Мен Сё положил еще один перилловый лист на рис Миру. Она спокойно взглянула на него и потом на меня своими темными глазами.
– Давайте съедим еще риса, – сказала она.
– Еще риса? Правда? – Мен Сё смотрел на Миру так, будто не верил своим ушам.
Каждый съел еще по одной миске риса и супа. Когда закуски закончились, Мен Сё достал из холодильника другие пластиковые контейнеры и выложил новые порции закусок на тарелки. Он не сводил глаз с Миру, пока она ела.
После еды мы оставили неубранный стол и растянулись на полу. Кошка медленно прошла между нами на мягких подушечках лап и запрыгнула на письменный стол. Там она легла, подогнула под себя передние лапы и принялась следить за нами сверху. В такой позе она напоминала кучу снега, который забыли убрать. Двоюродная сестра рассказывала, что кошки очень независимы и держатся на расстоянии от людей. Но кошка Миру, похоже, не возражала, когда ее держал Мен Сё или когда я брала ее на руки. Обычно кошки мурлычут, реагируют на малейшее прикосновение, но кошка Миру одиноко сидела в полной тишине, только иногда изящно и невозмутимо выгибала спину. Мы втроем наблюдали за кошкой, устроившейся на столе.
– Она глухая, – сказала Миру.
– Что?
– Она ничего не слышит, поэтому так тихо себя ведет.
Наконец я поняла, почему эта кошка так мало двигалась и сидела очень тихо.
– Нам сказали, что девяносто процентов представителей этой породы – глухие.
– А что это за порода? – спросила я.
– Турецкая ангорская.
Я не могла поверить, что эти милые, мягкие, маленькие ушки ничего не слышат. А я еще удивлялась, что это за аристократичная кошка, которая болтается по улицам в компании такой босой девушки, как я. Когда Миру сказала мне, что она глухая, я почувствовала – мое сердце наполняется теплотой к этому созданию. Если бы я сидела ближе, то могла бы даже ласково погладить ее.
– А как ты узнала про ее глухоту?
– Мы с сестрой звали ее по имени, но она никогда не отзывалась. Сначала мы решили, что все кошки так себя ведут. И продолжили звать ее. «Все скоро изменится», – думали мы. Ни одна кошка не может столько спать. Утром перед нашим уходом мы видели ее спящей под стулом, вечером обнаруживали ее по-прежнему спящей на том же месте. Она спала всегда и везде. Котенком она спала под диванными подушками, в пластиковых пакетах и в других невообразимых местах. Когда она подросла, то стала забираться на книжную полку, устраивалась и за занавесками, и в коробках… Она могла спать бесконечно. Она больше напоминала зверька соню, чем кошку. Когда наконец она стала спать меньше, то принялась наблюдать за движущимися предметами.
– За движущимися предметами?
– Вернее, которые тряслись и дрожали.
– Например?
– Она наблюдала за листьями, дрожащими на ветру, за колокольчиками, которыми размахивали в воздухе, за каплями дождя, стекающими по стеклу, за мотком пряжи, покатившимся по полу, за порванными шнурками, за рассыпавшимися стеклянными бусинами и прочими вещами. Она начинала пристально наблюдать за этими предметами. Когда они поворачивались в одну сторону, она поворачивала голову в том же направлении, следила за их перемещениями…
– А еще?
– Как-то раз кошка сидела на подоконнике к нам спиной. Когда мы подошли к окну, на улице шел первый в том году снег. Кошка смотрела, как снежные хлопья кружатся в воздухе. Весь день она поворачивала голову из стороны в сторону, наблюдала за летящими снежинками. Мы по очереди звали кошку по имени, но она не оборачивалась к нам. Сестра обеспокоилась: здесь что-то не так, может, кошка глухая? Мне это и в голову не приходило, когда же я принялась более внимательно наблюдать за ней, то заметила: кошка не реагирует на звуки, а лишь на колебания воздуха. Например, на вибрацию открывающейся двери или на отзвук шагов. Как-то раз кошка сидела на подоконнике, я тихо подкралась сзади и хлопнула в ладоши прямо над ней. Но она и ухом не повела, продолжала все так же смотреть в окно. И вот мы отнесли кошку на обследование в ветеринарную клинику для собак, где нам сообщили, что она и в самом деле глухая.
– Зачем вы отнесли кошку в клинику для собак?
– Нам не удалось найти ветеринарную лечебницу, где лечили бы кошек.
– Как ее зовут? – Я наконец-то решила узнать имя любимицы у Миру, но Мен Сё ответил за нее:
– Эмили Дикинсон.
– Что? Как? – Я была потрясена.
– Эмили Дикинсон. Это моя сестра выбрала для нее имя.
Я лишилась дара речи. В памяти всплыло лицо Дэна. Она назвала кошку Эмили Дикинсон? Я вскочила, подошла к столу и достала свою первую книгу, которую привезла в этот город, сборник ее стихов. Я указала на фотографию Эмили Дикинсон на обложке и вопросительно взглянула на Миру: «Ты имеешь в виду эту Эмили?» Миру кивнула. Еще до нашей встречи образ Эмили Дикинсон витал между нами. Не зная друг друга, мы словно были связаны этим образом еще в школьные годы. Дэн прочитал ее стихи и подарил мне сборник, а где-то далеко сестра Миру назвала свою кошку в честь этой поэтессы.
– Мисс Дикинсон была бы не слишком довольна, узнай она об этом, правда? – спросила Миру.
– Что ты хочешь сказать?
– Что мы назвали глухую кошку в ее честь.
Я об этом не задумывалась. Я позвала сидящую на столе кошку:
– Эмили Дикинсон!
– Зови ее просто Эмили. Моя сестра всегда так к ней обращалась.
Мы были втроем, но поскольку Миру постоянно упоминала свою сестру – «моя сестра делала это», «моя сестра говорила то», – мне стало казаться, что нас в комнате четверо. Мен Сё открыл сборник стихов и прочитал одно стихотворение:
Скользя с дощечки на дощечку,
Брела я медленно и осторожно;
Над головой сияли ласковые звезды,
У ног моих плескалось море.
Я знала, что следующий шаг
Может стать последним.
И потому так неверна была моя походка,
Имя которой – опыт.
Когда он добрался до слов «у ног моих плескалось море», Миру присоединилась к нему. Наверное, раньше они уже вместе читали вслух стихи. Их голоса звучали в унисон. Слушая их, я вдруг вспомнила о книге профессора Юна и открыла сумку. Я достала копии рукописи «Мы дышим» и отдала им. Мне вдруг показалось, что цель сегодняшнего долгого и полного неожиданностей путешествия по городу – отдать им копии книги. Чувствуя себя так, будто выполнила важное задание, я глубоко вздохнула. И пока он и Миру разглядывали свои книги, я взглянула на кошку на столе, на кошку, которая не могла услышать ни единого звука в этом мире, и позвала: «Эмили…»
* * *
После окончания лекции я выскользнул из аудитории прежде, чем Юн, сидевшая в первом ряду, успела обернуться. На лекциях я только тем и занимался, что разглядывал ее затылок и едва прислушивался к словам профессора.
Я снова увидел ее затылок посреди улицы, по которой только что ураганом пронеслась демонстрация. Когда в первый момент я заметил ее посреди зданий, абсолютно босую, со спутанными волосами и опущенными руками, мне пришло в голову: это просто моя фантазия. С удивлением я позвал ее по имени, и девушка обернулась. Я не ошибся – действительно оказалась она. Все это напомнило мне то давнее утро, когда на рассвете она в слезах сидела в тумане у реки. Я не мог поверить, что залитое слезами лицо с капельками воды на щеках, словно она только-только умылась в реке, и лицо с ясными, живыми глазами, провожавшими взглядом толпы демонстрантов, принадлежало одной и той же девушке. Жизнь в наше время такова – дела происходят как нечто само собой разумеющееся.
В украденной книге я прочитал об убийстве некой Дженовис 13 марта 1964 года в Нью-Йорке. Это произошло еще до моего рождения. Женщина по имени Кэтрин Дженовис закончила ночную смену и возвращалась в свою квартиру в 3.15 утра, когда вдруг столкнулась с подозрительным мужчиной, который ударил ее ножом. Тридцать восемь ее соседей видели или слышали, как она погибает, но никто не помог ей. Когда Дженовис громко позвала на помощь, во всех окнах зажегся свет, но никто не открыл дверь и не вышел наружу. Кто-то крикнул из окна: «Отпустите девушку!» – и преступник скрылся. Истекая кровью, Дженовис упала на асфальт. Но никто не вышел ей помочь. Свет в окнах погас, на улице снова воцарилась тишина. Нападавший, который было побежал к своей машине, вернулся и снова ударил Дженовис ножом. Она снова закричала, и в окнах квартир опять зажегся свет. Нападавший вновь скрылся. Когда Дженовис из последних сил поползла к дому, свет в окнах снова погас. Преступник, который всего лишь прятался, вышел из укрытия и завершил свое дело. Дженовис умерла от трех сильных ударов ножом, нанесенных один за другим в течение получаса. Каждый раз, когда она звала на помощь, в окнах зажигался свет и нападавший исчезал, а когда свет гас, убийца возвращался. В деле об убийстве было записано, что тридцать восемь человек наблюдали из окон, как Дженовис зарезали. И это называется человеколюбие? Мне захотелось отнести украденную книгу туда, где ее взял.
