Он прошел несколько шагов. Дружки оторопело смотрели на него.
– Каждый раз спать ложусь и мечтаю – хоть бы во сне увидеть, как все было… – задумчиво сказал Кашель. – Я его убил или не я? Знал бы тогда хотя бы, что поделом мне это все…
– Тебе к врачу надо, Кашель! – сказал Копченый, со страхом глядя на приятеля. Слон из-за спины Кашля вертел пальцем у виска. – Ты же сам говоришь, что не убивал. Я вот не скрываю, что убил, а не болею ничем. Что же это его Бог так промахнулся? Дал бы уж тогда и мне по башке!
Тимур в ужасе уставился на него.
– Это ты меня сейчас не понимаешь… – с усмешкой сказал Кашель. – Но наступит время – поймешь… вот сейчас Он со мной рассчитается, а потом и до тебя руки у Него дойдут…
– Да иди ты! – зашипел на него Копченый. Слон начал плеваться. Тимуру тоже стало страшно от этих слов.
– Тихо! Тихо! А то договоритесь у меня сейчас до карцера! – прикрикнул инспектор. – Да и за хамство у священника вам чего-нибудь придумаю…
«Хотя что им можно придумать?» – вдруг подумал инспектор, вздохнул и повел своих подопечных дальше.
– Что-то мне постоянно хочется есть… – сказала Наташа.
– Еще бы… – усмехнулся Бесчетнов. – вас ведь теперь двое.
– Ну да… – ответила она. – но я буду толстая, как слон.
– Не будешь… – помотал он головой.
Они лежали на диване в их квартире. Спускался вечер. За окном стояла осенняя темнота.
– У меня грудь увеличилась… – пожаловалась она.
– Зато теперь не надо тратиться на имплантацию! – поддразнил он ее.
– Ну да, есть свои плюсы… – засмеялась она. Помолчав, она продолжила с усмешкой: – Ходила сегодня к главному, он сидит с грустным лицом… Спрашивает: «Значит, покинете вы нас? А кто же работать будет?».
– А ты?
– А что я? Сказала, что ненадолго: вот рожу, и сразу из роддома – сюда…
– Ты еще репортаж про роды напиши… – пошутил Бесчетнов, и спохватился – еще ведь и правда напишет!
– О! и верно! – сказала Наташа. – Надо дневник вести. Как я раньше не додумалась…
– Додумаешься тут… – сказал Бесчетнов, имея в виду гибель Петрушкиных и все, что было с этим связано. Наташа поняла его и кивнула. Оба замолчали. Они теперь избегали говорить о плохом, считая, что ребенок может услышать. По тем же соображениям не включали и телевизор. Бесчетнов, посмеиваясь над собой, бросил курить и вот уже месяц героически держался, удивляясь сам себе.
– Я тут взялась читать про течение беременности на четвертом месяце… – начала Наташа.
– И что? – спросил Бесчетнов.
– Да фильм ужасов какой-то… – сказала Наташа. – Возможно нарушение памяти, удушье, запоры, отеки рук и ног…
Оба засмеялись… но Наташа вдруг оборвала себя.
– Ой… – изумленно вскрикнула она.
– Что? – насторожился Бесчетнов.
– Шевелится… – шепотом сказала Наташа, будто боясь спугнуть кого-то. – Шевелится!
– Кто?
– Ребенок!
Бесчетнов от изумления открыл рот.
– Юра, ну ты даешь… – сказала Наташа с некоторым превосходством. – Это как раз самый срок. В шестнадцать недель ребенку положено начинать шевелиться. Хочешь потрогать?..
Она положила его руку себе на живот. Бесчетнов мысленно сказал: «Ну, привет. Ты как?» Ему показалось, что в ответ что-то и правда шевельнулось на другой стороне живота. Бесчетнов помотал головой – надо же.
– Прикинь, он мне отвечает… – шепотом сказал он.
– Как? – удивилась Наташа.
– Я ему говорю: «Привет». А он толкается.
– Ишь, телепаты нашлись… – шепотом проговорила Наташа.
– Мужик будет… – проговорил Бесчетнов.
– С чего ты решил? – взглянула на него Наташа. Хотя еще месяц назад, когда пол можно было узнать на УЗИ, они решили – пусть будет сюрприз, но иногда им обоим хотелось понять, кто же подрастает в Наташином животе.
– Голос такой мужской, уверенный… – засмеялся Бесчетнов.
– Фу ты… Голос… – разочарованно проговорила Наташа. – Я думала, и правда понял.
– да как бы я понял? – пожал плечами Бесчетнов. – Вот если ему порнокартинки показывать и смотреть, не потвердело ли там чего…
– Дааа. Акушер-экспериментатор… – Наташа с укоризной покачала головой. – Ладно, сейчас я буду ему телепатические сигналы посылать.
Она сосредоточилась. Бесчетнов с улыбкой на это смотрел.
– И что ты ему передаешь? – спросил он.
– Не сбивай! – строго сказала она. – Поздороваюсь для начала.
– А потом?
– А потом скажу… Скажу, что я – мама. И что я его очень жду. И очень люблю.
Она опять сосредоточилась. Бесчетнов смотрел на нее и увидел, как улыбка расцвела на ее лице.
– Ответил! Ответил! – зашептала Наташа. – Говорит: «Папа и мама, я вас тоже люблю! Ждите, скоро буду!».
– Прямо так? – усмехнулся Бесчетнов.
– Прямо так! – смеясь, ответила Наташа.
– Ты ему скажи, пусть не сильно торопится. Надо не скоро, а вовремя.
– Сейчас! – ответила Наташа и опять сосредоточилась.
– Ну что? – спросил Бесчетнов.
– Он говорит: «Знаю, сам не дурак!» – с важной миной проговорила Наташа и они оба захохотали.
В этот же вечер Николай Палыч Петрушкин вдруг посмотрел в окно и понял, что за окном – осень. До этого он не замечал времен года. Ему казалось, что время остановилось, но тут он увидел желтую листву, зябко торопящихся под дождем людей, отливающий белым от света фонарей мокрый асфальт и понял – осень.
Первым делом подумалось, что нынче Данила пошел бы во второй класс. От этой мысли заболело сердце. Петрушкин отошел от окна и прошел в ту комнату, где всегда, приходя к ним, играли внуки. Здесь до сих пор лежали их игрушки – машины, роботы, конструкторы. Петрушкин сел на низенький стульчик и голоса Алексея, Алины, Данила и Акима зазвучали вокруг него.
Петрушкин вспомнил, как после свадьбы они с женой Лидией поехали в свадебное путешествие в Одессу. Как они потом прикидывали, в поезде и зародилась новая жизнь. Потом девять месяцев будущий Алексей Петрушкин исправно ходил с мамой на лекции в университет, набираясь ума от лучших профессоров. Слушал хорошую музыку – Петрушкины ходили на симфонические концерты. Он даже и пошевелился в первый раз на концерте, когда басистый певец запел «Гори, гори, моя звезда!». Потом, когда Алексей повзрослел, они рассказывали ему об этом – к старому романсу в семье было особое отношение.
В детском саду Алексей придумал вырезать родной город из земли и улететь всем городом в космос. Иногда, впрочем, он уверял родителей, что проект этот давно осуществлен и все они на самом деле уже мчатся по огромному космосу, хоть и никто, кроме него, Алексея, это не замечает.
– Тебе бы книжки писать… – смеясь, говорил ему тогда отец.
– А я пишу! – серьезно отвечал сын. Но то ли не писал, то ли потом потерялась куда-то эта космическая одиссея.
Они путешествовали всей семьей по всей огромной когда-то стране. Бывали и в горах – в Карпатах, на Тянь-Шане. «Приохотил его к поездкам… – горько подумал Петрушкин. – А был бы домосед – был бы жив». но он тут же подумал, что домосед – это был бы не его сын. Когда у Алексея родился младший, Аким, в городе стояли сорокоградусные морозы. В роддом не пускали никого и никак. Алексей с Данилом на руках и с биноклем на шее забрался на дерево и оттуда разглядывал сам и давал посмотреть Даниле на маму и Акима. Даже сейчас, вспомнив об этом, Петрушкин усмехнулся. Отчаянный был у него сын, таким он его и любил.
Стукнула входная дверь – пришла жена. Петрушкин смахнул слезы – у жены и так болело сердце, при ней он бодрился как мог.
– Привет! – сказал он, выходя в прихожую и улыбаясь.
– Привет… – сказала она, пытливо вглядываясь в его лицо и глаза.
– Ты как? – спросил он.
– Да нормально… – ответила она. – для ситуации – вполне нормально. Сердце не болит, если ты об этом. Съездила вот на дачу, забрала Данилкин лук…
Оба замолчали. Данилкин лук была грядка лука, которую внук сам посеял, сам поливал. Предполагалось, что потом он сам его и соберет. Петрушкин подумал: «нет сил. Нет сил. Не могу». Лицо его задрожало, расползаясь в разные стороны. Он прошел в комнату и сел на диван.
– Ну что ты… – тихо сказала вошедшая следом жена, гладя его по руке. – Что ты…
– Он и их убил, и нас убил… – тихо сказал Петрушкин. – А сам живой будет. Вот это в голове не укладывается. Не могу я это принять, не могу… Сначала думал – смогу, а теперь – нет…
Жена промолчала. На даче она едва нашла в себе силы собрать этот лук. Потом долго ревела в доме.
– А ты говори себе, что ребятам нашим хорошо сейчас – они в раю… – сказала она. – Баба Зоя на даче объяснила мне, что с девятого дня после смерти душу умершего тридцать дней водят по аду, показывают его со всеми муками. И душа трепещет – как бы не остаться в аду навечно. А на сороковой день душа возносится ангелами к Богу, который и определяет ей соответствующее место.
– А чего их водить? – с рыданиями в голосе вдруг спросил Петрушкин. – Данилу и Акима – чего водить по аду? Лешу с Алиной? Чем их пугать? Они такое видели… Я на то только надеюсь, что Данилка с Акимом не поняли ничего.
