Меньше чем через неделю я совершил первую из многочисленных попыток бегства, обнаружив, что, если забраться на стену возле домика привратника, где сидела охрана, там есть одно местечко, где можно уцепиться ногами, повиснуть и, раскачавшись, достать руками до уличного фонаря. А потом, ухватившись за него, съехать по фонарному столбу вниз, пока мои коротенькие ножки не коснутся тротуара.
Когда возводившие ограду строители обнаружили, что я нашел брешь в их превосходной «противоомаровой защите» и каждый день сбегал, они почувствовали себя униженными. После того случая отец стал постоянно держать меня при себе во время своего пребывания в Джидде, повсюду брал меня с собой, заявляя, что его четвертый сын показывает дурной пример братьям своими проделками, ведь к тому времени братья начали мне подражать.
Следующим в семье после меня появился мой брат Осман. Долгое время он оставался самым невысоким из братьев, но однажды вдруг начал расти и не мог остановиться. Он рос не только вверх, но и вширь — сильно потолстел и оставался пухлым в течение нескольких лет. Затем Осман начал стремительно терять вес и стал совсем тощим, при этом еще сильнее вытянулся и ростом догнал отца. Осман всегда был очень тихим мальчиком и никогда не понимал шуток. Когда рассказывали какую-нибудь шутку, он обычно сердился и уходил, надувшись. Он был религиозен, но не в такой крайней степени, как отец. Только в одном Осман походил на братьев — он тоже любил животных и часто ездил верхом.
Мухаммед много лет оставался младшим сыном и в основном был занят играми. Маленький Мухаммед обожал игрушечные машинки, а поскольку отец запретил игрушки, мы с братьями взяли на себя обязанность пробираться тайком в магазины и покупать младшему братишке машинки.
Первая девочка после пяти сыновей, наша сестра Фатима, стала для всех в нашем доме полной неожиданностью — чем-то совершенно новым. Но мы ее обожали. Она часами развлекала родных, когда училась ползать, а потом говорить. Мать столько лет мечтала о дочери, что не могла от нее оторваться, играла с ней, наряжала в забавные платьица. У сестры было красивое личико и курчавые волосы, которые вскоре так отросли, что доставали до пояса. Став постарше, она начала наблюдать за матерью и подражать всем ее поступкам.
Я часто внимательно следил за отцом, когда он играл с младшими детьми. Похоже, ему доставляло удовольствие валяться на полу вместе с малышами и позволять Мухаммеду и Фатиме ползать у него по голове и груди. Он даже обнимал их и целовал. Я не мог припомнить, чтоб отец так открыто выражал свою привязанность, когда я был совсем маленьким. Хотя мать и говорила, что такие моменты случались.
Вскоре после того, как отец женился в четвертый раз, я узнал, что вся наша семья переезжает в Медину. Меня это нисколько не взволновало. Я был слишком мал и не понимал, что повлечет за собой отъезд из Джидды.
ГЛАВА 7. Переезд в Медину
Омар бен Ладен
Вначале Медина показалась мне потрясающим местом. Глаза мои округлились от восхищения, когда я увидел огромную виллу, где нам предстояло поселиться. Она была еще больше громадного, многоквартирного дома в Джидде. Но вскоре восторг сменился разочарованием. Снаружи наш новый дом казался роскошным особняком, но интерьеры были совсем простыми — помещения выглядели почти голыми. Огромное пространство комнат пустовало: на полах лишь кое-где разбросаны недорогие персидские ковры, а у стен лежали подушки и тонкие матрасы, на которых нам следовало спать.
Меня всегда удивляло, почему наши роскошные особняки были так просто обставлены. Однажды я спросил об этом мать, и она призналась, что в юности мечтала иметь красивый дом с богатым и изысканным убранством, но те мечты остались в далеком прошлом.
Частое отсутствие отца и почти непрерывная череда беременностей не давали матери возможности заняться украшением дома в первые годы брака. А потом, когда они переехали в новый дом, отец изменил свое мнение на этот счет и заявил, что его семья должна жить в простоте и строгости. Он сказал, что не позволит тратить деньги на вычурную мебель.
Вспоминая почти голые стены дома в Медине, я бы сказал, что апартаменты матери напоминали пентхаус, из которого убрали всю привычную роскошь.
И хотя мы продолжали жить вместе, всей семьей, многие из нас скучали по Джидде. Только Сихам, четвертая жена отца, была счастлива: она ведь родом из Медины и могла теперь чаще видеться с близкими. Остальные же грустили, оставив часть своего сердца в Джидде. Для многих из нас она была единственным городом, где мы жили до сих пор. К тому же рядом с Джиддой находилась горячо любимая нами семейная ферма. Мы и представить себе не могли, какой тоскливой станет наша жизнь без привычных поездок на ферму каждые выходные.
Но и о Медине сохранилось несколько приятных воспоминаний. Мне на память приходит один забавный случай, произошедший вскоре после нашего приезда.
Я и самый неугомонный из моих братьев, Саад, в тот день скучали и бегали туда-сюда по огромному дому, стараясь хоть как-то себя развлечь. Когда раздался ласкающий слух стук в дверь виллы, мы помчались поглядеть, кто пришел. На пороге стояли три женщины с закрытыми лицами и протянутыми руками — они просили милостыню.
Саудовцы по своей природе стараются проявлять великодушие, но чаще делают это во время религиозных праздников. Поэтому нищие саудовские женщины в такие дни обычно ходят по богатым кварталам, стучатся в двери и просят подаяния.
Мы с Саадом были еще маленькими. И ни один из нас толком не понимал, что нам следует делать. Сначала мы велели им уходить, а потом Саад внезапно передумал и воскликнул:
— Стойте! Вы не можете уйти!
Я уставился на Саада с не меньшим удивлением, чем скрытые под чадрой женщины. Они смотрели на нас из-под своих покрывал пару минут, а потом одновременно развернулись, собираясь уйти.
Голос Саада стал требовательным.
— Нет! Вы не можете уйти! — снова крикнул он. Помолчав секунду, Саад выпалил: — Наш отец хочет на вас жениться!
Я подумал, что отец, похоже, и впрямь любит, когда в доме много женщин, и пришел к выводу, что идея Саада была вполне здравой.
— Да! — подтвердил я. — Наш отец хотел бы на вас жениться.
Мы с Саадом открыли дверь как можно шире и жестами пригласили женщин войти и устроиться поудобнее в ожидании свадебной церемонии.
Увидев, что мы не шутим, женщины развернулись и помчались прочь с такой скоростью, что их длинные абайи и головные накидки развевались на ветру.
Испугавшись, что потенциальные невесты отца сбегут, мы с Саадом бросились им вслед. Саад ловко обогнал сбитых с толку женщин и умоляюще произнес:
— Вернитесь! Вы должны войти! Это правда! Отец хочет на вас жениться!
Думая о том, как обрадуется отец, получив сразу трех жен, я был полон решимости не упустить их снова.
Взволнованные этим глупым происшествием, бедные женщины оттолкнули нас в сторону и побежали быстрее прежнего. Последнее, что мы запомнили: их черные абайи, хлопающие на ветру.
Был еще один случай, показавшийся тогда смешным, потому что мы не осознавали всю степень опасности. Один из братьев заметил голубиное гнездо в круглой декоративной вазе — одной из тех, что украшали снаружи окна дома на уровне четвертого этажа. Поскольку мы постоянно искали новых развлечений, то стали наблюдать за гнездом. Вскоре из двух яиц, лежавших в нем, вылупились птенчики. Каждый день мы проверяли, как чувствуют себя пташки.
Как-то утром мать голубят не вернулась, как обычно, в гнездо. Мы решили, что наш долг спасти птенчиков. Чтобы добраться до гнезда, мы поднялись на крышу. Абдул-Рахман вызвался слезть оттуда на карниз четвертого этажа и достать птенчиков. Спустившись, он дотянулся до гнезда и стал вынимать из него пташек. Мы с братьями наблюдали, как Абдул-Рахман осторожно передвигается по карнизу и, схватив птенчиков, пытается вскарабкаться назад на крышу. Но мы были такими непоседами, что скоро потеряли интерес к происходящему и нашли себе другое занятие. Мы умчались прочь, начисто забыв о брате, и даже заперли дверь, ведущую на крышу.
Как и во многих саудовских домах, посередине нашего была круглая шахта, вроде широкого и глубокого колодца, тянувшегося от первого этажа до самой крыши. И вскоре Абдул-Рахман стал звать нас, наклонившись над этой шахтой. Но вместо того, чтобы бежать снова наверх, на четвертый этаж, и отпереть дверь, мы предложили ему спрыгнуть. Абдул-Рахман колебался. Но мы с братьями кричали хором:
— Прыгай! Мы тебя поймаем! Прыгай! Мы поймаем!
Мы не соображали, что, послушайся он нас и прыгни, Абдул-Рахман получил бы серьезные травмы и даже мог погибнуть. В то утро мы забыли про боль и смерть, хотя хорошо знали, что такое боль, благодаря суровым наказаниям отца и не раз слышали рассказы о том, как люди в одно мгновение прощались с жизнью. После смерти некоторые даже попадали в страшное место, называемое адом. Наш учитель религии часто говорил нам об ужасах ада, и нам совсем не улыбалось там очутиться.
