— Мисс Хейз…
— Пожалуйста, зовите меня Брук. А я буду вас звать Дуг, хорошо? Ну, нам ведь обоим еще и тридцати нет, правда?
— Правда, — соглашаюсь я, немного смущенный ее непринужденной, небрежной манерой. — Брук. Видите ли, я не являюсь законным опекуном Расса. Он живет с отцом.
— Да, — произносит она медленно, в задумчивости покусывая губу и оценивающе глядя на меня. — Когда Расс в прошлый раз подрался, Джим приходил ко мне.
— А это случалось и раньше?
Она смотрит на меня с любопытством.
— Сейчас это случается практически регулярно, — поясняет она. — В общем, Джим произнес довольно нескладную речь о том, что дети должны сами между собой разбираться и что его сын не так воспитан, чтобы пасовать перед хулиганами.
— Какое-то время он его вообще не воспитывал, — замечаю я.
Она кивает, внимательно меня разглядывая.
— Потом он спросил, во сколько я освобожусь.
— О боже!
— Ага. Так что на этот раз я решила пойти по другому пути. Расс очень хорошо о вас отзывается.
— Неужели?
Она ухмыляется и поднимает руки.
— Ну ладно, может, я прочитала это между строк. Понимаете, с парнем вроде Расса по-другому нельзя. Он не очень-то разговорчив. Но из той малости, которую он рассказывал, я могу сделать вывод, что он вас любит. А еще, я надеюсь, вы меня за это простите, я хочу сказать, что читаю вашу колонку в «М», и… — она умолкает. — Ладно. Не обращайте внимания. Это к делу не относится.
— Что? — спрашиваю я.
— Не хочу переходить границы.
— Брук, вы не производите впечатление человека, для которого существуют границы.
— Вы ранимы и наделены тонкой интуицией, — произносит она с одобрительной улыбкой. — Хорошо. Я хотела сказать, что вдобавок к тому, что вы остроумны и печальны, вы производите впечатление озлобленного человека.
— Озлобленного? — повторяю за ней я. — И на кого же я злюсь?
— Выбирайте. На весь свет за то, что с вами произошло, или на Бога, если вы верите в него. А может, на свою жену за то, что посмела умереть, или на самого себя за то, что не остановили ее.
— Вы проводите со мной сеанс психоанализа на основе моей колонки?
— То, что вы пишете эту колонку, уже само по себе довольно показательно. Вы злобствуете, пытаясь призвать жизнь к ответу. И ваши чувства абсолютно естественны.
— У меня просто камень с души упал. А теперь давайте все-таки поговорим о Рассе.
— Но я и говорю о Рассе, — парирует она, не обращая внимания на мой враждебный тон. — Когда мы злимся и печалимся, мы зачастую подсознательно отталкиваем всех и вся, что так или иначе связано с человеком, которого мы потеряли. И трагедия в том, что вы оба испытываете одно и то же. Он так же зол, печален, растерян и одинок, как и вы; кроме того, он еще подросток, а это значит, что даже в лучшие моменты его жизнь — полное дерьмо. Ему нужен кто-то, с кем можно поговорить, кто поможет ему справиться с этим, и никто не способен понять его лучше вас.
— Вы говорите, я отталкиваю Расса? — переспрашиваю я раздраженно. — Вы ни черта обо мне не знаете.
— Вы правы, — соглашается она, подаваясь вперед. — Я знаю одно: от отца он не дождется необходимой помощи и передо мной тоже не раскроется. Он хороший парень, вы это знаете. Немного замкнутый, но очень смышленый и добрый. И когда такой ребенок начинает притворяться и лезть в драки, это, в сущности, значит, что он пытается привлечь чье-то внимание, и будьте уверены, черт подери, что не Джима.
В окно за ее спиной я вижу группу ребят, тусующихся в машинах на стоянке: они смеются, флиртуют, гоняются друг за другом, целуются, хватают друг друга в охапку и тискают. Я бы все отдал за то, чтобы стать одним из них, хотя бы на несколько минут почувствовать, что передо мной снова, насколько хватает глаз, расстилается безоблачное будущее.
— Дуг, — окликает меня Брук немного погодя, и я понимаю, что на какое-то время перенесся туда, на стоянку.
— Что?
— Вы злитесь.
— Вы мне об этом рассказывали.
— Нет, я имею в виду сейчас. На меня.
— Нет, — возражаю я тихо. — Вы, наверно, правы. Я ошибался. Я отдалился от него. Я хотел помочь ему, но не помог.
— Это не ваша вина, — успокаивает меня она. — Вы страдали. И, мне кажется, еще не поздно. Просто протяните ему руку. Дайте ему понять, что хотите ему помочь.
— Они переезжают во Флориду.
Она широко раскрывает глаза и удивленно приоткрывает рот, так что губы складываются прелестным кружочком.
— Что?
— Штат радости и солнечного света, — говорю я тупо.
— Я каждую неделю вижу Расса. И он ни словом не обмолвился ни о чем таком.
— Он только что это узнал.
— Ну, это объясняет сегодняшнюю драку, — вздыхает Брук, откидываясь на спинку стула. — Господи боже мой, Дуг! Никто моложе восьмидесяти не переезжает во Флориду. Это разве не федеральный закон или что-то вроде того?
— Ну, они вот переезжают, — замечаю я.
— Если бы вы меня спросили, как раз и навсегда испортить парню жизнь, знаете, что бы я вам ответила?
— Что?
— Увезите его от друзей, заберите из родного города, отнимите воспоминания о матери, отправьте с отцом в другой штат.
— Я почему-то так и думал, что вы это скажете.
— И что вы намерены делать?
— Не думаю, что смогу что-то сделать.
— Я почему-то так и думала, что вы это скажете.
— Ага, — грустно соглашаюсь я и встаю. — Я так предсказуем.
— Ну, — говорит она, поднимаясь, — может, однажды вы удивите сами себя.
— Может.
— Дуг, — нерешительно начинает она, огибая стол и подходя ко мне. — Не вы придумали скорбь. Мой психолог однажды мне об этом рассказал.
— Да ну? Ваш психолог рассказал вам обо мне? Она смеется — глубоко, громко, мелодично, абсолютно раскованно.
— Дело в том, что люди начинают относиться к скорби как к своей собственности, практически ею гордятся. Им хочется верить, что никто никогда не испытывал ничего подобного. Но это не так. Все скорбят одинаково. Скорбь словно хищник. Она всегда поблизости и за все это время практически не изменилась. Знаете почему?
— Почему?
— Потому что она и так совершенна.
Брук сочувственно улыбается, и я замечаю легкий блеск ее теней для век, это кажется мне таким милым, словно я мельком вижу маленькую девочку, до сих пор живущую в ней, — девочку, которая верит в фей и принцесс.
— Почему он вам так сказал?
— Что, простите?
— Из-за чего вы горевали?
Она ухмыляется.
— Что бы я была за психолог, если бы обсуждала с вами свою личную жизнь?
— Думаю, вы все-таки признаете кое-какие границы.
— Когда они меня устраивают, — произносит она, встретившись со мной взглядом. — Может, в другой раз я вам об этом расскажу. Если это не скомпрометирует меня как профессионала.
Эту ремарку можно истолковать по-разному — как правильно, так и неправильно, но я слишком долго был вне игры, чтобы попытаться, — и неважно, что Клэр в моей голове громко называет меня жалким трусом.
— Договорились, — соглашаюсь я, подавая ей руку. — Спасибо за разговор, или сеанс, или что это еще было.
— Не стоит благодарности.
Я поворачиваю дверную ручку, но она заедает.
— Потяните, — говорит Брук.
Когда она протискивается мимо меня, чтобы открыть дверь, я чувствую ее запах — приятную смесь вымытых цитрусовым шампунем и высушенных феном волос, мятной жвачки и сигарет — и внезапно испытываю тоску по чему-то, чего и сам не знаю. Не потому, что хочу ее понюхать. Вовсе нет.
Когда я выхожу в коридор, Расс поднимает на меня глаза.
— Ну? — спрашивает он.
— Ну, — отвечаю я и сажусь рядом с ним.
— Как все прошло?
— Совсем не так, как я ожидал.
— Понятно. Ходить к ней в кабинет каждую неделю — да ради этого, пожалуй, стоит быть бестолочью.
— Ты не бестолочь. Ты самый умный мальчик из всех, кого я знаю.
— Я единственный, кого ты знаешь.
— Значит, ты умный по умолчанию. Все-таки победа за тобой.
— Ну и ладно, — произносит он, пожимая плечами. — Меня исключат?
— Да.
— Чудесно, — говорит он. — Оплаченные каникулы.
— И кто же платит?
Он убирает волосы с лица и ощупывает заплывший глаз.
— Посмотри на мое лицо, чувак. За все заплачено.
Он встает, поднимает руки над головой и потягивается.
— Поехали отсюда.
— Куда именно?
— Не знаю. Но я за рулем.
Небо заволокли тяжелые пепельно-серые грозовые тучи, и пока Расс регулировал сиденье водителя и зеркала, на ветровое стекло упали первые капли дождя.
— Проверь зеркала, прежде чем трогаться с места.
— Проверил.
— Ты не посигналил.
