Он догнал ее уже в вагоне. Катя снова почувствовала тепло, обернулась и растерянно замерла.
Одного роста с ней.
В несуразной клокастой собачьей шапке и китайской куртке.
С выбившейся на лоб прядью темных с проседью волос.
С плохо выбритым узким подбородком.
С чуть сгорбленным тонким носом.
С узко посаженными внимательными глазами.
Он смотрел на нее удивленно и неотрывно. Катя выдохнула, облокотилась о двери, растерянно улыбнулась и, когда поезд остановился и мужчина поймал ее за руку, не дав упасть на спину, удивилась только одному, почему прикосновение не сопровождалось электрическим разрядом? Он освободил руку, но тут же ухватил снова и уже не выпускал, пока она словно в полусне шла по слякотным тротуарам домой, неловко копалась в сумочке, выуживая ключ, пыталась найти вешалку на пальто, чтобы приладить его на крючок в прихожей. Он обнял ее за плечи сзади, уколол щетиной шею, наполнил запахом табака, одеколона и чего-то еще непонятного, но показавшегося родным и знакомым. Катя обмякла в его руках, словно веревочная кукла, распустившая секретный узелок. Он подхватил ее на руки, шагнул в комнату, осторожно положил на диван и потянул на себя молнию юбки…
Звонок показался звуком рвущейся ткани. Катя метнулась за халатом, к дверному глазку, на кухню. Открыла дверь, сняла с Дениски ранец, сунула ему в кулак мелочь, сумку, отправила за хлебом. Вернулась в комнату, подошла, прижалась, почувствовала руку, скользнувшую по животу, приподнялась на носках, чуть раздвинула ноги. Он поцеловал ее в переносицу, отошел на шаг, с улыбкой покачал головой, сказал негромко:
— С ума сойти!
— Еще раз! — попросила Катя.
— Что? — он поднял брови.
— Скажи что-нибудь.
— Говорю, с ума сойти, — повторил он.
— Ага! — расплылась Катя в улыбке.
— Пойду, — он шагнул в прихожую, поднял с пола куртку, натянул на голову шапку, обернулся в дверях. — Меня Виктор зовут.
— Ага, — повторила она.
Загудел лифт. Катя закрыла дверь, пошла на кухню, жадно напилась воды из чайника, вернулась в прихожую, распахнула халат и застыла у зеркала, рассматривая собственное тело.
— Дура! — прошептала чуть слышно. — Ой, дура!
И засмеялась счастливо и изнеможенно.
Очнулась от дверного звонка. Дениска сбросил ботинки, куртку, потащил сумку на кухню, закричал возмущенно оттуда через секунду:
— Мамка! Хлеб-то дома есть!
Николай пришел поздно. С трудом умещаясь в маленькой прихожей, разделся, поцеловал Катю в щеку, подмигнул, протянул розу на длинном стебле.
— Это по какому случаю? — не поняла она.
— Вот, — улыбнулся муж. — Вздумалось. Без причины приятней. Или нет?
Катя, чувствуя непонятную досаду, кивнула, выдавила улыбку, пошла на кухню, вставила цветок в сувенирную бутылку. Долго смотрела, как муж ест. Раньше ей нравилось наблюдать за ним. Теперь раздражало все: и то, что он не подносил ложку ко рту, а нагибался за ней, что обильно посыпал блюдо перцем, отрезал от буханки корочку, иногда чавкал и клацал зубами по ложке.
— Зачем хлеба столько купили? — удивился Николай.
— Так, — она пожала плечами. — Ошиблась.
— Ничего, — он громыхнул хлебницей. — Только в пакете не держи, а то заплесневеет. Ты как сегодня? А?
— Живот что-то болит… — отвела Катя глаза.
— Ну ладно, — привычно кивнул муж и пошел в спальню поцеловать Дениску.
Катя лежала и слушала, как Николай что-то напевал под душем, барахтался, бурчал. Дождалась, пока пришел в постель, обнял, нащупал грудь, прижался, уткнулся носом в лопатку, уснул. Осторожно выбралась из-под тяжелой руки, отодвинулась, подтянула колени к груди и заплакала.
— Ты чего это, Катька? — выговаривала ей подруга через неделю. — Совсем что ли сбрендила? Да у тебя муж, каких поискать! Тебя любит, ребенка любит, не пьет, вкалывает на двух работах, все в дом, машина на ходу, летом дачу строит, на грядках твоих копается, зимой все по дому. Без денег не сидите. По театрам тебя таскает чуть не через неделю. В Турцию каждый год катаетесь. Ты чего удумала? Мало ли, что у кого где бывает? Если после каждого перепихона семью ломать…
— Нин, подожди, — Катя поморщилась, потерла глаза пальцами. — Я что? С тобой спорю разве? Или я сказала, что уходить от Кольки собралась? Ты видела, как Денис на него смотрит? Я об этом не думаю даже. Нам с тобой друг от друга скрывать нечего. И ты не ангел, да и я не со школы с Николаем дружу. Да и потом… разное случалось. Но никогда это не было так!
— Как так? — не поняла Нинка. — Я что-то не соображу? Представить не могу мужика, который твоего Кольку переплюнет? Не мне судить, конечно…
— Да не об этом я! — с досадой воскликнула Катя. — Если хочешь, он рядом с Колькой не смотрится даже. И мужик он обычный. Другое! Он мой! Понимаешь? Он… как часть меня!
— Куда уж мне понять! — махнула рукой Нинка. — Ты сколько раз его видела то?
— Два, — сказала Катя. — Вчера еще раз приходил.
— Домой?
— Нет! Что ты? У метро караулил. Сказал, что проверить приходил. Самого себя проверить. Убежал сразу же.
— Ё-мое! — закрыла Нинка лицо ладонями. — Ой, дура! Ну, я понимаю там, Людка-психопатка с твоей работы, она уже два раза таблетки глотала, у нее дурь в глазах плещется! Но ты-то?
— Знаешь, — Катя посмотрела на подругу. — Будь во мне дури побольше, я бы уже и Кольку, и Дениску оставила, и пошла бы за этим недомерком на край света. Только голова и сдерживает. Ты объяснений у меня не спрашивай, я сама ничего не понимаю. Ничего не понимаю, слышишь? Словно в реку упала и выбраться не могу. Понимаешь?
— Не понимаю, — жестко сказала Нинка. — И понимать не хочу. И вот еще что. Ты об этом не говори никому.
Николай сел вечером напротив, пригляделся, поднял ее безвольную ладонь, нежно сжал в огромных ручищах.
— Что случилось?
— Ничего.
— Брось, я же вижу! Похудела, глаза тусклые, губы дрожат то и дело. На Дениску кричать стала. Обидел кто? На работе все в порядке?
Катя отрицательно помотала головой.
— Влюбилась, может, в кого?
— Молодость уходит, Коля, — сказала она негромко.
— Ну, это ты зря! — расплылся муж в улыбке. — У нас с тобой молодости еще выше крыши. Ты на Дениску посмотри! Родители молоды, пока дети в школе учатся. Вот девочку смастерим, еще молодость лет на восемнадцать продлим. Ты чего ревешь, дуреха? Дениска! Ну-ка, бросай свои мультики, беги сюда, мамку утешать!
Виктор появился еще через неделю. Он остановил Катю в вестибюле метро, взял за руку, отвел в сторону, прижал к грязному подоконнику.
— Не могу больше.
Она запустила руки за полы куртки, обняла, прижалась, уткнулась носом в свитер, втягивая его запах.
— Соскучилась, — прошептала счастливо.
— Не могу больше, — повторил он нервно. — По всем своим бабам прогулялся, не могу. Ты как заноза, как воздух. Откуда только взялась такая… Только рядом с тобой дышу. С женой разругался. Ушел. Ничего. Дочь взрослая, у нее уже своя жизнь. Хочешь быть со мной?
— Хочу.
— Брат говорит, брось, пройдет. Чего жизнь калечить, не ты первый, не ты последний, мало ли баб, а я и объяснить ничего не могу, — засмеялся Виктор. — Слов у меня таких нет.
— А какие есть?
— Уходи ко мне, — попросил. — Пацана своего бери с собой. У меня мамка — старушка добрая, она все поймет.
— Нет.
Вывернулась, шагнула в сторону, посмотрела умоляюще.
— Нет.
— Почему?
— Муж. Сын без него не сможет. Я не могу … так.
— И я не могу так, — кивнул Виктор. — И ты не сможешь. Это такое дело, один глаз выбьешь, второй сам слепнет. Хочешь, я поговорю с твоим мужем?
— Да ты что? — ужаснулась Катя. — Смерти моей хочешь? Да он… убьет тебя!
— Убьет? — усмехнулся Виктор. — Пусть попробует. Есть у меня, чем отбиться.
— Не смей! — Катя произнесла эти слова тихо, но так, что он замер. — Не смей.
Николай хмурился и упирался, потом махнул рукой, позвонил на работу, с кем-то поменялся и поехал с Катей и Дениской на дачу. Весна задержалась, до дверей добираться пришлось по сугробам, потом потратить несколько охапок дров, чтобы протопить печь. Зато была снежная баба, игра в снежки, шашлык в ржавом мангале, горячий чай перед гудящей печью. Денис задремал прямо в кресле, Николай уложил его на диван, вслед за Катей поднялся в мансарду. Она с замиранием легла на холодную простыню, дождалась мужа, обняла его, вцепилась изо всех сил. Он поцеловал ее возле мочки уха и прошептал: — Царевна-Несмеяна! Успокойся! Все хорошо! Все замечательно! Каникулы!
Сердце схватило через два дня. После обеда. Тупым ударило в грудь, потом заломило где-то в боку и спине. Она выронила половник, обрызгав горячим супом колени Дениске, открыла рот и, не в силах произнести ни слова, согнувшись, начала искать табуретку. Николай подскочил, поймал ее на руки, потом рвал на Ниве по раскисающей дороге к городу, орал на кого-то по сотовому телефону, держал Катю за плечо и недоуменно смотрел на доктора, который требовал объяснить, откуда у больной в центре груди гематома? Все это подернулось дымкой, раздраженный голос Николая и плач Дениски стали тише, а вместе с ними ушла и боль.
