Шурик приостановился и выполнил головой жест, еле уловимый, но полный жгучей обреченности:
— Я ей говорю, Таня, мы едем на рыбалку. Дай спички. Просто сказал, без подтекста. А она берет у Паши из рук сапог, он один-то уж натянул и передохнуть сел, и этим сапогом, хорошо хоть не кирзовый, как даст прямо Паше по лбу. Мне так противно стало, стянул я с себя Пашины сапоги и ушел.
Шурик опять прожестикулировал, но уже рукой и явственно:
— А на хуй все! — вытащил из кармана пачку сигарет, на которой красовались две райские птицы.
Я хотел было спросить его и чем-нибудь из вежливости, но моя Незнакомка стянула с себя блузку и осталась в шортах и черной маечке. Грудь ее не обладала ни массой, ни объемом, она удивляла формой. Два совершенных конуса с разведенными в разные стороны вершинками — сиамские близняшки в обиде отворачивали друг от дружки свои курносые мордашки.
Где-то под кадыком у меня протрубила фанфара, и я воспрял:
— Как торговля, Шурик?
Но Шурик погряз в воспоминаниях и повторно упивался пережитым потрясением:
— Паша так и остался в одном сапоге, просто отключился, а может и притворился. Жалко его, совсем опустился.
Наконец, он раскурил свою сигарету. Судя по вони, она была начинена перьями изображенных на пачке райских птичек.
— А я сел в метро и уснул, — продолжал свою эпопею Шурик.
Мне оставалось предоставить в его распоряжение уши, а глаза и помыслы обратить к Незнакомке.
— Будят уже менты. Им естественно документы подавай. Я кричу, с рыбалки еду! Не имеете права! Они вытянули меня на поверхность, завели в темень, стали на бабки трясти.
В этом месте моя соблазнительница, круто обернулась, хвост хлестнул ее по щеке, и с высоты своего роста она глянула мне прямо в глаза. Стрельнула прямой наводкой. Я выстоял. Но огонь изрядно подпалил мои нервы.
Шурик наседал на уши:
— Я рванул на себе рубашку: Берите, суки! Весь ваш! Тогда один меня развернул, въебал поджопник, и все скрылись.
А тем временем, у нас с соседкой складывалась славная игра. Она исполняла жест, я разгадывал смысл. Жестов было много, но смысл оставался один. А я другого и не искал.
— Сориентировался — ночь, — шелестел где-то поверху Шурик. — Где нахожусь — не понять. Наконец, выполз на дорогу, поймал машину. Водила, как адрес услыхал, сразу сто баксов заряди. Я прыгнул с дуру и кричу: «Поехали!» Ну, приехали. Открывает Миша, я у него сейчас живу. Только я про баксы заикнулся, Миша за голову схватился и на кухню ушел. Тогда водила достает тесак, как у Тараса Бульбы и мне под ребра… В общем, влетел я по-крупному! Миша обиделся, видишь на какое дерьмо посадил! — сплюнул Шурик на прилавок.
Нехитрой мимикой лица я попытался отвлечь бедолагу от негативного минувшего и обратить его внимание к позитивному настоящему, но он уже вышел на коду:
— Нет, все. Не знаю, что делать? Как жить?! Зачем? Вчера лежал ночью, музыку слушал, хотел в окно выброситься, не смог — воля атрофировалась! Это болезнь нашего поколения!
— И с атрофированной волей жить можно, главное найти ей верное применение, — обрадовался я долгожданному финалу. — А насчет болезни, так это у тебя хронический психоз. Научный факт. Нам нужно расслабиться, Шурик! Наше поколение это заслужило!
От нахлынувших предчувствий я весь просиял и уже откровенно любовался своей Незнакомкой.
— Это не психоз. Это конец, — не сдавался Шурик. Видно, его преследовало распахнутое окно. Похоже, он уже стоял на подоконнике, раскинув руки, готовый кинуться в объятия мерлихлюндии. Нужно было осторожно приблизиться к нему, ласково взять за руки и не спеша отвести на безопасное расстояние. Но, Боже ж мой! Сейчас было не до сантиментов! Моя игрунья потеряла терпение и совсем расшалилась — закатав маечку под самую грудь, семафорила нам пухленьким брюшком с крохотным крендельком-пупочком.
— Кончай ныть, Шурик! — подскочил я с ящика. — Нам нужно свежее, неординарное решение. Давай сегодня оттянемся по полной программе. Откроем отдушины! Выпустим демонов порезвиться, и обратятся демоны в ангелов! Из ядов своих приготовим себе бальзам: хватит доить корову скорби — пора пить сладкое молоко ее вымени! Так, кажется, завещал нам твой кумир?!
(В студенчестве Шурик увлекался ницшианством)
— Нет, работать надо, — пролепетал Шурик и принялся с деланной озабоченностью ощупывать аляповатые черевички.
— Так мы после работы, Шурик! Я тебе помогу. Смотри какая антилопа у нас под носом гарцует, а ты концы в воду!
Я послал своей Чародейке воздушный поцелуй — она подставило голенькое плечико.
— Да нет, не получится, денег нет ни копейки. На метро занимал, — доносилось до меня сквозь легкое головокружение.
Вот это было скверно. Ох, как скверно это прозвучало! И еще скверней отозвалось.
— Что совсем нет?!
— Ноль.
Такая категоричная конкретность меня взбесила:
— Так ты что, сегодня ничего не продал?!
— А ты попробуй продай! Кому продавать?! Вот ты можешь чего-нибудь купить?!
— Да пошел ты!
— Ну, а хули тогда спрашиваешь!
И мы заткнулись. Это были тягостные минуты. Как передать их физически осязаемую скорбь? О, дикие псы подземелья моего, видно не суждено вам превратиться в звонкоголосых птиц!
Наверное, мы с Шуриком стали настолько ординарны и жалки, как два пенсионера в очереди к урологу, что полунагая Фурия извлекла из-под своего прилавка золотистую банку пива Хольстен, сорвала кольцо и, изогнувшись как кобра, сдула хлынувшую пену в нашу сторону.
— А эта ебется, но только через ресторан, — глухо отозвался Шурик. И я уловил в его «но» язвительный манок — призыв к порицанию извечных устоев.
Нет, я не откликнулся. Мне не хотелось ни полемизировать, ни вторить. Нужно принимать жизнь такой, какая она есть и точно знать, что тебе от нее надо. А уж какую цену придется выложить за желаемое? Я был согласен на любые условия!
И значит нужно было расставаться. Я протянул руку, Шурик вяло пожал.
— Ты не пропадай, — вдруг спохватился бедолага. — Одна надежда на тебя, когда прославишься может и меня вытянешь…
Я пообещал быстрыми кивками и пошел прочь, не оглядываясь.
Контрастные переживания опустошили меня, я шел не спеша, всецело отдавшись грязному тротуару. Вдруг потянуло ладаном, я поднял голову. Так и есть — Храм Господний на Земле.
На паперти под недавно отреставрированной дубовой дверью, подостлав под глыбообразный зад картонку, сидела нищенка и бойко сортировала милостыню — железо в холщовый мешочек, сотки к соткам, двухсотки к двухсоткам, пятисотки к пятисоткам, а тысячные купюры в карман под юбку. Сортировала и приговаривала: «Пошла на хуй… пошла на хуй…» Эта присказка относилась к другой нищенке, что стояла неподалеку. Та (погрязнее и постарше) истово молилась и, низко кланяясь Храму, перечила: «Тебе хуй… тебе хуй…»
Я запрокинул голову и осмотрел купола, покрытые свежей позолотой. Предвечернее солнце, скатываясь с их округлых боков, больно плескалось в глаза. Я прищурился. Стены храма были тщательно выбелены и отливали синевой. «Уютное жилище,» — подумал я и пошел своей дорогой.
Пустота во мне постепенно восполнялась. Вернулось ощущение времени. Заработало сознание, включилась память. И я решил подаваться к Паше. На деньги рассчитывать уже не приходилось, но была надежда выпить. А выпивший человек и человек трезвый, это совсем разные ипостаси.
Когда-то (не так уж и давно) Паша пробовал стать клоуном. Примерял парики, приставлял разновеликие носы, экспериментировал с гримом.
— Юмор мне присущ, — говаривал Паша, — но ему нужна некая четкая форма.
В поисках формы подхватил Паша безденежье, адский труд и фырканье ядовитой критики. Бесформенная масса юмора начала подкисать, покрылась плесенью и, в конце концов, засмердела.
Спасла Пашу некая итальянская фирма, без шуток предложив ему оклад. Паша сбросил парик, отклеил нос, смыл грим, сменил балахон на тройку, заказал визитные карточки, где черным по белому отпечатали — Агент по рекламе. Юмор утратил для Паши свою насущность, за то жизнь обрела четкие формы.
Прикупив 0,7 «Агдама», два яблочка, мы удалились в укромное местечко Измайловского парка.
— Зашел бы ты днем раньше, я бы мог поступить и шире. А на сегодняшний день, это максимум, — извинялся Паша, разрезая первое яблоко.
Я всегда опаздываю, поэтому мой максимум, это минимум! Но у минимума есть своя прелесть — перспектива. С надеждой на большее я налил себе 200 и произнес тост:
— Начало всех великих действий и мыслей ничтожно.
— Красиво, — воодушевился Паша. — Откуда это, что-то не припомню?
— Из далекого прошлого. Будем.
Выпили, полакомились дольками.
— В принципе, я приветствую происходящие в стране изменения, — означил тему разговора Паша, не спеша закурил и развил:
