— Кать, конечно мне было обидно — только сделать с этим фактом уже ничего было нельзя. Как ты представляешь себе это? Чего бы я добился — все деньги были в руках Штурмана, такие вещи можно привести в порядок — если можно! — только через суды, которые тянутся годами и на которые у меня не было средств. А просто устроить скандал — я не видел в этом никакого смысла. Да и не забывай — Дима многое для меня сделал.
Катя хотела закричать на него, спросить, что такого сделал для него Штурман, объяснить, что подобное «многое» для него сделал бы любой, совершенно чужой человек! Но уже зная, что Сергей Матвеев, вероятнее всего, был бы таким же странным, даже не имея недостатка роста, она только попросила его продолжать, отметив в блокноте необходимость собрать всю газетную информацию и интервью о нобелевском лауреате Штурмане.
Сергей марионеткой откликнулся на ее просьбу и, правда уже не так монотонно, как до этого, начал говорить дальше:
— Дима, отрезав саму возможность моего присутствия на церемонии или даже поблизости, сразу, не принимая никаких возражений, готовился, спрашивая меня о книге очень редко, а получив ответы, всегда смеялся — он никак не мог понять, как я смог написать эту ерунду и как за нее решили дать самую престижную премию в мире. Он перестал вести свой богемный образ жизни, сутками читал накупленные книги по философии и искусству, придавая лицу более интеллектуальный вид, потерянный за годы ментального распутства. Я же — других занятий у меня больше опять не было — сел за следующий роман.
Дима улетел на вручение, пригласив туда свою мать с мужем — чтобы наконец, показать ей, кем он стал в этой жизни, и, вернувшись, несколько месяцев был занят только раздачей интервью и со мной был вполне нормален — без души, но заботился обо мне, пока не появился продюсер от Metro-Goldwyn-Mayer с предложением сделать по «Камням вместо песка» фильм. Предложение содержало такое количество нулей в долларах, что я испугался — в эту минуту я понял, что впервые стану Диме не нужен: они переиздадут книгу и две предшествующие ей, чтобы заранее обеспечить пиар фильму, сделают фильм, прокатают его — и лауреат Нобелевской премии господин Дмитрий Штурман, если даже не напишет ни строчки за свою будущую жизнь, будет обеспечен на все ее оставшиеся годы. К счастью, я ошибся тогда — Димка стал намного расчетливее, чем я мог вообразить, и, подписав контракт со студией, поставил меня перед фактом нашего переезда в Америку. Честно говоря, я даже обрадовался — наивности, видимо, пределов нет, как и глупости, и я начал строить планы, как в Америке договорюсь с Димой отдать мне часть денег ото всех предстоящих гонораров, куплю жилище и буду писать книги уже под своим именем. Я не сомневался, что здесь моя карликовость никого шокировать не будет, — Сергей, глядя на Катю, усмехнулся, — и я, судя по тебе, в этом был прав. Жить Нобелевский лауреат хотел только в Сан-Диего, прочитав где-то, что успешные и творческие люди в большом количестве живут именно в этом городе, и, справедливо причислив себя к ним, был готов полностью раствориться в новом успехе. Меня же он не спрашивал, считая, что я должен принять как должное необходимость переезда — в конце концов, речь шла о работе. Все это Дима нехотя объяснил мне однажды и, закрывая тему, добавил, чтобы я не тащил с собой вещи, только документы, поскольку все остальное мы сможем купить на месте. Меня уже нисколько не задевало его отношение ко мне, как к рабу-трудоголику, который умственно болен, но, подчиняясь, выполняет свою тяжбу хорошо, тем и дорог хозяину. Просто я решил, что проблем в разрыве с ним в Америке не будет — денег будет достаточно на двоих, да мне и не нужно много — я же буду издаваться уже под своим именем…
От голодной усталости и сидения целый день в небольшом, довольно душном помещении у Кати кружилась голова, но, все еще не видя ничего, напоминающего спасательный круг в рассказе Сергея, а, наоборот, находя в его истории четкие мотивы совершения им того, в чем его обвиняли, она чувствовала физическую потребность — более сильную, чем поесть и отдохнуть, — услышать все сегодня, чтобы понять, было ли что-нибудь в жизни этих двоих, что сейчас могло послужить чугунно-сильным крюком, схватившись за который, она вытащит Сергея. Катя, очнувшись от своих мыслей, попыталась понять, как много она пропустила из рассказа Сергея, и, посмотрев на часы, успокоилась — она «отсутствовала» в реальности всего пару минут. Катя заставила себя сосредоточиться опять только на нем.
— Поначалу в Америке все было хорошо и спокойно, и я подумал: может Димка успокоился и станет однажды прежним — с чем-то внутри, похожим на душу? Целые дни мы проводили вместе — ему нужно было постоянно контактировать со студией как автору, и перед каждым съемочным днем мы долго говорили — о сценарии, о том, что ему делать в разных ситуациях. Но когда мы заканчивали, он только холодно желал мне спокойной ночи и уходил, или, наоборот, молча ждал, пока уйду я.
Две книги были уже переизданы в США, одной из которых, разумеется, была «Камни вместо песка», и я решился поговорить с Димой — даже не о том, чтобы поделить гонорары и разделить наши сиамские жизни, — я просто увидел на улице маленькую спортивную машину и решил, что здесь я калекой не считаюсь и вполне могу пойти и сдать экзамен на водительские права. От одной только мысли, что смогу один ехать за рулем машины, куда хочу, без ошейника и насмешек, я почувствовал себя, как не чувствовал никогда в жизни, почти задохнулся от счастья, и спросил у Димы, не поможет ли он мне с покупкой машины и с экзаменом. Состояние, в котором я увидел Димку через пару минут, я не мог себе даже представить — его лицо стало неприлично белым для Калифорнии, глаза пустыми, и только напрягшаяся до выступления артерий шея и сомкнутые губы выдавали ярость, подобную волчьей. Потом он резко наклонился, взял меня за плечи и, словно пытаясь меня избить этими страшно пустыми глазами, как-то даже не сказал, а прошипел, что я должен забыть свои бредовые надежды когда-нибудь освободиться от него, потому что чтобы я не сделал, мне никто не поверит — герой жизни он, а я — карлик, приживала! Что для всех — я несчастный дальний родственник великого писателя, которого тот всю жизнь облизывает, будучи наделенным огромным сердцем и плачущей душой, что никто не позволит мне ломать красивую картинку его образа — тем более сейчас, когда съемки фильма уже начались и пиар крутится с силой, затягивающей собой все наше прошлое и определяющей будущее. Что я обязан смириться и жить, как живу. Я пытался тогда возразить, что все изменилось, но Дима просто закрыл входную дверь и включил сигнализацию, давая мне понять, что закрыл мою жизнь навсегда, а затем ушел к себе в спальню.
С этого дня, если он уезжал, то всегда включал сигнализацию. Меня он уже никуда не возил, видимо, боясь, что, если я устрою скандал публично, он не сможет засунуть меня, как куклу в машину. Если бы даже не правда, а хотя бы намек на нее появился в прессе, то скандал сейчас был для него подобен концу его венценосной американской мечты, разрушив вылепленный средствами медиа и продюсерами образ. Телефон в доме он полностью отключил, используя только мобильный, окна были тоже блокированы сигнализацией, — в общем, в конце концов, он сделал из дома и нашей жизни виллу абсурда, никого больше не впуская в наши двери и никогда не выпуская из них меня. Много раз я думал, как страх может калечить разум — если бы Димка задумался, он бы понял, что при желании я мог бы устроить скандал элементарно — нарушив сигнализацию, рассказать все приехавшей полиции, но ничего бы этим не добился — документально все принадлежало ему, а остаться на улице, радуясь его разоблачению, я не мог. Как не мог и жить так дальше — единственными лекарствами в доме были аспирин и успокоительное, выписанное Диме его психотерапевтом, и я решил, что лучшим выходом для меня и убийственным для карьеры и жизни Штурмана, станет мое самоубийство — от подобного на нем останется несмываемая грязь и совершенно опустошенный студией и адвокатами — кошелек, — Сергей, казалось, совершенно забыв о Кате, уже удовлетворившей свои ожидания, и начинавшей понимать, что произошло с этими абсурдно-жившими человеко-особями, грустно улыбнулся:
— Разумеется, они меня откачали — без скандала, найдя какого-то русского врача, который за оплату, достойную спасения дальнего родственника Нобелевского лауреата, отработал лучше любой бригады реанимации. Через несколько дней я пришел в абсолютно нормальное состояние и, увидев входящего в комнату Диму, подумал, что, может быть, на него моя попытка прикончить нас обоих — меня физически, а его морально, подействовала, вернув ему его самого. Но, схватив меня странно-сильной для него медвежьей хваткой, он начал наносить мне удары такой силы, что я через несколько минут уже не чувствовал боли, радуясь, что сейчас он сделает то, что не удалось его снотворному и мне. Как всегда, я его недооценил — он также внезапно остановился, как и начал, и, отпустив меня, сказал, что каждый раз, пытаясь сломать его судьбу, я буду получать подобное наказание. А потом добавил, что пора бы мне садиться за новую работу, потому что у него есть планы по вложению капитала, от которых отказываться он не собирался.
