В эту минуту прошлая обида на Вальку показалась мне мелкой, ничего не стоящей. Меня потянуло к Булгакову. Но как сделать первый шаг к примирению? Мы давно избегаем друг друга и почти не разговариваем.
Но мир полон случайностей, а вагон, битком набитый спешащими на фронт пассажирами, был передвижной частицей того же мира.
Ка ночь хлопцы вынуждены были втискиваться в вагон. Тут говор десятков людей, хлесткая игра в подкидного дурака, безголосый скрип гармони, в чьих-то неумелых руках. Один из младших лейтенантов разминает хромовые сапоги, которые на предыдущей станции удачно выменял, отдав свои кирзовые. Знатоки щупают голенища и утверждают, что сапоги эти разве что только полежали около настоящего хрома, а сами-то сделаны из козлиной кожи.
— Махнул так на так? — спросил Булгаков младшего лейтенанта.
— Ага.
— Ну и лопух! После первого же дождичка вакса сойдет, и увидишь, каким серым козлом они тебе обернутся.
— Они скажут: ме-е — сострил я.
Булгаков захохотал, толкнул меня плечом. Я — его. Под громкий смех окружающих мы дурашливо промычали:
— Ме-е…
Неудачливый меняла забился куда-то в угол.
А мы с Булгаковым уже во всем заодно. Отвоевали третью, багажную, полку одну на двоих, согнав молоденького лейтенанта медслужбы — полежал полдня — и хватит, дай летчикам-истребителям отдохнуть! Забрались на верхотуру, кое-как улеглись. Словно никакой ссоры никогда и не случалось. Не знаю, как Булгаков, а я был несказанно рад этому.
— Хромовые сапоги, конечно, надо, — бубнил Валька. — Я думаю знаешь как? В первую получку сложимся и купим тебе. Во вторую — мне.
— Идет! Только сначала тебе, — возразил я.
Валька для друга готов на все и уступать в доброте не захотел.
— Тебе первому.
— Давай тогда на спичках кинем, — предложил я.
— Давай!
Мы разгадали на спичках, кому покупать сапоги в первую очередь — Булгакову, Вальке в любой игре везет.
Спать нам расхотелось. Мы вышли в тамбур, насквозь прокопченный табачным дымом. Наконец-то, хоть ночью, здесь было пусто. Булгаков открыл окно. Закурили.
Высунувшись в окно по грудь, Булгаков закричал изумленно и радостно:
— Гляди ты: а пустыни уже нет!
Я тоже свесился через раму окна. Не так уж темно, когда приглядишься.
— Лесопосадки, — сказал он. — А там, на горизонте, видишь, зарево? Наверное, подъезжаем к большому городу.
Но время шло, поезд ходко отсчитывал километры, а никакого города не было, встречались только маленькие станции. Почему-то ночью поезда идут быстрее. Или так только кажется? Но что же отсвечивает на полнеба, отчего зарево? Тоже загадка. Весь мир впереди, в который мы въезжали, был удивительным.
Рядом с поездом бежало оранжево-серое пятно света от тамбурного окна — словно охотничий пес на поводке.
В полночь в вагоне поезда, следовавшего в сторону фронта, была произнесена клятва двумя младшими лейтенантами: на фронте проситься в одну эскадрилью: летать парой; вместе, только вместе жить или погибать…
XXIII
"Да, Вадим, был ты всегда мне не только другом, но и наставникам, — написал Булгаков в тетради Зосимова. — Дневник твой прочитал я, как интересную книгу, без твоего ведома, и знать тебе о том, пожалуй, не обязательно. Крепко жму твою руку, друг".
Полковник Булгаков, председатель экзаменационной комиссии, должен был закончить здесь свои дела и улететь примерно за недельку до того, как вернется хозяин дома. Задержаться, чтобы свидеться? А зачем? Благодарить за дружбу — не в правилах Булгакова, да и вообще за это спасибо не говорят.
Полковник положил дневник на подушку и открыл окно. С наслаждением закурил, выключил свет.
Снежные вершины гор проступили из темноты нарядными шапками с голубой и розовой опушкой. Булгаков, чья молодость прошла в здешних краях, сразу понял, что это наступает рассвет.
Вернувшись в дом, спать он уже не стал, хотя было еще очень рано. И опять потянуло его к той тетрадке, захотелось перечитать некоторые места.
Знакомые страницы иные любят листать с конца — такая привычка была и у Булгакова. Может быть, как раз потому ему попалась на глаза запись, которую он не заметил раньше. В конце тетради оставался с десяток чистых страниц, На одной из них, в отрыве от всего предыдущего текста, затерялись только дата и одна строчка:
"4 сентября 1944 года
Сегодня сбил первый вражеский самолет".
Как много значила эта строка для Вадима! Сколько воспоминаний мгновенно вызвала она нынче у полковника Булгакова — думы взметнулись целым роем! Искренне пожалел он о том, что Вадим почему-то запустил дневник на фронте. Он даже ругнул своего друга, как мог бы ругнуть кого-то из подчиненных за халатность. Ему казалось, что упущено самое интересное — воздушные бои: у него теснилось в душе чувство неудовлетворенности, какое, наверное, способен испытать страстный читатель, обнаружив, что из книги вырвана чьей-то рукой целая кипа страниц.
О тех недолгих, но весьма значимых днях, которые друзья провели на фронте уже в конце войны, придется рассказать автору этого повествования. Может быть, у него получится несколько хуже, чем у Вадима Зосимова, но зато достоверно: после окончания школы ускоренного типа он попал вместе с ними в один полк и многое видел собственными глазами.
Падучая звезда
Повесть вторая
I
Втроем они попали в одну эскадрилью — Булгаков, Зосимов и Розинский. Остальных выпускников распределили по братским полкам ГИАЛК — Гвардейского истребительного авиационного Ленинградского корпуса.
Поначалу трое молодых невольно обращали на себя внимание: неразлучной тройкой ходили они на аэродром и в столовую, были одеты по-солдатски, исправно козыряли каждому, кто был хоть на звездочку старше по званию. В столовой набрасывались на еду с жадностью. Пока принесут им борщ, они весь хлеб сжуют всухомятку — ведь нарезано его без всякой нормы. Командир звена Бровко дал официантке негласное указание: поскольку ребята с голодного края и пока стесняются — наливать им побольше да погуще.
Как на детей, посматривал на них командир эскадрильи Богданов — рослый, плечистый капитан с Золотой Звездочкой Героя на груди. Посадит кто-нибудь из молодых машину с "козлом", Богданов лишь улыбнется снисходительно: бывает. На боевые задания брал только кого-нибудь одного, и вся группа оберегала новичка от внезапного удара "мессеров". Такой воздушный боец не помогал, а только мешал: его надо было водить за ручку, чтобы он не оступился и не набрел на опасность в просторах фронтового кеба.
Молодые привыкли к порядкам, заведенным в гвардейском полку, и неплохо усваивали тактику воздушного боя. Богданов говаривал своим гвардейцам, кивая в сторону дружной тройки младших лейтенантов: "Когда они облетаются, тогда поглядим, на что способен каждый в отдельности".
Первым показал бойцовский характер Валентин Булгаков. Эскадрилья в составе восьми истребителей рыскала на направлении вероятного пролета противника. Немецких бомбардировщиков так и не дождались, но наземная командная радиостанция подослала группу Богданова на помощь эскадрилье, которая вела бой в другой зоне. Дрались по всем правилам, не слишком напряженно, потому что воздушная обстановка была для обеих сторон пока неясной, что-то должно было измениться.
И точно: сторонкой пытались прошмыгнуть "юнкерсы". Бой сразу остервенел. Богданов с напарником ловким маневром оторвались от "клубка", ушли ввысь, а через несколько секунд ястребами свалились на группу бомбардировщиков. Излюбленный богдановский удар сверху — без промашки. Ведущий "юнкерс" был сбит наповал: накренился и рухнул на землю. Бомбардировщики смешали строй, стали разбредаться по небу, как коровы без пастуха. Их преследовали и били. Ведущий Булгакова дал очередь по "юнкерсу", но попал слабо — может быть, по концу крыла где-нибудь. На скорости проскочил ведущий дальше; повторить атаку нельзя, потому что истребители прикрытия лезут со всех сторон, надо одновременно и от них отбиваться. Булгаков, следуя за своим ведущим, вмиг оценил положение глазами зрелого бойца. Довернул машину влево и лупанул по "юнкерсу" одновременно из пушки и пулеметов. О чудо: "юнкерс" изрыгнул сноп огня и дыма! Едва успел сманеврировать Булгаков, чтобы не столкнуться с внезапно выросшей до натуральных размеров тушей горящего бомбардировщика.
— Молодец! Дал ему прикурить!..
Кто кричит по радио? Валька не сразу сообразил, что слова комэска относятся к нему. А когда понял, его охватил холодок безудержной отваги. Он совершенно перестал думать о себе, не дрогнул даже тогда, когда заметил на левом крыле несколько внезапно образовавшихся дырок — будто какая невидимка проткнула их пальцем. Близко от крыльевого бензобака, может вспыхнуть… Но пока ведь не горит? По газам! И Валька вслед за ведущим выписывал полупетли и боевые развороты. Охраняя командира пары, не упускал случая отвернуть, чтобы дать очередь по вражескому самолету.
