– Не знал, что ты так здорово бегаешь, – тяжело дыша, выдавил Давид.
– Ты еще многого не знаешь. – Мари тоже запыхалась. Мокрые волосы облепили голову, щеки разрумянились от напряжения. До чего же красивая! – подумал Давид и взял ее за руку.
– Но хочу узнать все.
– Все?
– Все.
– Это долгая песня.
– Тем лучше.
Мари улыбнулась.
– Я тоже хочу узнать все.
– Опять же долгая песня.
– Тогда давай начнем прямо сейчас. Без секретов?
– Без.
Оба замолчали.
Давид раздумывал, с чего бы начать, а к столику между тем подошел официант – принять заказ.
Мари выбрала гоголь-моголь.
Давид тоже.
Когда официант удалился, Мари сказала:
– В честь Лилы и Петера. Без них мы бы тут не сидели.
Этой фразы было достаточно, чтобы Давид отступился от своего намерения.
Вот так Давид с Мари провели тот день, когда вышла рецензия в «Републик ам зонтаг».
С пяти до полшестого Джекки мог единолично хозяйничать в умывальной. И, пока остальные не начали кашлять, он на цыпочках выскользнул из комнаты.
Если б кто спросил, какие ассоциации вызывает у него словосочетание «мужской приют», он бы сказал – «кашель». Засыпаешь под кашель соседей по комнате, просыпаешься от их кашля и завтракаешь под него же.
Джекки радовался всякий раз, когда просыпался раньше других. И не только из-за кашля. Тогда он мог выбрать самую чистую из туалетных кабинок, разделенных низкими, не выше колена, перегородками, и спокойно справить нужду, не раздражаясь на посторонние шумы и запахи. Мог побриться и почистить зубы, не испытывая необходимости отводить взгляд от мокроты соседа по умывальнику. А главное, мог принять горячий душ. Ведь мужской приют «Санкт-Иозеф» был построен, когда обитатели мужских приютов принимали душ редко и столитрового бойлера было вполне достаточно.
Джекки принимал душ ежедневно. Жить в приюте и без того паршиво, не хватало только еще и выглядеть по-приютски. Он регулярно пользовался и услугой приюта по стирке белья. И поддерживал добрые отношения с мадам Ковачич, которая давала ему утюг.
Гладить рубашки Джекки умел. Всю жизнь носил отутюженные рубашки, хотя и не всегда имел деньги на прачечную. Или на слугу-боя, как в добрые времена в Нигерии, Кении или Родезии.
Брился он перед зеркалом у любимого своего умывальника, возле окна. Правда, в сентябре в этакую рань сквозь матовое стекло проникало мало света, зато он мог открыть окно и впустить свежий воздух – весьма дефицитный товар в приюте.
Джекки предпочитал бриться по старинке, опасной бритвой. Любил прикосновение помазка и запах мыла. И до сих пор ему нравилось высвобождать из мыльной пены лицо Якоба Штоккера по прозвищу Джекки. Хотя был он уже довольно стар и, чтобы натянуть кожу, пальцев требовалось все больше.
Однако в такие утра, как нынешнее, Джекки выглядел вполне презентабельно. Вечер накануне прошел тихо-спокойно. Он не хлестал все подряд, пил только красное вино, и не самое плохое. Оплаченное новыми знакомцами из ресторана «Мендризио». После этого даже три пивка на посошок в вокзальном буфете никак не могли ему повредить.
Джекки принял душ, обсушился, почти досуха вытер волосы. Он не сомневался, что именно благодаря ежедневному массажу головы сумел сохранить довольно-таки густую шевелюру.
Сунув ноги в тапки, он надел темно-красный халат, набросил на плечи полотенце, зажал под мышкой мешочек с туалетными принадлежностями и вышел из умывальной.
В коридоре уже заперхали кашлюны, запахло кофе с молоком. Мадам Ковачич готовила завтрак, включенный в стоимость проживания. А составляла она в комнате на троих тридцать франков и в случае Джекки оплачивалась социальным ведомством; оно же выдавало ему и карманные деньги – пятнадцать франков в день, которые он мог каждое утро в 7.30 получить в конторе директора приюта. Это, пожалуй, самое унизительное в нынешней его ситуации. Но все равно лучший из многих вариантов, предложенных ему на выбор социальными службами.
Джекки вошел в столовую, склонил голову на плечо и по-щенячьи заскулил. Мадам Ковачич рассмеялась и налила ему большую чашку кофе с молоком. Он отвесил поклон и поблагодарил по-сербски: «Хвала лепо». Его познания в сербском исчерпывались двумя выражениями – упомянутым «спасибо» и «пожалуйста», «изволите», каким неизменно отвечала мадам Ковачич.
Он сел за кухонный стол и развернул «Бесплатную газету», которую каждое утро приносила все та же мадам Ковачич. На часах было уже полседьмого. Самое позднее через полчаса его соседи пойдут умываться, и комната ненадолго будет целиком в его распоряжении. Хватит времени, чтобы проветрить и спокойно одеться.
Но сегодня Джекки не повезло: новичок по-прежнему спал. Обычно его соседями были алкоголики. Что вовсе не означает, будто сам Джекки страдал алкоголизмом. Просто если говорить о том, кем можно быть в «Санкт-Йозефе», стоит назвать его именно так. Он не возражал. Алкоголики обладали одним достоинством: они спозаранку уходили из приюта за выпивкой, ведь в «Санкт-Йозефе» спиртного, понятно, не держали. Джекки редко пил раньше десяти и оттого по утрам никуда не спешил.
Новичок же был наркоманом, а наркоманы валялись в постели, пока приютское начальство не вышвыривало их за дверь.
Джекки терпеть не мог наркоманов. Не только потому, что утром их не поднимешь из перин. Он им не доверял. От таких ничего хорошего не жди: возьмут да и взломают ночью твой шкаф или бумажник из кармана сопрут. В «Санкт-Йозефе» всякое случалось.
А какие байки они рассказывали! Джекки и сам отнюдь не жаловался на нехватку фантазии, изобретая причины, по которым вынужден был срочно «позаимствовать» несколько франков. Но по сравнению с наркоманами он просто жалкий дилетант. Гениальные ребята, даже его, Джекки Штоккера, дважды сумели взять на пушку.
В большинстве это были молодые парни. От восемнадцати до двадцати пяти. Впрочем, среди них встречаются и совсем сопливые юнцы. Однако лиц моложе восемнадцати в «Санкт-Йозеф» не допускали.
Этот, правда, на вид вроде бы постарше. Возраст наркомана, в общем-то, оценить трудно, но у него довольно много седых волос. По сравнению с их совокупным количеством, весьма скудным.
Просыпаться он даже и не думал. Из мешочка с туалетными принадлежностями Джекки достал ключ и отпер навесной замок своего шкафа. Возле соседнего шкафа, отведенного теперь наркоману, стояла открытая черная сумка со шмотками. Новичку придется подождать, пока приютское начальство откроет шкаф Пабло и отправит его вещи на хранение.
Пабло – это алкаш, который раньше занимал койку наркомана. Он уже целую неделю не появлялся. В таких случаях «Санкт-Йозеф» ждал ровно четыре дня, после чего койку предоставляли новому претенденту, коль скоро таковой имелся.
Что стряслось с Пабло, никто не знал. Он уже не первый раз вот так пропадал на несколько недель, а потом вдруг появлялся снова и требовал свои пожитки.
Пабло – случай тяжелый. Он работал по контейнерам. То бишь шарил в контейнерах со старым стеклом, выискивая целые бутылки, где еще оставалась толика спиртного. И нередко приходил в приют с сильными порезами, бывало, всю постель кровью умазывал.
Джекки достал из шкафа плечики с хлопчатобумажным пиджаком. День будет жаркий, в самый раз подойдет.
Наркоман спал на спине, разинув рот. При каждом вздохе слышался тихий скрежещущий звук. Не храп, а, скорее, шорох, возникающий, когда по гладкой поверхности проводят чем-то шершавым. Физиономия бледная. Этим наркоманы тоже отличались от алкашей.
На ночном столике лежала книжка. «Лила, Лила» Давида Керна. Джекки уже читал про нее. Нынче какую газету или журнал ни открой, всюду натыкаешься либо на этот романчик, либо на его автора. Любовная история пятидесятых годов.
Джекки все это помнил. Читать забытые кем-то газеты и журналы – одно из главных его занятий. Такому, как он, вынужденному постоянно поражать новых знакомцев своими познаниями, необходимо быть а jour.[15] Старыми историями быстро наскучишь.
Джекки играл роль занимательного старика, тем и жил. Он был неотъемлемой принадлежностью многих питейных заведений, всегда шел в ногу со временем, удивлял суждениями, неожиданными для человека его возраста, и мог несколько вечеров кряду – несколько, но не слишком много – рассказывать были и небылицы из своей подлинной и придуманной жизни, практически не повторяясь.
Работенка нелегкая, особенно перед публикой средних лет. Она, конечно, пила вино поприличнее, но отличалась и большей взыскательностью. Расскажи дважды одну историю – и все, уже надоел.
На молодежь произвести впечатление куда легче. Для них уже удивительно, что человек в его годы вообще выходит из дому, тем более в их кафешки и ресторанчики. А что он имеет собственное, к тому же уничтожающее, мнение о новом компакт-диске Эминема – и вовсе полный улет.
