Все теперь встало на свои места: та, что рожала, — жена Чжан Цзяня, а та, что в трусах в красный цветок, держит детей, — его свояченица. Ложь сплелась, как косичка из теста, Чжан Цзянь подумал, что обратно ее расплести будет ох как нелегко. Пока что он мог лишь с хохотом отшучиваться и обещать, что доставит в участок красные яйца.
Спустились вниз, дорожка налево вела к дому Чжан Цзяня. Двое милиционеров с носилками, на которых лежала Дохэ, пропустили поворот, Чжан Цзянь забеспокоился: куда вы ее потащили? В Народную больницу, куда ж еще? Она уже родила, на кой ей больница? Сяохуань тоже заволновалась, пробежала вперед, схватилась за носилки. Милиционеры твердили: необходимо осмотреть, убедиться, что мать с детками в безопасности. Да все с ними хорошо. Хорошо? Тогда нужна санобработка, вдруг что случилось, пока она в этой глуши рожала, как нам перед начальством отчитываться?
Уже заполночь уложили спать и Дохэ, и мальчиков, и насмерть перепуганную Ятоу.
Сяохуань велела Чжан Цзяню тоже ложиться: побуду сиделкой, присмотрю, чтобы ни с Дохэ, ни с ребятишками ничего вдруг не стряслось. Чжан Цзянь подтащил стул к койке Дохэ, сел радом.
С рассветом на больничном балконе раскурлыкались голуби. Вырвали Чжан Цзяня из дремы. Сяохуань крепко спала, примостившись радом с Ятоу, головой на краю подушки Дохэ. Малыши лежали у Дохэ под мышками. Мужчины и женщины, маленькие и большие. спали вшестером, словно птицы в гнезде. Чжан Цзянь поднял голову и поймал на себе взгляд Дохэ. Понял, что она смотрит так уже давно, оглядела его всего, с головы до пят. Нашла время, когда он спит, когда совсем беззащитен, да? Чжан Цзянь снова прикрыл ленивые глаза. Снаружи светало, но в палате еще горели дневные лампы, вытянутая нога Дохэ казалась бледной и отекшей.
Чжан Цзянь вышел на улицу, купил в ларьке на перекрестке миску соевого молока, попросил добавить туда два вареных яйца и пять больших ложек бурого сахара. Белое молоко сразу сделалось коричневым. С миской в руках он вернулся в палату, Сяохуань уже с ногами забралась на кровать, прижав Ятоу к Дохэ. Дохэ так же в упор смотрела, как он идет по коридору, как несет большую фаянсовую миску с синей каймой. Он снова подумал: зачем она так смотрит? Только что спокойно шел, а тут вдруг молоко расплескалось.
Следующей ночью, пока соседи спали. Чжан Цзянь перевез домой Дохэ и близнецов.
Когда Дахаю с Эрхаем исполнился месяц. Чжан Цзянь приделал к деревянным кроватям по доске, получилось два кана. Близнецы спали с Дохэ в маленькой комнате, а он, Сяохуань и Ятоу — в большой. Иногда кто-нибудь с завода приходил поговорить с заместителем бригадира товарищем Чжан Цзянем. в такие дни большая комната превращалась в гостиную. Чжан Цзянь на заводе отчаянно работал и отчаянно молчал, за это в бригаде крановщиков его повысили до замбригадира.
Он теперь почти не появлялся в комнате Дохэ. Ятоу шел седьмой год, большая девочка, скажешь ей: сходи, принеси Дахая с Эрхаем, она сначала притащит отцу одного, потом другого. Эрхай был чуть худее, так Чжан Цзянь их и различал. Больше всего близнецы любили поесть и поспать; когда Чжан Цзянь вновь как следует посмотрел на Дохэ, оказалось, все лишнее с ее тела молоком утекло в ротики сыновей. Дохэ была все такая же, с утра до ночи делала свои дела, одно за другим, одно за другим. До блеска выглаживала одежду Ятоу, стрелки на залатанных клетчатых штанишках становились острыми, словно кинжалы. Даже платочек, который прикалывали Ятоу к груди, когда она шла в детский сад, был так выглажен, что походил на геометрическую фигуру. На шестой день после родов Дохэ проснулась пораньше, принесла ведро воды, выпятив зад, встала на колени и оттерла бетонный пол до синевы.
У Чжан Цзяня на заводе было два молодых товарища, они тоже приехали из Аньшаня. Одному, Сяо [47] Пэну, исполнилось двадцать лет, второму, Сяо Ши, двадцать четыре. В бригаде их, аньшаньских, было трое, и между ними, шанхайскими и уханьскими рабочими сразу началось противостояние. Сяо Пэн в последний раз был дома у Чжанов, когда близнецам месяц исполнился, принес Чжан Цзяню на проверку свое заявление в комсомол. Открыл дверь, да так и застыл у порога, спрашивает: что это на пол постелено? Ему отвечают: бетонный пол, как у всех. А он не верит, сел на корточки, потер пол пальцем и говорит: гладкий-то, будто нефрит! Оглядел палец — ни пылинки не пристало. Перевел взгляд на рядок обуви у порога, потом на белоснежные хлопчатые носки на ногах у хозяев. Сам-то явился к ним в башмаках из вывернутой кожи с сальными пятнами. В следующий раз Сяо Пэн привел с собой Сяо Ши. Друзья подготовились: надели самые целые и не слишком вонючие носки.
Скоро Сяо Пэн и Сяо Ши снова зашли к Чжанам и заметили, что хозяева тоже подготовились: свояченица Чжан Цзяня, ни слова не говоря, поставила перед гостями по паре деревянных сандалий. Казалось, что у свояченицы вообще нет лица: гости видели либо ее макушку, либо затылок.
Они ходили к Чжан Цзяню больше из-за Сяохуань: когда Сяо Пэн впервые оказался здесь в гостях, сестрица Сяохуань окружила его такой заботой, что он и о доме родном позабыл. Услышав рассказ Сяо Пэна, Сяо Ши тоже собрался в гости к сестрице Сяохуань. Повяжет она вокруг тоненькой талии широкий передник, мундштук в уголке рта съедет набок, спрашивает друзей: «Что есть будете? Сестрица сама сготовит». Сяохуань не вела счета маслу, соли, спичкам и рису, если блюдо выходило вкусно, она и целого цзиня масла не жалела. Лучше всего ей удавался рис на сале. Готовилось это угощение совсем просто, и ленивице Сяохуань было в самую пору. Тут секрет в хорошем сале, его надо мелко порубить, обжарить с соевой пастой и луком, а в конце смешать с рисом и выпарить воду — в доме так запахнет, что крыша улетит.
Сяо Пэн и Сяо Ши заметили, что свояченица никогда не садится со всеми за стол, а ест вместе с детьми, в маленькой комнате. Однажды во время веселого застолья гостям захотелось повозиться с малышами. Чжан Цзянь пьяновато крикнул Ятоу, чтобы вынесла Дахая с Эрхаем. Через пару минут в дверях появилась стриженая головка Ятоу:
— Пап! Тетя говорит, что я братиков уроню, говорит, что если надо, то ты сам неси.
После трех лянов [48] вина Чжан Цзянь был весел и беззаботен, как небожитель. Пошатываясь, прошел в маленькую комнату, сыновья лежали у Дохэ на руках и сосали грудь. На Дохэ была кофта, связанная из перчаточных ниток, в середине она запахивалась, а сейчас была раскрыта, и мучные груди упирались в тугие круглые личики сыновей. Чжан Цзянь никогда прежде не обращал внимания на то, как Дохэ кормит детей, а сейчас глядел, глядел, и сердце качалось, как на качелях. На языке, который сама считала китайским, Дохэ сказала, что близнецов можно забирать, они наелись, если сейчас не унести, скорее всего заснут. Он подошел, просунул руку под шейкой старшего. Дохэ повела плечами, и ладонь Чжан Цзяня коснулась ее соска. Рука у него была холодная.
Тогда, в первую ночь, с Дохэ сначала встретились его руки. Не глядя на девчонку, он сразу потушил свет. В комнате было темно, хоть глаз выколи, от Дохэ осталась только маленькая худенькая тень. Голова ее казалась большой, волосы — удивительно густыми. Ее волосы были черные, но не такие, как он привык. То были черные волосы варвара, инородца. Посеяв всюду смерть и пепелища, варвары-мужчины оставили после себя одинокую беспомощную женщину, маленькую черную тень. Он подходил ближе и ближе, с каждым шагом становясь еще громадней — в темноте все большое кажется еще больше. Она видела перед собой огромный силуэт насильника, убийцы. Заплакала, медленно улеглась на кан. Он не был жесток или резок, всего лишь равнодушен: холодно делал свое дело. Она заплакала горше, крошечная ее фигурка задрожала и скукожилась, словно гусеница, раздавленная ботинком. Тогда в нем проснулся варвар, и он стал сеять смерть и огонь на ее дрожащей тени.
Он не был ей совсем безразличен, по крайней мере, она видела в нем оккупанта, захватившего ее тело. Что чувствует дочь вражьего племени к оккупантам?
