженно говорит Клэр. — Начинаем сначала. Тебе звонили из школы, потому что Расса временно исключили. Хотят, чтобы ты за ним приехал. Ты едешь?
Она сверлит меня свирепым взглядом.
— Да, — отвечаю я.
Она наклоняется и целует меня в щеку.
— Правильный ответ, — бросает она, направляясь к двери. — Ведь нетрудно, правда?
Расс осторожно отдирает с правой руки влажное окровавленное бумажное полотенце, и я вижу израненные, кровоточащие костяшки его пальцев. Левый глаз полуприкрыт; правая щека — от уголка глаза до скулы припухла и переливается красным и лиловым. Левая щека вся сплошь в мелких царапинах и рваных ранках.
— Впечатляет, — говорю я. — Как же тогда выглядел твой противник?
Как верзила, который, поставив мне колени на грудь, молотил меня почем зря кулаками.
Я киваю.
— Хочешь, расскажи мне об этом.
— Обычная глупая драка, Дуг. Не нужно начинать всю эту волынку, как будто ты — доктор Фил[21].
Мы сидим на стульях, составленных по четыре в ряд в коридоре у кабинета школьного психолога.
— Ну что, мне нужно пойти поговорить с вашим психологом?
Расс безразлично кивает.
— Она тебя ждет.
— Уф, от сердца отлегло. Я думал, придется говорить с директором.
— Покойная мать — гарантированный талон к школьному психотерапевту.
— Понятно.
Мимо нас, покачивая бедрами, проходят три смазливые девицы в миниатюрных, обтягивающих бедра юбках и коротких футболках, открывающих живот. Девицы смеются и болтают со скоростью километр в секунду. Мы с Рассом одновременно поворачиваем головы и провожаем девушек взглядом.
— Когда я учился в школе, у меня не было таких девчонок, — признаюсь я.
— Как и у меня, — хмуро соглашается Расс, глядя в пол.
Я смотрю на него — избитого, всего в синяках парня, который до сих пор молчаливо оплакивает свою мать, но, в отличие от меня, каждый день вынужден общаться с людьми, обречен желать неприступных девиц и драться в безучастных школьных коридорах; а вечером дома его никто не ждет. И внезапно я чувствую себя эгоистом и мудаком, поглощенным жалостью к себе.
— Мы нечасто с тобой общаемся, правда? — говорю я.
Расс поднимает на меня глаза.
— Нечасто.
— Наверно, в этом моя вина.
— Наверно.
Он пожимает плечами и протягивает свою кровоточащую руку к лампе, пристально разглядывая содранную кожу.
— Джимбо и Энджи переезжают во Флориду.
— Что?
Он угрюмо кивает.
— Они сообщили мне эту потрясающую новость вчера вечером. Штат радости и солнца, ну ты понимаешь.
— Черт, Расс. Это скверно. И когда?
— После Рождества.
Я не знаю, что мне делать с этой новостью.
— А что они, черт возьми, забыли во Флориде?
— Не знаю, работа, кажется, или что-то вроде того. После слова «Флорида» я вроде как оглох.
— Ты поедешь?
— А у меня есть выбор? — отвечает Расс, смерив меня взглядом. — Мне же больше негде жить, так?
Я вздыхаю и закрываю лицо руками.
— Все не так-то просто, Расс.
— А по-моему, все просто.
— Послушай, — произношу я, чувствуя собственное бессилие. — Он твой отец, твой единственный законный опекун. Я не имею права диктовать ему, что делать.
— Ну что ж. Ты в этом не одинок.
Нужно начать разговор, спрашивать, убеждать, но будь я проклят, если понимаю, как это сделать.
— Давай я просто пойду и поручусь за тебя, а потом мы поедем перекусить и все обсудим, хорошо?
— Что тут обсуждать?
— Тогда мы поедим молча, — говорю я, поднимаясь. — Не бойся, я привык к этому.
— Дуг, — окликает меня Расс, когда я открываю дверь кабинета.
— Да?
— Ты не мог бы с ним поговорить?
Он серьезно смотрит на меня, широко раскрыв уцелевший, но красный правый глаз, и меня переполняет любовь к этому грустному запутавшемуся ребенку, неожиданная дрожь в груди подсказывает, что какая-то часть моего сердца еще способна страдать.
— Ладно, — соглашаюсь я покорно и думаю, как всегда, когда речь идет о разговоре с Джимом, что ничего хорошего из этого не выйдет.
Школьный психолог Расса, мисс Хейз, моложе, чем я ожидал. У нее прямые черные волосы и молочно-белая кожа.
— Мистер Паркер, — произносит она, пожимая мне руку. — Спасибо, что пришли. Я Брук Хейз.
Она садится, тряхнув волосами, и я вижу целое созвездие сережек: колец, гвоздиков и цепочек — не самый стандартный набор для школьного психолога.
— Вы психолог? — интересуюсь я.
— Мне часто задают этот вопрос, — отвечает она. У нее спокойный, немного скрипучий голос, как у рок-певца, кажется, будто она говорит между тактами песни и вот-вот снова запоет балладу об утраченной любви.
— Просто вы довольно молодо выглядите.
Улыбка, словно пожар, озаряет цветущий луг ее лица.
— Спасибо. Но я дипломированный специалист, уверяю вас. Вы тоже выглядите молодо для отчима Расса. Сколько вам, тридцать?
— Двадцать девять.
— А мне двадцать семь, — говорит она. — Думаю, руководство решило, что дети будут мне доверять.
— И как, доверяют?
— Иногда.
Она подгибает под себя ногу и жестом показывает на стул передо мной.
— Итак, — спрашиваю я, садясь, — в чем дело?
— Дело в том, что сегодня утром Расс подрался с половиной футбольной команды, и, как видите, ему надрали задницу.
— Все на одного? — спрашиваю я, чувствуя, как живот сводит от ярости.
— По словам очевидцев, один из ребят что-то ему сказал, и Расс на него набросился. Другие просто хотели его оттащить.
— Ничего себе. И что же тот парень ему сказал?
— Не говорят.
— Кто-нибудь сильно пострадал?
Она качает головой.
— Как обычно. Но, к несчастью для Расса, средняя школа нетерпимо относится к применению силы. Так что его в принудительном порядке на три дня исключили из школы.
