— Вы не обижайтесь, а?.. Ладно?..
— Я не обижаюсь, — обиженно сказал он.
Помолчав, не сводя глаз с горизонта, наполнявшегося красками и влагою рассвета, она счастливо призналась:
— Вы знаете, Игорь, вы сразу понравились мне, когда пришли. Такой веселый, общительный, остроумный. И когда про Обручева говорили… Вот, подумала я, теперь мне легче будет. А то ведь этот Мамонов меня до белой горячки довел бы.
Дудкин посмотрел на нее пристально.
— Вы меня любите?
— Я этого не говорю, — зная, что любит его, уклончиво отозвалась Ксения. — Не будем пока об этом. Не будем?..
Он опять разыскал где-то в изголовье папироску. Нервно затянулся.
— Вот только не пойму я, почему вас из-за каких-то мух уволили. Это же несправедливо! И обидно: вы, Сезанн, столовая и… мухи! Я знаю главного инженера. Он неприятный, правда?.. У него щеки свисают на воротник. Ему бы еще этакие благообразные бакенбарды — и можно наниматься в швейцары, правда?..
— Правда, — глухо сказал Дудкин. — Неприятный тип.
После этой ночи Мамонов ни с того ни с сего начал петь недвусмысленную песенку:
Ах, усики-щекотенчики,
Доведете до греха,
Будут птенчики!
— Сам сочинил, — признавался он потом Жанне по секрету.
— Талант, — неопределенно ответила Жанна. А Ксения пожаловалась Дудкину:
— Ну, какая он дрянь, этот Мамонов! И что за человек такой, не пойму?..
— Человек, — скривился Дудкин. — Человеки…
В поиске он уставал. «Что ж, — думала Ксения, — взялся за гуж… Но, конечно, он выдержит. Он должен выдержать…»
6
Отряд возвратился в лагерь. Здесь царило запустение, витал нежилой, прелый какой-то дух. Палатка еще более выцвела, порыжела.
— Снимите в конце концов верх! Оставьте палаточный вкладыш — и нам будем достаточно, — распорядилась Ксения. — Ну, вы, мужчины!
Котеночкин неохотно повиновался. Мамонов ему подсобил, палатку сняли, смели с белого вкладыша хвою…
Внутри стало так светло! Жанна даже похлопала в ладоши, а Ксения снисходительно и довольно усмехнулась.
— Заживем, как в раю, — сказала она. — Нам бы еще райских яблок.
— Что ты, Ксения! — замахала на нее Жанна. — Искушения и так хватает. Мало, что ли, парней! Один Игорь вот…
Ксения опустила голову.
— Да, Игорь, — сказала она механически и тотчас перевела разговор на другое. — Вот жевать у нас нечего, душенька-подруженька. Несколько банок консервов — и… и все, пожалуй.
По ее расчетам, отряду должны были вот-вот доставить муку. Но как? Да и забыли, может, о муке в будничной сумятице?! Ведь в партии не знают о бедствии, постигшем отряд. Рации нет. На реке обнажились перекаты, местами она почти пересохла. Связи, по существу, никакой… А работы уйма.
Ксения ломала голову над тем, где можно сесть самолету, если он прилетит. Такого места не находилось. Были, правда, три косы поблизости от лагеря: Тонкая, Звонкая и Прозрачная. Но косы действительно отвечали своим названиям. Прозрачная только местами поднималась над водой, невдалеке от Звонкой нависли глыбы известняков, готовые вот-вот сорваться вниз, а Тонкая… — что ж, она была «тонкая», на ней самолету не развернуться, не сесть и не взлететь. Оставалось одно: сбрасывать муку в мешках!
Так и случилось: самолет прилетел, покружился, сбросил мешки с почтой, а со второго захода полетели мешки с мукой. Один упал в воду. А остальные два взорвались на берегу, как бомбы, захлестнув палатку и людей, стоявших поблизости, облаком удушливой белой пыли.
— Дур-рачье, — сказал, отплевываясь, Мамонов. — Дур-раки, а?.. Ведь вот — их не сеют, не поливают, они сами растут. Ну, кому это взбрело в голову так сбрасывать муку? Надо зашивать мешок в мешок, с амортизирующим слоем, а иначе, понятно, мешок лопнет, и делу конец. — Он деловито расстегнул штаны. — Вот которая мука в воде, та не должна пропасть. Корка намокнет, а внутри будет сухо.
Котеночкин тоже разделся. Они вместе нырнули, стукнувшись плечами, и кое-как приволокли треснувший по шву мешок к берегу. Было неглубоко, им это удалось.
— Тесто, — сказал Котеночкин, отмахиваясь от комаров, льнувших к влажной коже. — Будут лепешки. А все я!
— Ой!.. Уж ты! Хвастун, — с тихой гордостью сказала Жанна.
А Мамонов уточнил:
— Тесто тестом. Но я же говорил, что внутри сухо. Настоящая внутри мука, знали бы вы!
Жуя кислую лепешку, исходившую ароматным щекочущим парком, Ксения долго с тоской смотрела на реку, по которой гулял ветер-сквозняк. Ксения думала о том, что отряд бесполезно потратил уйму времени, так и не добившись какого-то утешительного итога. Ну, не ее вина, что пиропы вылезли на водораздел и спрятались под наносы. Она держала в руке эту пироповую нить, пока в силах была держать. Надо бить шурфы на большую глубину, а отряд сделать это не в состоянии, по крайней мере сейчас: пороха маловато… Следует поискать обходных путей, не сидеть же сложа руки! Но люди устали, им нужен хотя бы кратковременный отдых, хотя бы день, два… А потом еда… Продовольствия, собственно, нет, кроме килограммов двадцати — тридцати муки да кроме нескольких банок осточертевшей свиной тушенки.
Но, несмотря на невзгоды и передряги, в которые то и дело попадал отряд, Ксения испытывала состояние необъяснимого торжества. Как будто она должна была завтра найти месторождение алмазов, как будто алмазы уже лежали на ее ладони… Она, разумеется, понимала, что дело не в алмазах, что до алмазов, наверное, далеко… Но Игорь был рядом… Но от Игоря исходил свет, и этот свет ложился на лицо Ксении и на ее душу. Она стала красивой. Она это чувствовала. Она это знала. Игорь любил ее. И она любила Игоря. За что? За то хотя бы, что он молодой. Что он талантливый — его дарованию просто помешали развернуться обстоятельства. Что он смел и решителен, иначе не рискнул бы податься в тайгу. Что ему тут несладко, но он терпит, не хнычет. На такого человека всегда можно положиться. Это не Мамонов и не Котеночкин.
Вечерами, серыми, длинными, наполненными густым стоном гнуса, просиживали у палатки, подживляли костер и говорили кто о чем, но больше о еде… о том, какими деликатесами приходилось каждому когда-то лакомиться. Вспоминали кафе и рестораны. Причмокивая языком, хвалили домашние разносолы.
— Что там говорить о гусях с яблоками да с гречневой кашей!.. — засмеялась однажды Жанна, зябко ссутулившись. — Ксенька, вспомни, как мы с тобой в прошлом году сюда, на базу партии, добирались? По льду, на попутной машине. В последнюю банку сгущенного молока добавили снегу и мороженое сделали, чтобы больше было. А потом раскопали-таки в кузове машины пустую бочку, а в ней, на самом донышке, мерзлые кочаны чьей-то капусты. В партию кому-то шофер из экспедиции захватил. Ух, как мы ее грызли, помнишь?..
Ксения помнила. Она сказала с грустью:
— Да, всякое бывало. В тайге-то всего полтора года, а есть что вспомнить.
Она украдкой посматривала на Игоря, не принимавшего участия в разговоре. Он ковырял прутиком раскаленные уголья и затем размахивал им в воздухе, описывая искрящуюся дугу. Лицо его пылало, лежали на нем красные и синие отблески. Ксении нравилось, что он молчит, когда говорят о еде. Беседа не для мужчин! Он выше этого. Наверное, в душе он посмеивается над голодной фантазией своих товарищей.
Ксении стало стыдно. Она опустила голову. Не так ведь плохо они питаются. Мука есть.
А где-то за костром, почти закрытый снопами огня, шумно взлетающими в сумеречное, без звезд, небо, Мамонов докучливо убеждал каюра:
— И кто тебе такую фамилию придумал, Объедкин? Неприличная фамилия, на разные мысли наводит. Ты ее замени. Вот у меня в детстве знакомая была, в школе вместе учились, — Герка Обжорина. Так она заменила себе фамилию…
— Ага, — хохотнул Котеночкин, сморщив от удовольствия нос. — Стала Неелова, да?..
Все засмеялись. Потом помолчали. Но кто-кто, а Мамонов не такой был человек, чтобы долго молчать. Он обладал поразительной способностью сболтнуть иногда такое, что ни в какие, как говорится, не лезло ворота…
— Почему, — спросил он вдруг, — почему, когда человек поест, у него, скажем, семьдесят килограммов весу, а немного походит, становится семьдесят два?
— А потому… — начал было Котеночкин и запнулся.
Дудкин покривил в усмешке губы, яростней завертел прутиком и ничего не сказал.
Жанна пренебрежительно выпятила губу.
— Пустозвон ты, Сашка!
— Ага! Не знаете? — возликовал Мамонов. — Да потому, что припек у него получается! Ведь вот хлеб пекут — бывает припек. Так же и у человека.
Жанну закусали комары. Чтобы не ходить и в лагере в громоздких влажных резиновых сапогах, она обула легкие полуботинки, хотя чулки едва ли были для комаров преградой.
