— В самом деле?
— Да, нас объединяет целеустремленность и вера в особое предназначение нашего народа.
Фюрер, не отвечая, подлил гостю виски.
— Насколько я понимаю ситуацию, — сказал герцог, — наши страны добьются большего, объединившись, а не по отдельности. Это, разумеется, будет не официальный союз, скорее добрососедское сотрудничество, как было у нас с французами, хотя с теми, что и говорить, приходится держать ухо востро. Мы же не хотим повторения того безумия, что случилось двадцать лет назад. Слишком много невинных жизней потеряно в той войне. Причем с обеих сторон.
— Да, — тихо вымолвил Фюрер. — Я тоже там участвовал.
— И я.
— Вы?
— Нет, не на поле боя, разумеется. Я тогда был наследником трона. То есть на особом положении. У меня, изволите ли видеть, и сейчас особое положение.
— Но не то, что при рождении, — отметил Фюрер. — Хотя обстоятельства, полагаю, могут измениться. Со временем.
Герцог заозирался, словно опасаясь, что за шторами прячутся шпионы. Но его взгляд ни на секунду не задержался на Пьеро; герцога он интересовал не больше, чем какая-нибудь статуя.
— Вы знаете, правительство Британии возражало против моего приезда сюда, — доверительно сообщил он. — И мой брат Берти[4] тоже. Они подняли страшный шум. Болдуин[5], Черчилль — все расшумелись.
— Но зачем вам их слушать? — спросил Гитлер. — Вы больше не король. Вы свободный человек. И вольны делать что захотите.
— Свободным мне не стать никогда, — трагическим голосом произнес герцог. — Да и потом, есть ведь и финансовый вопрос, если вы понимаете, о чем я. Не могу же я взять и пойти работать.
— Почему нет?
— Чем же, по-вашему, мне следует заняться? Встать за прилавок в мужском отделе «Хэрродс»? Открыть галантерейный магазин? Сделаться лакеем, как наш юный друг? — Он показал на Пьеро и засмеялся.
— И то, и другое, и третье — достойные, честные профессии, — тихо отозвался Фюрер. — Хотя, возможно, и не достойные бывшего короля. Но, вероятно, имеются другие… варианты? — Герцог качал головой, как будто не слыша вопроса, и Фюрер улыбнулся: — Вы когда-нибудь жалели о своем решении отречься от трона?
— Ни секунды, — ответил герцог, и даже Пьеро почувствовал в его голосе фальшь. — Я не мог нормально выполнять свои обязанности, понимаете ли, без помощи и поддержки женщины, которую я люблю. Так и сказал в своей прощальной речи. Но ей ни за что не дали бы стать королевой, нет-нет.
— И вы полагаете, что от вас избавились по одной только этой причине? — спросил Фюрер.
— А вы полагаете иначе?
— Я думаю, они вас боялись, — сказал Фюрер. — Точно так же, как сейчас боятся меня. Им известно ваше мнение относительно связи между нашими странами, о том, насколько она должна быть тесна. А как же иначе? Ваша бабушка, королева Виктория, приходилась бабушкой и нашему последнему кайзеру. А ваш дедушка, принц Альберт, родом из Кобурга. Наши страны тесно переплетены. Мы напоминаем два больших дуба, растущих очень близко. У нас одна корневая система. Срубите один дуб — и пострадает другой. Ухаживайте за одним — и укрепятся оба.
Герцог, поразмыслив, ответил:
— Да, в этом, пожалуй, что-то есть.
— Вас лишили права, данного вам по факту рождения, — продолжал Фюрер, гневно повышая голос. — Как вы это терпите?
— А что парнишке остается? — сказал герцог. — Дело сделано, назад не воротишь.
— Как знать, что нам уготовано в будущем.
— Что вы имеете в виду?
— В Германии скоро все изменится. Мы снова становимся сильной державой. Стараемся занять подобающее место в мире. И Англию, думаю, также ждут перемены. Вы, насколько я вижу, человек, мыслящий масштабно. Вам не кажется, что вы с герцогиней принесете куда больше пользы своей стране, если станете королем и королевой?
Герцог прикусил губу и нахмурился.
— Невозможно, — после паузы пробормотал он. — Я упустил свой шанс.
— Все возможно. Посмотрите на меня: лидер единой Германии, а я ведь из низов. Мой отец был сапожник.
— А мой — король.
— А мой — солдат, — сказал Пьеро из угла. Слова вылетели изо рта сами собой, внезапно, и оба мужчины воззрились на него в изумлении, так, словно начисто забыли о его присутствии. Во взгляде Фюрера было столько ярости, что у мальчика в животе странно екнуло, и он испугался, что его сейчас вырвет.
— Повторяю, все на свете возможно, — продолжал Фюрер через мгновение, снова повернувшись к герцогу. — Так что, при удачном стечении обстоятельств вы вернулись бы на трон?
Герцог нервно завертел головой, кусая ногти, потом внимательно осмотрел каждый и вытер руку о штанину.
— Что же. Конечно. Человек не должен забывать о своих обязанностях, — залепетал он. — И прежде всего он обязан думать о благе своей страны. И служить ей, чем только может… как только должен… должен…
Он с надеждой поднял глаза, как щенок, который просится на руки к доброму хозяину, и Фюрер улыбнулся.
— Думаю, мы друг друга прекрасно поняли, Дэвид, — сказал он. — Вы ведь не возражаете, если я буду называть вас Дэвид, нет?
— Эээ…, видите ли, дело в том, что меня никто так не называет. Только Уоллис. И еще родные. Хотя они, правду говоря, в данный момент никак меня не называют. Я не получаю от них известий. Телефонирую Берти по четыре-пять раз на дню, а он не желает отвечать.
Фюрер выставил перед собой ладони:
— Простите меня. Лучше нам и дальше соблюдать формальности, ваше королевское высочество. Или, может быть, в один прекрасный день — снова ваше королевское величество, а?
Пьеро очнулся с трудом; казалось, он проспал всего только пару часов. Глаза не желали открываться, но он понял, что в комнате темно и что в темноте кто-то дышит. Человек стоял над его кроватью и смотрел, как он спит. Пьеро узнал: это был Фюрер, Адольф Гитлер. Сердце от страха оборвалось. Пьеро хотел сесть и отсалютовать, но его грубо швырнули обратно в постель. Никогда раньше он не видел на лице хозяина такого свирепого выражения — страшнее даже, чем в ту минуту, когда Пьеро встрял в беседу с герцогом.
— Значит, твой отец солдат, да? — прошипел Фюрер. — Лучше, чем мой? Лучше, чем отец герцога? Думаешь, раз он умер, так он уже храбрее меня?
— Нет, мой Фюрер, — просипел Пьеро. Слова застревали в горле. Во рту пересохло, сердце грохотало в груди.
— Тебе можно доверять, Петер? Можно? — Фюрер склонился так низко, что его усики-щеточки почти касались верхней губы мальчика. — Мне не придется жалеть о том, что я приютил тебя?
— Нет, мой Фюрер. Не придется, честное слово, я обещаю.
— Да, ты уж постарайся, — прошептал Фюрер, и Пьеро похолодел от ужаса. — Помни: предательство никогда не остается безнаказанным.
Он похлопал Пьеро по щеке и стремительно вышел из комнаты, закрыв за собой дверь.
Пьеро приподнял одеяло и посмотрел вниз, на свою пижаму. И чуть не расплакался. С ним случилось то, чего не случалось уже очень-очень давно, с раннего детства, и он не знал, как теперь будет оправдываться перед служанками. Но в одном он себе поклялся: он больше никогда и ни в чем не подведет Фюрера.
Глава 3
Веселое Рождество в Бергхофе
Война длилась уже больше года, и жизнь в Бергхофе сильно переменилась. Фюрер бывал на Оберзальцберге гораздо реже, а приезжая, запирался в кабинете с высшими военными чинами из гестапо, СС и вермахта. Но даже и в краткие визиты Гитлер находил время пообщаться с Пьеро, а вот прочие руководители рейха — Геринг, Гиммлер, Геббельс и Гейдрих — не желали замечать мальчика. Пьеро страстно мечтал о том дне, когда, быть может, и он займет столь же высокое положение.
Пьеро спал уже не в той комнатке, где его поселили после приезда на гору. Когда ему исполнилось одиннадцать, Гитлер уведомил Беатрис, что ей предстоит поменяться с племянником комнатами, и приказал перенести вещи. Кухарка Эмма, услышав об этом, покачала головой и пробормотала что-то насчет мальчишек, которые не умеют быть благодарными.
— Это решение Фюрера, — бросил Пьеро, не удосужившись даже взглянуть на кухарку. Он сильно вырос — никто теперь не посмел бы назвать его Козявкой, — и его тело благодаря ежедневным прогулкам вверх-вниз по горам налилось мускулами. — Или вы против его решений? Да, Эмма? Потому что если так, то давайте обсудим все лично с ним…
— Что здесь происходит? — Беатрис вошла в кухню и сразу почувствовала, что обстановка накалена.
— Эмма, кажется, считает, что нам не следовало меняться комнатами, — сообщил Пьеро.
— Я ничего такого не говорила, — буркнула Эмма, отворачиваясь и возвращаясь к своим делам.
— Врунья, — сказал Пьеро, глядя ей в спину. Потом посмотрел на Беатрис, увидел, какое у нее лицо, и внутренне заметался. Он, разумеется, очень стремился получить комнату побольше, но хотел также, чтобы тетя признала его право на это. Да и в конце концов, оттуда ближе к комнате Фюрера. — Вы же не возражаете, нет? — спросил он.
