Она заглядывает в бумажку, в которой нервным почерком зафиксировано место последнего сражения. Ее Бородино, ее Полтава, ее Аустерлиц. Подъезд, прошмыгнувшая кошка, гулкая лестница. Странно, в этом городе сотни тысяч, миллионы совершенно одинаковых безликих дверей с пузырьками глазков, с ковриками у порогов, с пупками звонков, и лишь за одной из них живет какая-то Анна. Притаилась там и живет.
Внезапно щелкает дверной замок, и что-то черное, стремительно, как крик среди тишины, бросается под ноги. Черный тойтерьер, противно цокающий коготками, трусливо отскакивает на тоненьких лапках и снова атакует Настины ноги, оглашая подъезд захлебывающимся хриплым лаем.
– Лорик, нельзя! – кричит ему появившаяся из-за двери старушка.
Настю охватывает ужас, сердце ее бьется, как рыба, выброшенная на сушу.
– Лорик, прекрати, – ворчит старуха, оттаскивая собачонку от Насти.
У одиноких старушек почему-то всегда заводятся злые и неврастеничные тойтерьеры.
* * *
Она звонит в дверь.
– Открыто! – доносится приглушенный мужской голос.
Настя входит в коридор, ошарашенно оглядывается по сторонам. Идет в комнату – никого. Но ее беспокоит не это, а пугающая похожесть этой квартиры на ее собственную.
Слезы сами по себе катятся по щекам. Она прикасается к стенам и тут же отдергивает руку, как от раскаленного металла. Она пытается понять, как-то объяснить происходящее. Ей кажется, что это сон. Во сне случается всякое. Сны бывают к беременности, к неприятностям, к деньгам, к путешествиям… А к чему все это? Непонятно.
На встречу ей выходит неизвестный мужчина с бутылкой в руке:
– Вы кто?
– Я Настя. – «Как глупо», – фиксирует она как бы со стороны.
– Настя. Сегодня – отличный день, Настя. Я заработал кучу денег! Давайте отмечать. – Он поднимает бутылку. – Располагайтесь, Настя, чувствуйте себя как дома.
– Как дома… – повторяет Настя зловещий каламбур. – Я не пью. А вы кто? – Ей кажется, она берет себя в руки.
– А я пью, – отвечает Сергей и смеется.
– Это ваш телефон? – протягивает трубку.
– Ну, не совсем. Но плачу за него, кажется, я. – Он снова смеется.
Настю раздражает его глупый самодовольный смех:
– А где Анна?
– Не знаю. Вы к ней?
– Я пришла узнать, что все это значит.
– Что все?
– Все это. – Она пробегает взглядом по стенам и потолку.
– Ну, и узнали?
– Узнала.
– И что это значит?
– Это значит, что все плохо! Все очень плохо. А вы веселитесь.
У Сергея портится настроение. А Настя, напротив, становится смелее:
– Кто здесь живет?
– Здесь живет моя женщина, – на этот раз раздражается Сергей. – Что вам еще надо? Кто вы, в конце концов?
– Телефон вашей женщины оказался у нас дома. А квартира этой вашей женщины – точная копия нашей квартиры.
– Почему?
– Это я вас хочу спросить – почему?
– У нас евроремонт, – невпопад брякает Сергей.
– У вас жена гуляет, а не евроремонт.
– Жена дома, – злится он.
– Вы же сказали, что ее нет.
– Кого нет?
– Этой вашей Анны нет.
– Анны нет, а жена дома.
– А кто здесь живет?
– Анна.
– А с кем она здесь живет?
– Я что-то не пойму никак…
Сергей наступает на Настю. А Настя злится и отступает:
– Она – шлюха.
– А кто вы?
– Я? – Настя задумывается. – Мне кажется, я – обманутая жена.
– А кто вас обманул?
– Мне кажется, что я жена мужчины, который живет с вашей женщиной, с этой Анной.
– Откуда вы это знаете?
Неожиданно Сергей пинает стул, тот с грохотом падает.
– Извините, так что ваш муж?
Настя протягивает Сергею телефон:
– Подменили.
Сергей непонимающе смотрит на трубку.
– Кого подменили?
– Всех. Телефон, мужа…
– Кто ваш муж?
– В смысле?
– В прямом смысле. Кто ваш муж?
– Муж – стоматолог. Максим зовут.
– Твой муж – Максим? – Сергей ударом ноги обрушивает деревянные козлы. Настя оказывается загнанной в угол.
– Да. – Настя плачет.
Сергей принимается крушить все подряд. Все летит в разные стороны: штукатурка, доски, стулья, инструменты.
– Сука, сука! Я же говорил, что не хочу знать! Чтобы я ничего не знал! Чтобы было все чисто! Я же деньги платил! Я же ничего не жалел!
Сергей падает навзничь и лежит без звука. Настя с ужасом смотрит на бездыханное тело.
– Эй! Я пошла, до свидания… – Она пытается тихо выйти.
Для этого надо переступить через лежащего в позе «только через мой труп» Сергея. Настя уже осторожно заносит над ним ногу, но он неожиданно хватает ее, как в плохом фильме ужасов:
– Стой!
Настя с криком падает на пол. Она рыдает, лежа на полу рядом с Сергеем.
– Нервы, надо лечиться, – сквозь всхлипы произносит она.
– Да, надо. Вставай, пойдем…
Сергей поднимает ее и ведет на кухню. Лицо перемазано косметикой. Она пытается вытереть потекшую тушь мятым платком.
– Давай выпей. Что ты будешь пить? Водку будешь?
– Немного налейте, – шмыгает носом.
Они сидят на кухне. Бутылка водки перед ними отсчитывает время выпитыми рюмками. Настя разгорячена и агрессивна. Она шумит:
– Ты не понимаешь? Ты не понимаешь, что ли, что он мне муж?! А она тебе не жена. Кто она тебе?
– Она мне сука, – насупившись, бурчит Сергей.
– А он мне – муж родной. У меня его дети – Машка. Это же другое, он же не просто трахнулся с кем-то, с какой-то там…
– Сукой, – бубнит Сергей.
– Он специально обдумывал план, понимаешь? Он сам построил ложь всю эту. Понимаешь, я теперь живу в многокомнатной лжи с улучшенной планировкой, с евроремонтом… Скажи, что мне делать?
– Выпей, – от души рекомендует Сергей.
– Вот дура! Вот дура! – сокрушается Настя.
– Давай их убьем? – вдруг предлагает Сергей.
– Как? – конструктивно интересуется Настя.
– Выбирай. Как скажешь, так и убьем.
Первым на ум приходит утопить их в джакузи. Она отчетливо представляет, как последние пузыри воздуха вырываются изо рта ее мужа. Но тут же ей видится другая казнь. Два креста друг напротив друга на центральной площади, там, где в Новый год устанавливают главную елку города. На одном кресте – Максим, на другом – эта «сука». Хищные птицы острыми клювами рвут их грешную плоть. За всем этим наблюдают люди из окон общественного транспорта и просто прохожие, останавливаются зеваки. Какая-нибудь маленькая девочка может указать пальцем на Максима и спросить у своей мамы или бабушки: «Мама (или бабушка), а за что его распяли?» И тогда мама или бабушка ответит: «А за то, доченька (внученька), что он обманывал свою жену, которая воспитывала его дочь, заботилась о нем, готовила ему диетическую еду, когда у него обострялась язва… Она целыми днями убирала квартиру, делала ремонт, кормила украинских рабочих… А он тем временем развлекался и изменял своей жене с этой сукой, которая висит на другом кресте. Вот они и получили по заслугам. Так-то».
– Сережа, давай их распнем.
– Как это?
– А вот так, в центре города, на площади Ленина.
– Ты такая красивая, – говорит он, наливая.
– Правда?
– Правда.
– А он, понимаешь, уверен всю жизнь, что я никуда не денусь от него, что я все время под рукой, как вот спички, или как рюмка, или бутылка, или сигареты… Что я никому не нужна. А вот хрен.
– Правильно.
– Я его выгоню. А ты свою выгонишь?
– Я не могу, я лучше убью. Она мне дорого стоила. Я ей все дал, все. А она меня не пожалела. Я им всем нужен только ради денег, понимаешь, Настенька?
– Бедный Сережа.
– Я не бедный. Я далеко не бедный. Давай выпьем, чтоб им пусто было. Настенька, ты такая умная, как мама моя, Инна Федоровна… это мама моя.
– Сережа…
– Настенька! – Он нежно прикасается к ее мокрому от слез лицу.
– Ой, я пьяная совсем. Пьяная мать – горе семьи.
– Тсс! – Сергей прикладывает палец ко рту. – Сейчас станет легче!
Сергей, шатаясь, ходит по комнатам с огромной кувалдой, примеряясь чего бы разбить. Настя с ужасом наблюдает за ним. Вдруг он кричит как раненый зверь и со всей силы принимается крушить все вокруг. Пыль, щепки, звон разбитого стекла, грохот… Настя следит за происходящим с тихой мстительной улыбкой. Затем она вскакивает и с криком бросается к порядком подуставшему Сергею. Она принимает из его рук кувалду как эстафетную палочку и с новыми силами продолжает погром. Она обрушивается на новую мебель от Пидорчио, превращая ее в щепки, на стены, с которых снежной лавиной срывается штукатурка. Воздух наполняется пылью, режет глаза, дерет горло, но кажется, ничто не может остановить ее. В каждый удар она вкладывает всю свою силу, всю свою боль и обиду, и с каждым ударом ей становится легче и спокойнее.
* * *
Уже поздняя ночь. Лифт не работает. Настя, перепачканная с ног до головы, тяжело поднимается по лестнице домой. Оказавшись на пороге собственной квартиры, она замирает, прислушиваясь к звукам за дверью, но слышит только биение собственного сердца. Потом, решившись, коротко и решительно звонит. Этажом ниже приоткрывается дверь, и из темной щели крупным тараканом проступает на свет лестничной площадки фрагмент соседа в трусах. Он злобно смотрит вверх и, когда дверь за Настей захлопывается, злобно шипит:
