Железный занавес пал. Стену скоро должны были начать крушить. Я получил приглашение на работу в город Вашингтон. Однажды — дело, происходило в конце апреля, я запомнил, потому что на The Mall цвета сакура — у меня раздался телефонный звонок. Звонила Марьяна: я в Штатах, я все тебе объясню, нужен твой совет, можно я к тебе приеду. Кажется, она продолжала верить, что у меня легкая рука. Она прибыла на другой день, похудевшая и загорелая. Мы обедали в китайском ресторане, потом пили Маргариту в мексиканском баре на берегу Потомака. Картина была такова. Марьяне перепал выгодный заказ: сопровождать в качестве переводчика каких-то богатых американцев в туре по Закавказью. Одному из них в Баку стало плохо, причем так плохо, что его доставили в больницу, тут же уложили на операционный стол и удалили аппендицит. Его спутники развернулись и улетели обратно в Штаты, а сердобольная Марьяна осталась, хоть это, конечно, не было предусмотрено ее обязанностями. Не могла же я его бросить, сказала мне эта сердечная русская женщина — в Америке все мы русские, от евреев до казахов. Пока за больным летели родственники, а Марьяна работала сиделкой, выяснилось, что ее пациент — сенатор от штата Флорида. Сейчас я прямо с Гавайев, с яхты, сенатор считает, что я спасла ему жизнь, он спрашивает, что он может для меня сделать, что мне попросить? Про Андрюшу она, окрыленная перспективами новой американской жизни, ни разу не упомянула.
Наверное, потому, что сам я пребывал в Америке по линии академической, я посоветовал попросить визу Би-2, засчитать ее институтский диплом и устроить в аспирантуру по специальности русская литература в университете штата Флорида. Сам я плохо верил, что такое возможно, Марьяна в своей жизни ничего кроме Анаты Кристи не читала. И каково же было мое восхищение, когда уже через полгода миссис фон Берг готовила докторскую диссертацию в университете города Телехасси, попутно преподавая русский язык американским студентам и то и дело позванивая, задавая такие, например, вопросы: не знаю ли я часом, кто такой как его Стринберг. Забегая вперед скажу, что нынче она полный профессор русской литературы в университете штата Айова.
С Андрюшей я виделся редко. Он действительно женился и именно на Таньке. И Ваву я почти не видел. Умер Марк, на похороны Марьяна прилететь не смогла. Андрюше сделали раковую операцию и оттяпали часть правого легкого. Стала болеть Вава. Андрюша умер осенью, погода стояла самая унылая, на его убогих поминках жена Танька ревела белугой, а роскошная старуха Ирина Хмелевская, тоже в далекой молодости бывшая женой Андрюши, не нее покрикивала: мол, цыц, хватит выть. Потом обе вдовы напились. Марьяна узнала о его смерти только через несколько месяцев, когда прилетела хоронить мать. Я не был на похоронах, потому что узнал о смерти Валерии, лишь когда все было кончено. Марьяна позвонила мне и позвала на девять дней, не забыв сказать, что Валерия завещала мне гарднеровский столовый сервиз. За столом сидела лишь старуха-соседка, которой был завещан дубовый буфет. Когда мы остались одни, Марьяна, которая держалась строго, не плакала, сказала, что теперь она миссис Ривейра; что ее муж, американец испанского происхождения, тоже профессор, но испанской литературы; и что у них большой дом, очень большой, ты должен приехать в гости. Впрочем, сейчас муж уже на пенсии и занимается тем, что ловит судаков. Он состоит в ассоциации по ловле этой рыбы, добавила она, не скрывая отвращения. Потом она спросила, где похоронен Андрей. Пришлось звонить Таньке — оказалось, на Кунцевском кладбище. Ты поедешь со мной? Мы поехали. Долго искали могилу, бродя туда сюда между нищими надгробиями по весенней грязи, нашли, наконец. Марьяна молча стояла перед грубым каменным крестом, который воздвиг на могиле брат Андрея, женатый на француженке и живший в Марселе, долго смотрела на овальную фотографию: лицо Андрюши расплывалось в светло-коричневой мути. Потом миссис Ривейра зарыдала. Правой рукой она все порывалась погладить надгробье, а левой делала жест, будто отстраняет кого-то. Она рыдала долго, пока я не заметил, что ее больная нога слабеет, и она вот-вот осядет на землю. Я подхватил ее, и она принялась плакать у меня на груди, что-то приговаривая по-английски, я разобрал лишь, что он звонил, а я не подходила. Больше миссис Ривейра я не видел. И сервизом Валерии не пользуюсь. Впрочем, вру, в этом году я доставал его, когда мы с женой накрывали новогодний стол.
Молодая монашка в низко повязанной белой, праздничной, косынке встретила нас на перроне. Неприветливо окинув меня светлыми близорукими глазами, монашка трижды приложилась своими щеками к щекам моей спутницы, пробормотала Христос воскрес. Воистину, откликнулась Лара. Со мной монашка, звали ее сестра Аглая, не похристосовалась, попыталась взять у Лары дорожную сумку, я перехватил, повела нас за собой. На привокзальной площади ждала средних лет BMW, чисто вымытая, тускло светившая черным лаком. Монашка пригласила садиться на заднее сидение и, ловко подоткнув подол рясы, уселась за руль. По дороге не без горделивого патриотизма она пересказала историю городка, упомянув первым делом, как некогда поляки загадили центральный собор здешнего Кремля, и показала оставшийся от крепости обломок стены, торчавший обок центральной улицы Интернациональная. Не без удовлетворения сестра Аглая поведала, что позже город разграбили французы, а через век с лишним спалили немцы, в чем, впрочем, им помогла наступавшая Красная армия: как и прочие обыватели, она гордилась не разрушениями и поражениями, конечно, но самой древней историей своего города. А, впрочем, и разрушениями — гордятся же ветераны давними ранениями.
Лара, не слишком богомольная, но легкая на подъем старинная моя подруга давно сманивала меня в это путешествие. Будучи общительна, она еще осенью познакомилась с двумя сестрами-монашками на московской собачьей выставке, где показывала своих левреток. Младшая из сестер была золотошвейка, и старшая привозила ее продукцию в столицу на продажу, прикупая попутно породистых щенков. Придя в восторг от пикантности новых знакомых, Лара впала с ними в решительную дружбу. Монашки тоже горячо ею заинтересовались, сообразив, наверное, что при обширных светских связях Лары через нее будет удобно сбывать свой товар. Всю зиму они названивали новой московской знакомой и зазывали в гости, поскольку жили не в монастыре, но в собственном доме. Лара все звала меня погостить у ее новых приятельниц, вот увидишь — тебе будет интересно, но не ехать же в пост к черту на рога к монашкам карасиками спасаться, как выражался старик Карамазов. И только после Пасхи, которая в тот год выдалась ранней, на снегу, как говаривали в старину, я сдался.
Со слов моей приятельницы выходило, что сестры-монашки были, так сказать, расстриги: их изгнала из здешней Петровой обители недобрая настоятельница — кажется, они не спешили делиться с монастырем доходами от своего бизнеса, что было, конечно же, нарушением устава. Но носили рясы чин по чину. Странно: исторгнутые из монастыря, сестры не должны были бы облачаться в монашескую одежду. Впрочем, я сразу же засомневался и в том, что были они именно монахинями в строгом смысле: среди людей светских мало кто знает, что в православных женских монастырях существует шесть степеней посвящения, и эти новые Ларины странные подружки были, скорее всего, просто послушницами, даже не инокинями.
Повод, который приготовила монашкам Лара, чтобы прибыть в строгий сестринский дом не одной, но с другом, был тот, что друг может поддержать их скромный бизнес и купить кое-что из производимых ими православно-сувенирных изделий на месте. На самом же деле она тащила меня, конечно ж, чтоб я составил ей компанию и скрасил эту ее сомнительную авантюру. Но согласился я не из любезности и даже не из любопытства — от скуки, от желания преодолеть лень и слезть с дивана. Да еще из нелепой идеи обновить свои представления о родной стороне — у журналистов и кремлевского начальства это называется посетить регионы. Хотя знал, конечно, что увижу, скорее всего, лишь то же сладострастное провинциальное убожество, никуда не исчезавшее в России со времен Чичикова.
Еще в поезде, когда мы с Ларой сидели в ресторане, она рассказала, что младшей лет двадцать пять, старшей же — около пятидесяти, но они утверждают, что являются сестрами: не только в смысле пострига, но и по прямому родству. На самом деле они скрывают, что они мать и дочь, но это тайна, понимаешь, тайна, ты уж притворись, шептала Лара страшным шепотом. Видимо, мою буржуазную подругу будоражил дух секретности этих частных подробностей, которые теперь, когда мы туда попадем, станут отчасти и нашими интимными обстоятельствами. Зачем бы это скрывать истинное положение дел, помнится, лениво подумал я, разве что для имитации девства обеих. Ну да какое мне дело до страшных тайн двух мирных беглых монашек-спекулянток.
